Все оттенки души. Стихи - Александр Поздеев 2 стр.

Монахи несли Богородице дары. Все от избытка, что-то роскошное. А один был беден и даров не имел. Но умел делать сальто.

Именно его он преподнес Богородице. И его дар был признан лучшим.

(Христианская легенда).

Монахи в рясах от Версаче,
Чебучат в кельях гапака.
Им озаренье, не иначе,
А ну сваляйте дурака!

От гопака к ирландским танцам
Затем чечетка и фокстрот.
Стучат об пол ботинком, сланцем
Без хмурости и без забот.

Любой, кто в Бога верит. Сможет
Веселым танца языком.
До Бога донести, что гложет.
Рассыпаться в прах унынья ком!

Монах, не слушай осужденье!
А отчебучивай, любя,
Свой ритм. И в танце к Богу рвенье.
Тебя поддерживаю я.

Два раза в рабочий свой день
По Северному переходу.
Утром солнышко, вечером тень.
Еду в любую погоду.

Из наших мостов городских,
Пожалуй, он более скромен.
Бетонная стела, как штрих,
На фоне пылающих домен

«Здесь будет конвентерный цех»
Хоть надпись года подзатерли,
Мост стела  хранители вех,
Дождливое небо подперли.

Вот Центральный. Дугою прогнувшийся мост,
А бывает, зовут коромыслом.
Он трудяга и очень характер непрост,
Будни в нем наполняются смыслом

Он от площади, что лепесток.
К проходной прямиком, точно к пятой,
Люд рабочий везет на восток.
От нее и к восьмой и к девятой.

Он скрепляет союз берегов
Неустанный трудяга и барин
Без гордыни, без всяких оков
Город очень ему благодарен.

Пожалуй, самый протяженный.
От пляжа прямиком до ТЭЦ.
Большими фурами груженный,
автобусами, наконец.

Стрелою пущенной к развилке,
Что огибает комбинат,
Пыхтят машины как в парилке,
Летя по нем, он тем богат!

Красива ТЭЦа панорама,
не опусти, проезжий, взгляд.
Природа будней трудных, драма,
дымов свинцовых тяжкий град.

Извилиста и молода,
Встал «Вознесенья храм» над нею.
Какие там ее года!
О ней я думой душу грею.

И по дорожке, край моста
Иду тихонько. Вод Урала
Вода здесь более чиста,
Но все, же чистой крайне мало.

Так рвется поскорей душа
Поселок посетить «Магнитный»,
Осмыслить, что-то не спеша,
Душой разрезанной, как бритвой.

Отжившее седьмое ноября,
торжественных парадов стихла рать.
И мы от декабря до декабря,
Теперь предпочитаем просто спать.
Лишь память не сдается, и болит.
С плечей стряхнув заботы и усталость,
Пройдет как в прошлом людный монолит.
И кто сказать посмеет «Это малость!»

Во сне сестренка сжала кулачки,
на теплой щечке затаился лучик.
Хранят её покой притихшие сверчки,
укрыл и греет добрый март-голубчик.
Проснется непоседа и скакать.
Босая по ковру, по половицам,
бежит быстрее солнце обнимать.
Вся жизнь её открытая страница.
Сестренка помнишь тихий полустаночек?
где мы сходили на перрон вдвоем.
Исчерчен снег полозьями от саночек,
мы к дачке потихонечку идем.
Здесь царствует такая тишина,
здесь виды! полукружьем гор.
Долина с озером кругом окружена,
укрытый снегом спит сосновый бор.
И если не железная дорога,
чертою разделившая простор.
Я бы подумал «здесь жилище Бога»,
и трон его на пике снежных гор.
Сестренку уложу, и выйду покурить.
А мне навстречу мой старик сосед,
коровье молочко принес попить.
Старик так стар, изломан жизнью, сед.
Но видел я, какая жажда жить,
Живет в нем немощном, из наших с ним бесед.
Беседы лились тихо, не спеша.
И вскоре зная все его походы,
Невольно думал я « ну что же за душа»!
Пусть обойдут тебя старик невзгоды.
 Бывало молодым по утренней росе,
я уходил за луговой простор.
Там где подобно выгнутой косе,
Речушка огибает камни гор.
Часовенка стоит с давнишних пор.
И верь не верь, сынок, но сам я видел,
над миром крылья ангел расправлял.
Их, распластав над маленькой часовней,
Он вестник утра мир благословлял.
 Сынок мне скоро девяносто лет,
Такого нет, что б я не пережил.
Но каждый раз, смотря на этот свет,
Мне кажется, что я еще не жил»
Старик уйдет, я выйду на крыльцо,
с него вдали мне виден робкий свет.
Сквозь льдистых туч суровое кольцо,
Чуть видный всходит мартовский рассвет.
 Сережка ну опять ты на крыльце!
Я обернусь, с улыбкой на лице.
Сестра стоит в рубашечке, босая,
волнистый волос за плечо бросая.
Горит рассвет над маленькой деревней,
Над скирдами, да над часовней древней.
На землю мерзлую приходит тальник-март,
весенним обновленьем мир объят.

