Я не знаю а кто? Дети Истинной Веры? Или чернокнижники?
Похоже, ты давно не выходила из Школы.
Тета страдальчески поморщилась сам того не зная, Шеб ударил в самое больное место. Хмыкнув, он закончил мысль:
Дети Истинной Веры вооруженные в лучшем случае дубинками фанатики. Так называемые чернокнижники не способны на большее, чем перемазать кровью козла алтарь. Нет, я не о них. Я имею в виду Тьму. И тех, кто служит ей. По-настоящему. Тех, кто на самом деле хочет смерти этого мира.
Почему ты так уверен в этом? спросила Анна.
Спросите Азраэля. Или Шемхазая они знают все это с самого начала. Возможно, они хотели уберечь вас от этого знания, но теперь, я боюсь, уже не получится. Мы ведем войну.
Странно слышать такие слова от Шута.
Я был бы счастлив их не говорить. Знаете, у меня были другие планы на жизнь. Ладно, оборвал он сам себя, давайте дождемся, пока сюда придут пять-шесть человек из Гвардии и проводят Анну. Мне охрана не нужна, но я пока побуду с вами.
Анна возможно, впервые за все время пригляделась к нему повнимательнее. Шеб был немногим младше ее мальчишка по человеческим меркам, но он был сыном ангела, и к тому же метаморфом. Он унаследовал от Азраэля не только бессмертие, но и способность по желанию менять свой человеческий облик. Когда он волновался, его черты едва заметно дрожали, будто готовые измениться.
За окнами шумели, и это было совсем не похоже на обычный суетливый шум города. То ближе, то дальше раздавались невнятные крики. Шеб подошел к окну и присвистнул.
Не думал, что дело дойдет до поджогов.
Тета снова расплакалась, повторяя сквозь слезы:
Что, ну что мы им сделали? Мы всегда, всегда хотели только хорошего чтобы люди открыли радость творения картины, ну какое зло в картинах?
А в статуях? напомнил Шеб.
И в статуях никакого зла нет, неожиданно твердо ответила Анна. Точнее, не было, пока кто-то не осуществил свой жестокий план. Шемхазай вернется и убьет его.
О да, насмешливо согласился Шеб, убить это всегда лучшее решение. Благодаря этому Гвардия завоевала такую, я бы сказал, всеобщую любовь. Знаешь, да, что народ называет своих защитников «Кровавая Гвардия»?
Да? А кто защищал людей от статуй? Кто еще вообще мог это делать, кроме Гвардии? И что бы мы делали, если бы Гвардии не было?
Не буду спорить, примирительно развел руками сын Азраэля, особенно если они помогут нам продержаться до возвращения отца и других. К счастью, Шуты не так уж не умеют защищаться, как о них думают.
Время потянулось медленно и мучительно.
Послушай, Тета, а вот эти ворота по-прежнему глядя в окно, Шеб указал на главные ворота Школы, они сделаны для красоты или их можно закрыть?
Вопрос куда уж проще неожиданно поставил Тету в тупик.
Я понимаю, что это звучит совсем глупо, но я не знаю. Мы никогда не закрывали их. Каждый человек может зайти в Школу, в любой момент так было в замысле.
Прикажи закрыть ворота, Тета, посоветовал Шеб. Я сделаю то же самое с Домом Шутов. Сейчас не время для красивых жестов.
Хрупкий порядок, к которому Анна привыкла, дрожал и рассыпался прямо на глазах. До карнавала еще можно было сказать, что на самом деле люди относятся к ангелам так, как должно, а ненависть некоторых лишь результат трагического непонимания. Но сейчас, кажется, трагическим непониманием был охвачен весь город, и это несло прямую, реальную угрозу. Такую, что Шеб, всегда презиравший «бегство от реальности», предлагает закрыть ворота.
Я согласна, Тета, подумав, сказала Анна.
Тета встала без привычной легкости. Она была совсем невысокая, больше похожая на едва подросшую девочку, чем на женщину. Беззвучно ступая по теплому камню босыми ногами, она вышла из комнаты, не прикрыв дверь.
А твоя сестра и ее мать, они в безопасности? спросила Анна.
Не беспокойся, улыбнулся Шеб. Нери не уступает воинам Гвардии. Хотя методы у нее, конечно, другие.
Наконец прибыла Гвардия десять человек в полном вооружении, вместе с самим Абрахамом. Увидев их, Анна почувствовала, что страх отступает а значит, все это время я боялась, с тоской подумала она.
Абрахам медленно опустился на одно колено и звучно сказал:
Госпожа, мы ждем приказаний.
Нам нужна охрана к Дому Шутов и и все, наверное. И давайте вместе вернемся домой.
Абрахам медленно опустился на одно колено и звучно сказал:
Госпожа, мы ждем приказаний.
Нам нужна охрана к Дому Шутов и и все, наверное. И давайте вместе вернемся домой.
К ее удивлению, Абрахам, обычно очень немногословный, продолжал:
Анна, теперь ты командуешь Гвардией.
