К лежащему в луже мужчине, тихо ступая, подошли двое. Лиц их не было видно.
Поглядишь, есть что взять? А я посторожу. раздался совсем молодой голос.
Один торопливо обшаривал одежду лежавшего, второй оглядывался, стоя рядом и нервно сжимая что-то в руках. Кинжал? В темноте не разглядишь.
Бежим! Идет кто-то!
Фигуры быстро исчезли в темноте между домами.
«Кто-то» оказался матерью Анны в сопровождении двух воинов Гвардии. Невысокая, седая, она поминутно смотрела то на одного, то на другого своего спутника, и всё старалась идти быстрее, чтобы не задерживать их.
Это Шемхазай настоял, что она не пойдет домой одна поздно ночью. Он и Анна предлагали ей остаться до утра, но мать Анны хотела заснуть в своем доме, в своей постели; к тому же, дом Шемхазая смущал ее своей роскошью.
Увидев лежащее в луже тело, она испуганно вскрикнула. Тот, кто шел справа, наклонился и сказал:
Жив. Только оглушен. Я же говорил, что сейчас опасно ходить в одиночестве.
Раньше такого не было, вздохнула мать Анны.
Раньше люди не были такими, согласился второй. Тьма разрушает этот мир.
Мать Анны не понимала, что они имеют в виду, когда говорят «Тьма». Всё складывалось из действий простых людей: таких же, как она. Кто-то решил, что заработать грабежом проще, чем торговлей. Кто-то оскорбился отказом отца девушки, к которому он пришел просить ее руки, и убил его. Кто-то решил не делить наследство поровну. Кто-то разбавил вино водой. Люди все меньше доверяли друг другу, но виновата ли в этом «Тьма»? Впрочем, в Гвардии говорили так, будто знают точно.
Поблагодарив солдат Гвардии за охрану, мать Анны вошла в свой дом и с трудом закрыла дверь изнутри на непривычно-тяжелый засов. Это Анна потребовала поставить его. Похоже, она боялась оставлять мать одну. Но переезжать в дом Шемхазая мать Анны отказалась решительно: если ее дочь настолько безрассудна, чтобы жить под одной крышей с ангелом, то она не такова.
Она прошла в большую комнату, чтобы зажечь свечи, и почувствовала спиной чей-то взгляд. В ужасе обернувшись, женщина увидела, как навстречу ей встает незнакомый человек с бледным, благородным лицом.
Прощу прощения за неурочный визит, вежливо сказал человек, позвольте мне объясниться.
Это не грабитель, подумала мать Анны, но что тогда ему нужно? Да, для грабителя он был слишком хорошо одет.
Ваша дочь в опасности, грустно сказал гость.
Кто Вы и откуда Вы это знаете?
Быть может, Вы вспомните меня, медленно продолжил незнакомец, садясь обратно на стул. Меня зовут Энон.
Энон? переспросила мать Анны.
Она уже пожалела, что не разрешила своим спутникам зайти в дом и убедиться, все ли в порядке, но Энон, кажется, ничем не угрожал ей. В его лице и движениях виднелась искренняя печаль.
Не бойся меня, устало сказал он. Сейчас все друг друга боятся, но я не причиню тебе вреда, клянусь.
Хорошо, хорошо, согласилась мать Анны. Ей было неловко.
Я живу тут недалеко, через две улицы, продолжал Энон. Но это неважно. Я знаю, что Анну выбрал Шемхазай.
Все это знают, мать Анны недовольно поджала губы.
Когда Анна ушла, эта история превратилась в новую легенду: сначала Азраэль и Селед, потом Оберон и Тета, и наконец Шемхазай и Анна. Три не похожих друг на друга истории, но их объединяло одно: каждой из этих женщин все завидовали. В разрушающемся мире все надеялись на силу свою или чужую, неважно, а ангелы были воплощением силы. Именно поэтому всех так потрясла смерть Селед казалось, что возлюбленная ангела должна быть неуязвима.
Уважение к силе Шемхазая распространилось и на мать Анны: та быстро заметила, как осторожно с ней стали разговаривать знакомые. Боясь обидеть. А точнее, боясь возмездия. Шемхазай воплощал собой неотвратимое возмездие каждый, кто вызвал его гнев, мог считать себя мертвецом. Добрая, тихая мать Анны, не выносившая страха, боли, вида крови, боялась его едва ли не больше, чем отступники.
Анна в опасности, повторил гость. Рядом с этим ангелом, в окружении банды этих стриженых бессмертных убийц она в опасности. Она думает, что Шемхазай выбрал ее навсегда, но это не так. Он играет с людьми с женщинами пока ему не надоест, а потом они бесследно исчезают. Не верите? Спросите Сафа, он живет в доме у большого моста неподалеку от порта, он так потерял дочь. Гвардия не защитники. Они убийцы, пользующиеся своей силой, чтобы наводить на людей ужас, держать в своей власти.
Он же все равно не отпустит ее.
Потому что он подчинил себе ее волю. Но есть средство против этого. Шемхазай слишком горд он отпустит ее, если она захочет уйти, я знаю. Если Анна очнется и скажет, что хочет уйти, он отпустит ее.
Зачем ты это делаешь, Энон? наконец спросила мать Анны. Зачем ты говоришь мне об этом?
Гость рассмеялся.
Проклятый мир! Теперь нужны причины, чтобы спасти человека. Твоя дочь прекрасна и чиста, она не заслуживает такой судьбы. Этого недостаточно?! Я могу открыть тебе глаза, могу помочь, я прихожу сюда ночью, уворачиваясь от ночных убийц и грабителей, чтобы рассказать тебе это и ты спрашиваешь, зачем я это делаю Я мог бы сказать тебе, что я люблю Анну, потребовать чего-то взамен но я не буду. Его голос упал до шепота. Я просто хочу помочь. Я хочу жить так, как указал нам Творец.
Прости меня. Мать Анны совсем смутилась. Я не хотела оскорбить тебя.
Просто ты мне не веришь. Хорошо. Я оставлю тебе это средство. Если захочешь спасти Анну, отдай его ей. Главное не открывай сама, тут только на один вдох.
Но что это? Какое средство может быть сильнее, чем?
Чем воля ангела, ты хочешь сказать? Да, есть вещи сильнее. Доброе сердце человека, например ты же помнишь, что Творец создал этот мир для людей, а не для ангелов? В отличие от Шемхазая, мы служим добру.
Ханох а это был он поклонился и вышел, оставив на столе маленькую коробочку. Не притрагиваясь к ней, мать Анны задула свечи и ушла в свою маленькую спальню.
Утром в городе все говорили о том, что правитель приказал выслать из Ирема всех чужеземцев, «сеющих раздоры между жителями», как говорилось в указе. Очевидная бессмысленность этой меры вызвала у людей оторопь и тревогу; лишь немногие соглашались.
Уже через несколько дней корабли стали покидать порт, а от городских ворот по всем дорогам потянулись караваны торговцев. Стражники ходили по улицам, выискивая тех, кто прячется, не желая покидать город; указ давал им право на обыск любого дома в любое время дня и ночи. Это распространялось и на дома знати; оскорбленные этим богачи вели между собой многозначительные беседы, осторожно прощупывая намерения друг друга. Назревал мятеж.
Единственными, кто явно радовался происходящему, были Дети Истинной Веры. По улицам ходили проповедники, призывая выбросить из домов все картины, и угрожая карой Господней всем, кто упорствует.
Они утверждали, что люди согрешили, попытавшись присвоить себе право создавать изображения священное право Творца. Мало кто понимал, о чем они говорят художников всегда немного, но картин в домах и вправду стало поменьше. Бывая в гостях, мать Анны часто замечала на стенах дырки от гвоздей на тех местах, где раньше висели картины.
Держите ее! раздался крик на всю улицу.
Тета недоуменно обернулась. Она сидела в тени дома и рисовала, как она любила, уличную сценку: дети играют под деревом. Ничего особенного, просто ежедневное упражнение.
По улице никто не бежал, и было непонятно, к кому относится крик.
Удар и перо вылетает из ее пальцев, а рука немеет от боли.
Что? вскрикнула Тета, вставая, но следующий удар сбил ее с ног.
Творит свою черную волшбу прямо здесь, с ненавистью проговорил проповедник, подходя ближе. Тета лежала на земле, всхлипывая, рядом с ней стояли двое: мужчина и женщина, оба с белыми полосами ткани вокруг шеи знак Детей Истинной Веры.
Оберон, предусмотрительно связавший себя с Тетой заклинанием присутствия, почувствовал, как левую руку кольнула боль. Для ангелов нет расстояния, и он оказался на месте действия через мгновение и увидел Тету, всю в крови, и три человеческих фигуры рядом с ней.
«Возможно, не следовало сразу их убивать», потом скажет Азраэль, но в тот момент Оберону было не до соблюдения тонких балансов. Два, нет, три слова, произнесенные перекошенным от ненависти ртом, и Дети Истинной Веры, мертвые, падают на землю.
Оберон взял на руки Тету, потерявшую сознание, подобрал с земли ее рисунки и вернулся в Школу.
Люди, видевшие это, до конца жизни не могли забыть невозможную картину: Оберон плакал. Конечно, это были лишь слезы человеческого тела, но его душа плакала вместе с ним.
Если бы существовало пророчество, указывающее на смерть этого мира, оно бы упоминало слезы ангела, потому что это некий предел.