Зоба, командующий девяткой Гвардии, как раз вытаскивал изо рта поверженной статуи (на этот раз это была женщина с тяжелым лицом блудницы и крепкими руками, измазанными в крови) кусок пергамента, когда нечеловеческая сила отбросила его в сторону. Подняв голову, он увидел над собой ослепительный свет.
Мерзавец! закричал Оберон. Как ты посмел поднять руку на произведение искусства?!
Статуя слабо шевельнулась и сделала несколько хватательных движений по направлению к Зобе. Даже изрубленная, она выглядела устрашающе. В ее каменных глазах притаилась смутная злоба.
Зоба хотел объяснить, что это приказ Шемхазая, но вид ангела в ярости невыносим, и закаленный, ко многому привыкший солдат тихо лишился чувств.
В глазах Оберона стояли слезы. Он наклонился к статуе, как к раненому ребенку: под его рукой раны камня затягивались, не оставляя следов.
Зачем, зачем же вы это сделали? с болью, сам себе повторял Оберон.
Он вытащил у статуи изо рта пергамент, желая вернуть ей блаженное бесчувствие, в котором нет боли, посмотрел на этот пергамент и яростно скомкал его в руках. Снова развернул, будто не веря своим глазам, и закрыл лицо руками.
Прости, солдат, сказал он Зобе, медленно приходящему в себя и приготовившемуся к смерти, развернулся и ушел. Ослепительный свет вокруг него потускнел.
Бунтом статуй, увы, все не ограничилось.
Дело шло к утру, когда некоторые люди стали жаловаться на боль в животе. Разъяренная толпа растерзала нескольких торговцев сладостями, заподозрив их то ли в отравлении, то ли в том, что они в суете сбыли с рук негодный товар.
Музыка становилась все тише и тише, пока не захлебнулась совсем и стало понятно, что карнавал закончен. У тех, кто жаловался на боль в животе, теперь мутилось и в голове. До восхода солнца не дожил ни один из них.
А когда солнце взошло, люди посмотрели друг на друга, и сначала им захотелось рассмеяться, невзирая на ужасы этой ночи: так смешно засохли на коже цветные брызги фонтанов. Только через несколько часов стало понятно, что эти пятнышки не смываются ничем, как их ни три.
Глашатаи на площадях кричали: «Долгая жизнь Элиезеру! «За ночь карнавала в Иреме сменился и правитель. Коротышка, игравший Шемхазая, умер на месте от удара камнем (оказавшимся вовсе не камнем), но городская знать решила не говорить об этом народу и воспользоваться ночью карнавала, чтобы наконец разобраться, кому занять трон. Этим не понадобились ни статуи, ни отравленные сладости они и сами умели убивать.
Ну, хотя бы с живыми картинами все получилось хорошо, нарушил тягостное молчание Шебаниах, сын Азраэля.
Единственным, кто посмотрел на него одобрительно, был сам Азраэль, понимавший, что сын просто хочет пошутить никому еще не было плохо от шутки, даже в часы траура.
Мы должны обрадоваться, видимо, саркастически заметил Шемхазай. Спасибо, что ваши живые картины никого не убили.
Азраэль не стал отвечать. Такой катастрофы Шуты не переживали давно. Кроме очевидной беды карнавал, как вы сами понимаете, ничего не исправил, а напротив, обернулся кровавым хаосом и паникой было еще кое-что.
Несколько раз за эту ночь он ловил на себе чей-то испытующий взгляд. Странное, непривычное чувство никто в этом мире не мог бы так смотреть на ангела. Азраэль оборачивался, но никого не видел. «Цитадель», с ненавистью подумал он, когда это случилось во второй раз.
Успокаивая бегущих людей, пытаясь не допустить новых жертв, он заметил у стены высокую темную фигуру. Этот человек не поддался общему страху если это был человек. Когда фигура приблизилась к нему, Азраэлю стало очевидно, что это не человек. По крайней мере, лица у него не было лишь колеблющаяся, как вода под дождем, серая поверхность.
Не размышляя, Азраэль ударил, но искры магии прошли сквозь фигуру и рассыпались о стену дома напротив. Тут же у него в голове раздался голос: «Не старайся, Азраэль. Это иллюзия. Во дворце сейчас мятеж. Если не поспешишь, трупов будет еще больше». «Кто ты?» так же беззвучно спросил Азраэль. «Ты знаешь, последовал ответ. И после паузы Цитадель не хочет смерти этого мира». Азраэль ответил: «Ты лжешь», и услышал что-то похожее на смех. «О нет. Мы сами уничтожили половину статуй, пока Гвардия возилась с остальными. Что еще тебе сказать? Скажу тебе, что было отравлено абрикосы».