Что? опешила Анна. Вы шутите?
Нет, ответил за Абрахама Шеб. Посмотри на его лицо. Гвардия никогда не шутит, это делаем мы.
Абрахам, это ты командуешь Гвардией. Или Декар. Или вы вместе. Я не знаю, что сказал вам Шемхазай.
Мы отдаем приказы воинам и ведем их в бой, но что нам теперь делать решать тебе.
Какая приятная неожиданность, рассмеялся сын Азраэля. Поиграешь в войну, Анна. Где бы только взять пылающий меч?
Анна сама не ожидала от себя такого: одним коротким движением она привстала, подошла к Шебу и ударила его по лицу. Не ожидавший такого Шеб качнулся, споткнулся о ковер и упал. Блюдо, которое он держал в руках, рассматривая затейливый узор на серебре, со звоном грохнулось на пол, и виноградинки весело раскатились по углам.
Должны быть какие-то границы у твоих шуток, резко сказала Анна. Абрахам, нам пора.
Не спешивший вставать Шеб беззвучно зааплодировал.
***
На уровне изначального бытия время идет как-то иначе. Точнее, здесь нет ни малейших признаков времени по крайней мере, в обители Садовников. Они не нуждаются в формах, способных меняться со временем. Здесь все условно, намеками: стены, голоса, даже звезды. Единственной непререкаемой реальностью был голос Садовника, когда-то показавшего им «особенный мир»:
Вы превзошли самих себя, обвиняюще сказал голос.
Быть может, ты примешь форму? дипломатично сказал Азраэль. Тяжело разговаривать с пустотой.
Воздух перед ними тут же собрался в фигуру такую же схематичную, как и пол, на котором она стояла.
В ночь карнавала я спустился на землю и ходил по улицам. Вместе со мной были и другие Садовники новые, вы еще не знаете их. Они пришли в ужас от увиденного, и я их понимаю. Мне тоже было больно видеть, во что вы превратили этот мир.
Мы начал Оберон.
Замолчи, Оберон. Ты, художник, сейчас будешь обвинять во всем Цитадель. Я прав?
Оберон пожал плечами.
А Цитадель перестала заниматься своим делом?
Нет. Но вы каждым своим действием помогали ей. Ты, например что ты сделал, кроме десятка красивых картинок? Купил себе жену? А что сделала она, кроме еще десятка красивых картинок?
Упрек был настолько несправедливым, что Оберон растерялся.
Я ты же знаешь, во что я верю. Искусство, то есть красота Оберон помолчал, мы дали пристанище многим художникам. Этому миру нужна была Школа.
Заканчивая, он уже понимал, что никто его не слушает. Создатель с яростью посмотрел на Шемхазая:
А ты! Ты предал мои надежды. Все, что ты сделал собрал отряды убийц. Дал им свою кровь и внушил чувство безнаказанности! А главное, это не помогло ты помнишь, как вы терпели поражение за поражением, и твои гордые воины в красном и золотом отступали? А потом ты красовался на улицах с пылающим мечом, внушая ужас беднякам. Ты заставил людей бояться тебя, скрываться от тебя, врать тебе. Ты виновен в том, что Тьма захватила этот мир.
Шемхазай скрестил руки на груди, шагнул чуть ближе:
Гвардия защищает этот мир, сдерживаясь, сказал он. Создатель, позволь мне объяснить
Поздно, оборвал его Садовник.
А я в чем виновен? холодно спросил Азраэль. Раз уж у нас идет такой разговор.
Вы все виновны в одном. В том, что этот прекрасный мир безнадежно, окончательно испорчен. Что до тебя мои ученики так и не поняли, что именно ты делал. Какие-то игры. Хотя ты отличился, конечно взял в жены Рыцаря Цитадели.
Селед не была Рыцарем Цитадели тогда, возмутился Оберон. Даже я это знаю. Ты несправедлив к нам.
Я долго смотрел на то, что вы делаете, и не вмешивался. Но чаша переполнилась. Вы отдали Цитадели мир, в который я вложил столько любви.
Мы не меньше, жестко возразил Шемхазай. Мы были там, внизу, каждый день, от рассвета до заката. Мы старались понять людей. Любить и защищать их. Мы сражались с Тьмой. Мы делали то, что должны.
И что у вас получилось? Вчера вы сдали последний рубеж.
Ангелы молчали.
***
Тета вернулась как раз вовремя, чтобы увидеть Шеба, лежащего на полу и задумчиво глядящего вверх, на потолок. Потолок в этом зале был произведением искусства как, впрочем, и всё в Школе (Оберон любил повторять, что мелочей не существует). На потолке сплетались друг с другом хвостами серебряные и синие драконы. Они смотрели вниз теплыми, светящимися глазами цвета спелого ореха (наверное, глаза были сделаны из янтаря) и как будто посмеивались над тем, что видят. Рядом с каждым из драконов, неожиданно мелко, было что-то написано. Приглядевшись, Шеб разобрал имена странные, не похожие по звучанию на имена живущих в Иреме.