Тоска куриной тушкою во рту,
горька, но вкус пленяет шоколадом.
Любимой образ в памяти сотру,
отравленный раздором и разладом.
Душа моя как мысленный намаз,
обращена, но только не к Аллаху.
Любя тебя я сотни тысяч раз,
во всех веках на вкус проверил плаху.
Тоска куриной тушкою? Ну, нет!
Вкус мяса для отверженного пресен.
Здесь лучше бы лирический сонет,
но без любви он мне неинтересен.

«Пусть они, летя над нашей школой»,
радио пропело на заре.
И мечта девчонки песней новой,
отразилась в гордом сизаре.
Он ходил пред ней фуфыря перья,
точно рад голубку повстречал.
Ворковал ей тайны и поверья,
девочка была его причал.
Так бывало, в школу собираясь,
сизаря подержит на руках.
Бережно души его касаясь,
убирая голубиный страх.
Этих двух сердец соприкасанье,
Девичьей, и птичьей мир трясло.
Порождая таинство и знанье,
убивая всяческое зло.
Выросла девчонка, не забыла,
юность, и любимца сизаря.
В мире, где все мрачно и уныло,
её тайна яркая заря.

Мы виделись по жизни только раз,
не позволяю сердцу содрогнуться.
Колючкой бродит в нем жестокий спазм,
и больше невозможно улыбнуться.
Порочен был ли, грешник или клят,
но однозначно Божий человек.
Любой ушедший в вечность свят,
и свят осиротевший век.

Нарисованный человечек,
в окружении пылающих свечек.
По земле сделал шаг, пусть и робко,
предстоящая жизнь как подарка коробка.
Как подарок вся жизнь человечка,
Жизнь  огонь, не истлевшая свечка.
Жизнь пылает в ладонях у Бога,
и светла человечка дорога.
Пусть он полу еще нарисован,
и заклятьем холста околдован.
Не беда в жизни плоть обретет,
жизнь в отличии от смерти не врет.
В добрый путь же ступай человечек.
Пусть согреет тепло ярких свечек,
твою вечную жизнь навсегда.
Пронеси свет души сквозь года!

Цигейковая шубка, вздернут носик.
Еврейка Сонечка кричала из окна.
 А ну домой быстрее Беня Мосик!
Что ж мама до сих пор сидит одна?
Но мальчик маму даже и не слышал,
он видел чудный носик пред собой.
И радовался, что из дома вышел,
к девчоночке красивой, золотой.
Из губ его лились, текли сонеты,
и ерунда мальчишьих пустяков.
Так хрумкались хрустевшие конфеты!
так таяли запасы пятаков!
 Скажи тебе не холодно, Марютка?
Наверно, я стихами надоел?
 Ну что ты, есть у нас еще минутка,
и я хочу, чтоб ты мне песню спел.
Еврейка из окна не унималась,
 Противная девчонка, я тебя!
Но Бенино упрямство не сдавалось,
«за чувства поборюсь, Марютка, я.»
И старый, старый двор послевоенный,
затих, услышав песню о любви.
Как радовался их сосед военный,
когда так любят, светлы будут дни.

Уснула девочка в трамвае,
под неустанный стук колес.
Душа в прогретом солнцем мае,
блуждает долго и всерьез.
Потертый томик в тонких пальцах,
мечты и чувств круговорот.
Вздыхает, смотрит Женька Зайцев,
любви чудесен поворот.
Девчонка спит себе спокойно,
хранитель-книга верный друг.
И все внезапно и невольно,
исключены, но если вдруг.
К душе её рванется темень,
на страже будет ждать поэт.
Он, против мрака чиркнув кремнем,
зажжет неугасимый свет.
И тут же изо всех вселенных,
спасать верховные придут.
И против них огромных, гневных,
не устоит врагов редут.
А если девочка проснется,
покинув колыбель-трамвай.
То Женька Зайцев улыбнется,
И скажет «веселись, играй»
«-Пускай меня ты не заметишь,
моя любовь как страж с тобой.
Придет пора, и так ответишь:
«-Я за мечту вступила в бой.
Металась, плакала, болела,
останься навсегда со мной»
Уснула девочка в трамвае,
и книга сон её хранит.
Душа парит в цветущем мае,
Над спящим городом летит.

Одиночество ловит такси на пустынном шоссе,
одиночество кошкой гуляло само по себе, надоело.
Одиночество клято и бито, и бьют его все,
как боксерскую грушу, но мне что за дело?
Что за дело? Я рыцарь давнишний его,
загулявший пророк, завсегдатай тех истин, где слезы.
Равносильны как образ моей королевы Марго,
и печальны как осенью позднею розы.
Одиночество я от несчастной юдоли спасу,
и согрев в безобразных, побитых ладонях навечно.
До погоста, за пазухой теплым щенком пронесу,
с одиночеством жизнь не течет скоротечно.