Но камень оставался камнем, и я подумал, что отпуск как нельзя кстати.
Домой я возвращался в подавленном настроении. Чувствовал себя разбитым и ловил себя то на одном, то на другом обрывке мыслей.
Неловко было искать логику в словах камня, но разве я когда-нибудь искал Луку? Я просто хотел узнать, куда он исчез. Это не одно и то же. Предсказание встречи напоминало второсортную страшилку из фильма ужасов, но, может, Лука давно нашелся, и мы столкнемся на улице? Потому что Луке незачем приходить ко мне, ни живым, ни мертвым.
Я усмехнулся. Забавно осознать, что серьезно обдумываешь сказанное камнем. Я бы легко отмахнулся от слов маленькой воображули, но не давало покоя то, что Катерина никак не могла узнать о Луке. Никто не знал.
На другой стороне улицы, несмотря на холодный день, толпилось много оживленного люда. Похоже, проходило какое-то уличное мероприятие. Стоя на переходе и дожидаясь, пока сменится сигнал светофора, я думал о том, что поиск и стремление узнать не очень-то и отличаются друг от друга. Пусть я не бегал по дворам и не копался в записях, не считая старых тетрадок с сочинениями, в мыслях я долгие годы снова и снова обращался к одному и тому же вопросу. Теоретически, на него мог появиться ответ. Значит, это тоже в какой-то степени поиск. Ведь, не рассчитывая получить ответ, вопрос не задают. Риторический вопрос глупая выдумка, призванная оправдать стремление познать непостижимое.
Светофор все никак не желал переключиться на зеленый, машины продолжали нестись. Неужели сломался?
Я поискал взглядом, не собирается ли кто переходить с другой стороны. Но увидел только спины сгрудившейся вокруг чего-то толпы и маленького мальчика, с трудом выбравшегося из этой толчеи.
В свете фар белым пятном сверкнули светлые волосы. На мальчике была зимняя шапка-ушанка, почти как у меня в детстве, и болоньевая куртка болотно-зеленого цвета. По нему снова скользнул свет, я необыкновенно четко разглядел его лицо и обомлел.
Это был Лука. Он помахал мне рукой и убежал в темноту улицы.
Домой я пришел почти уничтоженным. Мэт глухо поздоровался со мной, не отрываясь от очередной странной книги. Его отец был православным священником и с истинно христианским благочестием бросил жену и малолетнего сына, когда Мэту было пять. Отношения у них были занятными. Отец как-то умудрился заронить в голову ребенка интерес к религии, но совсем не такой, какой ему хотелось бы. Прекрасно зная, что это раздражает отца, Мэт с удовольствием зарывался во всякую ересь, был до неприличия начитан по этой части и не уставал показывать это при каждой встрече. Когда мы познакомились, он утверждал, что делает это назло отцу, но позже я заметил с ним он общается довольно редко, а к древним и современным культам питает искренний интерес, хотя сам ничего такого не практикует. К тому же, отца и без того окончательно доломала гомосексуальность Мэта (к величайшему восторгу злорадствующей матери), о котором он тоже не стеснялся заявлять.
На самом деле его звали Матфеем, в честь евангелиста, что вдобавок еще и означает «дар бога». После школы отец уговорил его отправиться в какую-то американскую общину, которая, по плану, должна была вправить ему мозги. Вопреки надеждам, сын вернулся не исцеленным, а стопроцентным Мэтом в вызывающе обтягивающих джинсах, с тщательно уложенными волосами, пирсингом на лице и множеством друзей, которые регулярно слали ему весьма теплые сообщения и Мэт отвечал на них столь же тепло.
Впрочем, все это было давно. Сейчас Мэт по виду и образу жизни напоминал неутомимого студента, обросшего знаниями в самых разных областях. Он неплохо разбирался в экономике, успешно играл на бирже и давал финансовые консультации, а в свободное время зарывался в книги. Сам я никогда их не читал, но мне нравилось видеть на полках тома с загадочными названиями и узорами на корешках.
Чтобы не мешать Мэту, я пошел в кухню, опустился на стул и просидел, глядя в одну точку, с четверть часа. Я пытался заново промотать в голове произошедшее, надеялся обнаружить какие-нибудь намеки на то, что мне померещилось, всему виной усталость, и эта девочка Катерина обыкновенная фантазерка, случайно ляпнувшая имя Луки. Она ведь сказала, что знает одного Луку. Но могла ли она наугад выбрать именно это имя из десятков других имен? Даже если да, не было ли это особым знаком?
Я думал о Луке, но почти не вспоминал его. Не видел его лица. И вдруг так четко. Конечно, расстояние было довольно большим, я мог ошибиться. Но ведь мальчик, кем бы он ни был, помахал мне. Или, может, кому-то другому, стоявшему за мной. Стоял ли кто-нибудь рядом, ожидая, пока сменится сигнал светофора? Я не мог вспомнить.
Зато вспомнил снег. Стену. Двух детей около нее. Потрескавшиеся лица.
Ты чего здесь так долго? Мэт вошел на кухню и сразу заметил мое состояние. Что случилось?
Ничего. Устал, коротко отозвался я и кивнул с благодарностью, потому что он тут же взялся за приготовление кофе.
А, я совсем забыл, сказал Мэт, когда я уже прихлебывал не в меру крепкий ароматный напиток. Звонила твоя тетя.
Чего? я чуть не поперхнулся.
Я звонил родителям примерно раз в месяц (они мне почти никогда), а навещал их не чаще, чем раз в полгода. По обоюдному молчаливому согласию мы поддерживали уважительно-прохладные отношения. Мать и отец до сих пор работали, у меня давно уже была своя жизнь, которую они не одобряли, как и мои сомнительные успехи на столь любимом ими медицинском поприще, так что и говорить нам было особенно не о чем. А тетя, бессменный страж моего брата, вообще предпочитала делать вид, что меня не существует. Когда я приходил, она неизменно выводила брата на прогулку.
Случилось что? насторожился я.
Нет, я спросил. Она сказала, что на твое имя пришла какая-то почта, и тебе нужно ее забрать.
Странно, сто лет не получал ничего на их адрес. Ладно, завтра схожу.
Остаток вечера я промаялся мыслями о Луке. Пытался смотреть фильм, слушать музыку ничего не помогало. Уже перед сном я не выдержал и полез в интернет, надеясь, что спустя годы что-нибудь нашли либо самого Луку, либо его останки. Но ни один поисковик не выдал мне информации о моем бывшем однокласснике, пропавшем больше двух десятков лет назад.
Я пытался и не мог уснуть. В конце концов Мэт не выдержал, согнал меня с кровати, и мы пошли в ближайший круглосуточный бар отмечать мой отпуск. Алкоголь затуманил разум, и к утру я не просто смог забыться, а отключился еще по дороге домой.
В два часа дня я едва продрал глаза, еще два часа убил на борьбу с похмельем и кое-как добрался до дома родителей.
Дома были только тетя и брат. Илья, уже взрослый парень, сидел в кресле, покачивался из стороны в сторону и поприветствовал меня тоскливым «иаэауааэ». Я, как обычно, смутился, и если бы не горящий взгляд тети, попросту проигнорировал бы его. Но она готова была меня испепелить, и я выдавил:
Привет, Илья.
Он перевел на меня блуждающий взгляд своих водянистых голубых глаз и еще громче промычал:
Аиоэауи!
Ладно, пойдем, сжалилась тетя. Тут тебе пришло
Мы прошли на кухню. Она вполне любезно предложила мне кофе, я не отказался. Наполнила кружку, положила на стол полиэтиленовый пакет и удалилась, предоставляя мне возможность спокойно разобраться с почтой. Я оценил ее такт и даже растрогался.
Пока я тешился мыслью, что, оказывается, не все в моей семье плохо, рука машинально взяла первую бумажку. Обычный тонкий листок, на котором синей шариковой ручкой было грубо нацарапано, чтобы я явился в такое-то почтовое отделение. Зачем оставалось загадкой.
Дальше пошли конверты. Первый, обычного формата, выглядел солидно, но внутри оказалось рекламное предложение от мобильного оператора, которым я уже давно не пользовался.
Следующий конверт был гораздо больше. Никаких адресов, только мое имя, аккуратно выведенное тонким фломастером, и первая буква фамилии. Конверт был заклеен криво. Я легко вскрыл его.
Внутри лежала тетрадь. Обычная тонкая школьная тетрадь. Я в недоумении пролистал ее. На обложке ничего не было, но внутри громоздились надписи, сделанные округлым почерком и состоящие сплошь из гласных. «Оиииауи» и все в таком роде. Я нахмурился. Очень напоминало Илью. Скорее всего, он и сунул эту тетрадку в пакет с почтой.
Я покрутил в руках последний конверт. Дешевый, старого образца, из тонкой бумаги. Все графы были заполнены с большим тщанием. Отправитель полностью, без сокращений, расписал адрес, указал мою фамилию, имя и даже отчество.
Делая глоток из кружки, я лениво перевел взгляд на левую сторону конверта и подавился.
От кого: от Луки
Откуда: Серая Сторона
Сначала я ощутил всплеск злости. Я был уверен, что это чья-то глупая шутка. До вчерашнего дня я не слышал имени Луки много лет, в том числе от себя самого. Разве что набирал на компьютере или бездумно писал на полях книг и своих записей. И вдруг оно звучит ни с того ни с сего, я вижу на улице мальчишку, подозрительно похожего на Луку, и почти сразу получаю конверт.