Никто из Цитадели никогда не пытался разговаривать с ним. Так что это было? Обман? Тактический маневр? Или кто-то, выдающий себя за Рыцаря Цитадели? Но кто?
Все, что сообщил ему голос, оказалось правдой.
Пока Азраэль вспоминал ночной диалог, Шемхазай отчитывал Оберона, как мальчишку.
чудовищная, недопустимая беспечность! Закончив фразу, Шемхазай ударил ладонью по столу.
Вопреки обыкновению, Оберон не разразился упреками в адрес Шемхазая и Гвардии.
Мы не знали, тихо сказал он. Поверь мне. Превратить прекрасные статуи в машины убийства я не знаю, какое чудовище способно на это.
Чудовище из твоей Школы. Твои статуи убивали людей. И моих солдат, глухо закончил Шемхазай. Ты знаешь, скольких из Гвардии мы потеряли? Это страшная магия.
В углу комнаты Анна гладила по голове беззвучно плачущую Тету.
Медленно, будто вопреки собственному желанию, Азраэль сказал:
Шемхазай, я вынужден просить тебя взять Дом Шутов под охрану. Люди, кажется, теперь ненавидят нас.
Шемхазай кивнул и добавил:
Возможно, ты захочешь обеспечить своей жене и дочери особую безопасность?
В комнате стало тихо.
Говорить об этом вслух было лишним, недовольно ответил Азраэль.
О том, что у Азраэля есть жена и дочь, не знал никто, кроме его сына и Шемхазая да и Шемхазай случайно узнал об этом той же ночью. После истории Селед, закончившейся хуже, чем смертью, Азраэль держал свою «частную жизнь» в строгой тайне. Его вторая женщина, необыкновенно одаренный Шут в совершенстве владеющая иллюзией, никогда не показывалась на людях в своем настоящем облике, а дочь была еще слишком маленькой, чтобы покидать дом. Слуги же были связаны клятвой молчания.
Хм, прости, Шемхазай выглядел чуть ли не смущенным.
Теперь неважно. Нет, они останутся в Доме Шутов.
Как угодно, пожал плечами создатель Гвардии.
Школу теперь тоже ненавидят, сменил тему Оберон. Все знают, откуда взялись эти статуи.
Трое ангелов переглянулись, и молчание стало еще тяжелее.
Что ж, вздохнул Шемхазай, давайте решать, что мы будем делать дальше.
Немедленно отправляйтесь ко мне, голос Садовника, создавшего этот мир, зазвенел в комнате внезапно, тяжело и властно.
Анна знала: не спрашивай, если не готова услышать любой ответ. И все-таки она спросила тихо, как ей казалось, но все в комнате обернулись к ней:
Ты вернешься? То есть вы вернетесь?
Разумеется, ответил Шемхазай. Поэтому мы не будем устраивать прощаний.
Садовник сказал «немедленно», а значит, времени отдавать распоряжения тем, кто остается, не было. Впрочем, Шемхазай предполагал что-то подобное еще давно, и у Гвардии были указания, как действовать, если Шемхазай временно покинет этот мир. С Шутами было несколько сложнее, но здесь оставался Шеб. Что же касается Оберона и его Школы похоже, сейчас его не слишком волновала судьба художников. Услышав голос, он тут же встал из-за стола, с видом человека, который уже все потерял.
Ангелы исчезли. Анна сочувственно посмотрела на потерянную, несчастную Тету с ней бесполезно было советоваться. Сын Азраэля, напротив, выглядел собранным и решительным.
Ты скажешь Гвардии насчет охраны Дома Шутов?
Анна вздрогнула она даже не сразу поняла, что вопрос обращен к ней.
Да, Шеб, поспешно сказала она. Да, конечно.
Надо было позвать Абрахама и Декара в отсутствие Шемхазая они возьмут командование на себя. Они ушли в самое неудачное время, с досадой подумала Анна. Почему? Неужели случилось что-то еще важнее?
Будь осторожна на улице, снова заговорил Шеб. Увидев тебя одну, кто-то может поддаться искушению.
Думаешь, они настолько ненавидят нас?
Увы, я уверен. Ночью было слишком много страха и крови. К тому же, новый правитель я пока не берусь судить, но подозреваю, что он не на нашей стороне.
Как такое может быть? потрясенно спросила Тета.
Шеб посмотрел на нее с сочувствием, как на наивного ребенка.
Тета, мягко сказал он, неужели ты еще не поняла, что ангелы не единственная сила, действующая в этом мире? Кто, по-твоему, отравил плоды? Кто сумел зачаровать статуи? Ты думаешь, это сделали простые люди?
Я не знаю а кто? Дети Истинной Веры? Или чернокнижники?
Похоже, ты давно не выходила из Школы.
Тета страдальчески поморщилась сам того не зная, Шеб ударил в самое больное место. Хмыкнув, он закончил мысль: