Решительно встал и пошёл к двери. Когда он уже выходил за ворота, то невольно оглянулся и увидел, как на крыльцо вышла домработница Саша и посмотрела ему вслед.
В предрассветной полумгле дачи казались тёмными и нежилыми.
Бунин прошёл полутёмную просеку и свернул к шоссе.
Возле калитки участка портного Айзеберга на лавочке сидел дачный старик-сторож.
Иван Алексеевич присел рядом с ним и открыл портсигар:
Угощайтесь!
Благодарствую, сударь, я уж при своих
Как тебя звать-то?
Анофин.
Ну, это фамилия, а имя у тебя есть?
Имя-то есть, да уж дюже сверкающее, даже произносить неловко.
Ну и как же?
Гелиос.
Замечательно! воскликнул Бунин. И когда, Гелиос Анофин, сегодня будет утренний поезд?
В шесть нуль-нуль Это когда солнышко зайдёт вот за ту вот ёлку
И давно ты сторожишь?
Да годов пять Я раньше плотником управлялся: дачки строил, а потом постарел и зачах: рука уже не та А када старуха-то померла, и совсем сник. Спасибо, Елена Андреевна пристроила: дала угол да вот сторожем пристроила. Красивая и ласковая, как Богородица!
Иван Алексеевич усмехнулся.
Ну и как служба?
Я зверь ночной: со мною звёзды живые да шорохи ночные. Глупые людишки спят и не подозревают о красоте ночи Ко мне собаки приходят, коты, птица прилетает разная, а однажды лиса забежала: собаки загнали.
Лежит у меня под скамейкой, морду опустила и глазами плачет.
А что дальше?
Что дальше, что дальше
Разогнал собак да и проводил её до лесочка.
Ну, говорю, иди по-хорошему, а она на меня посмотрела Так посмотрела! Людям надо учиться у зверей разговаривать глазами
Здесь ты прав, Гелиос Анофин!
Прав не прав, а душу имею не то некоторые Тут повадилась старуха Кукарекина по ночам бродить: где-нибудь чего-нибудь обязательно стащит: то бельишко, то лопату, а то гамак отвяжет Эфиопка вокзальная!
Бунин встал:
Ну, прощай, Гелиос солнышко дачное! Свети и дальше! А я пошёл, а то уже скоро солнце зайдёт вон за ту ёлку.
На платформе было уже много народа.
Одинокие господа ходили-покуривали. Мужики с мешками. Бабы с корзинами: ягоды, цветы, ранние грибочки.
Иван Алексеевич! к нему направлялся Валерий Брюсов и улыбался своей отвратительной улыбкой.
Валерий Яковлевич, вот ведь не ожидал
К ним подошла молодая женщина невысокого роста со взбитыми чёрными волосами и огромными глазами на сонном лице.
Познакомьтесь: Нина!
А я прочитала ваш «Листопад» и была в восторге!
Спасибо Валерию Яковлевичу за издание книги.
Нет, серьёзно, Иван Алексеевич, вы гений!
Раскланялись. Отошли. Зашептали друг другу на ухо. Оглянулись. Приветливо помахали рукой. Отошли в толпу, взявшись за руки.
«Господи, скорей бы убраться отсюда», вздохнул Иван Алексеевич.
Громыхая, пыхтя и фыркая, медленно подполз поезд.
Бунин зашёл в вагон, нашёл свободное место, сел и прислонился спиной к мягкой выпуклости дивана.
И задремал.
Часть 6
ЖЕНСКИЙ СВИТЕР
Я сидел у стола и читал страничку из «Грасского дневника» о фонтане:
«1927 год. 2 июля.
Ходили после завтрака в город. День изумительный, внизу на площади пусто и солнце, каменный фонтан один пле»
Я поднял глаза Вета смотрела на меня внимательным изучающим взглядом.
«каменный фонтан один плещется в этой тишине, переполненный водой, сияющей на свету. И.А. остановился и, удержав меня за руку, сказал: Вот это то, что я больше всего люблю, настоящий Прованс! и, помолчав, прибавил: Мне почему-то всегда хочется плакать, когда я смотрю на такие вещи».
Внизу приписка Тихомирова:
«Это же чистый кадр из фильма Феллини. Ай да Бунин!»
Вета встала, обошла стол и остановилась возле меня. Близко-близко.
Левую руку положила на плечо, а правой погладила по голове:
Старый, старый греховодник! Не можешь жить без женской ласки. Подавай тебе молодую красивую бабу, которая вытянулась в струнку и ждёт, когда её обнимут
Я обнял её и уткнулся лицом в белый свитер.
Ох, уж этот женский свитер! Тёплый, мягкий, нежный.
Он пахнет раскалённой степью. Знойным ветром, который приносит запах незнакомых диких цветов, смешанных с потом на цветных подолах чернокожих рабынь и с крупными каплями благовоний, ползущих по бёдрам Клеопатры.
Я дышал этим воздухом восторга и гибели. Сердце бешено стучало.
А там, у неё, под левой грудью, тихо-тихо билось сердечко:
«Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!».
Ну, всё! Хватит. Хватит!
Она мягко освободилась и повернулась спиной.
ДЕНЬГИ, ЗАБЫТЫЕ НА КАМИНЕ
Мы почти целый час молча сидели и перебирали бумаги.
Вета выпрямилась и потянулась, раскинув руки.
Ну, что, Владимир Николаевич, может быть, кофейку попьём?
Как в старом анекдоте, откликнулся я. «Пришёл молодой граф к молодой графине и говорит: А что, Анастаси, может быть, чайку попьём? А она ему и говорит: А что не попить можно и попить! И пошли они в опочивальню».
А у вас игривое настроение
А разве это плохо?
Дыы нет! и пошла ставить чайник.
Пили кофе, посматривая друг на друга, и невольно улыбались.
А вы могли бы быть моим отцом, сказала Вета.
Я уж не знаю, радоваться мне этому или горевать?
Да нет! Я в смысле, что вы из одного времени с моим отцом и могли бы встречаться в местной пивнушке. Мой фатер был красавец! Посмотрите на меня она повернулась в профиль. Блеск и нищета куртизанок! Разве можно жить в наше время с такой красотой Отец исчез куда-то, лет двадцать назад: пропал, как с белых яблонь дым. И мать вышла замуж за страшного еврея: не в том смысле, что он был страшен внешне, а в том смысле, что он был страшным евреем. Он никогда и нигде не работал. Говорил: «Где вы видели работающего еврея?» И, тем не менее, у него всегда были деньги. Он регулярно обходил знакомых евреев и занимал у них деньги. Евреи говорили: «Фима, верни деньги!» И тогда начиналось итальянское кино. Неореализм! Фима хватался за голову цепкими руками и трагически заявлял: «Я приготовил ваши деньги всю сумму и хотел их отдать, но по рассеянности забыл их на камине». У нас никогда и камина-то не было: печка-голландка, одна на две комнаты Но одевал он меня всегда с иголочки, а на столе не переводился балык и чёрная икра. А маму он любил до истерики Я была самая счастливая девочка в нашем переулке! Они уехали в Канаду: он открыл там придорожную притонную забегаловку и набрал в обслугу молодых хохлушек.
А мама?
Мама звонила неделю назад купается в бассейне с молодыми неграми и хохочет
ХЛОПНУЛА КАЛИТКА
Иван Егорович вышел из больницы и ждал очереди на операцию.
Я взял отпуск и теперь могу на целый месяц забыть про свою охрану на Авторемонтном заводе.
Вета уволилась из театра, где она работала художником.
Подтаяло. День был пасмурный. В посёлке с покатых крыш с шумом сползали громадины снега. Я сбрасывал снег с крыши сарая, а Иван Егорович сидел на крыльце на старинном чёрном стуле и покуривал трубочку. От дыма пахло молодой вишней
Колокольчик звякнул, хлопнула калитка и появилась Вета: в одной руке сумки, а в другой веточки вербы.
Слезайте с крыш, господа снегосбрасыватели, и идите скорее сюда!
Прошёл только один месяц с момента знакомства с Иваном Егоровичем и с Ветой, а как изменился мой мир и как изменился я сам! Теперь мне было что терять! От одной этой мысли становилось тревожно и радостно. Находясь рядом с этим пожилым человеком, находясь рядом с этой молодой женщиной, я чувствовал себя в середине сообщества: в моей жизни появилось что-то настоящее, дорогое мне и даже таинственное.
Вета протянула веточки Ивану Егоровичу:
Маленькие зайчики спрятались на ветке!
Вот, так вот и рождаются стихи и сказки, улыбнулся Иван Егорович.
Было вербное воскресенье.
ДЕТАЛЬ
Некоторые критики того времени, сказал Иван Егорович, заявляли, что Бунин был эпигоном. Эпигоном Тургенева и Толстого. У Андре Моруа есть замечательное место в книге «Портреты» о мастерстве Тургенева. Он взял книгу. Полистал.
Вот, нашёл! «Но, если Тургенев реалист в изображении деталей, он великий художник в умении эти детали отобрать. Поль Бурже слышал однажды у Тэна, как Тургенев резюмировал свою теорию искусства описания. Описательный талант заключается, по его мнению, в умении отобрать значимую деталь. Он считал необходимым, чтобы описание всегда было косвенным и больше ПОДСКАЗЫВАЛО, чем ПОКАЗЫВАЛО. Таковы были его собственные формулировки, и он с восторгом цитировал одно место у Толстого, где писатель даёт ощутить тишину прекрасной ночи на берегу реки благодаря только одной детали: «Взлетает летучая мышь, и слышно шуршание соприкасающихся кончиков её крыльев» Тургеневские описания неизменно полны такого рода деталей. Вот, прежде всего, «Степной король Лир», описание сентябрьского леса: «Тишь стояла такая, что можно было за сто шагов слышать, как белка перепрыгивает по сухой листве, как оторвавшийся сучок сперва слабо цеплялся за другие ветки и падал, наконец, в мягкую траву падал навсегда: он уже не шелохнётся, пока не истлеет»