Ну, если вам все равно, так мне хотелось бы двинуться вверх по реке, к истокам.
Вверх по Роне?
Нет, по Арве. Она мчится так быстро.
Тогда едем в Шамони.
Все время с полудня до вечера они провели на парусной лодке. Живописное озеро произвело на Артура гораздо меньше впечатления, чем серая и мутная Арва. Он вырос близ Средиземного моря, и глаз его привык к голубым волнам. Но он до страсти любил быстрые реки, и стремительный поток, несущийся с ледника, приводил его в восхищение.
В этом потоке столько огня, столько порыва, говорил он.
На другой день, рано утром, они отправились в Шамони. Пока они шли по плодородной долине, Артур был в очень приподнятом настроении. Но вот они подошли к повороту дороги. Большие зубчатые горы обхватили их тесным кольцом. Артур стал серьезен и молчалив. От Сен-Мартена они медленно двигались вверх по долине, останавливаясь на ночлег в придорожных шале{10} или в маленьких горных деревушках, а потом снова шли дальше. Артур всегда горячо откликался на красоты природы, и первый водопад, который им пришлось проходить, привел его в неописуемый восторг. Он сиял радостью, на него приятно было смотреть. Но по мере того как они подходили к снежным вершинам, эта детская радость сменялась мечтательным настроением. Монтанелли с удивлением смотрел на юношу. Казалось, существовало какое-то родство между ним и горами. Он готов был целыми часами лежать неподвижно в темном таинственном сосновом лесу, отзывавшемся на всякий шорох, лежать и смотреть промеж прямых высоких стволов на залитый солнцем мир сверкающих вершин и нагих скал. Монтанелли наблюдал за ним с грустью и завистью.
Они осторожно спускались между стволами темных деревьев, направляясь к шале, где собирались ночевать.
Когда Монтанелли вошел в комнату, Артур поджидал его, сидя у стола за ужином. Юноша уже отделался от мрачного настроения, навеянного на него темнотой, и превратился, казалось, в другое существо.
О падре, идите сюда, идите скорее и посмотрите на эту потешную собачонку. Она танцует на задних лапках.
Он теперь так же был увлечен собачкой и ее штуками, как прежде зрелищем альпийского сияния.
Хозяйка шале, краснощекая женщина в белом переднике, стояла подбоченясь и, улыбаясь, глядела на игру мальчика с собачкой.
Видно, у него немного забот, сказала она своей дочери на местном наречии. Он так увлекается игрой. И какой красивый мальчик.
Артур покраснел, как школьник, и женщина, увидев, что он понял ее, ушла, смеясь над его смущением.
За ужином он только и толковал, что о планах дальнейших прогулок, о восхождениях на горы, о растениях, которые они соберут.
Утром, когда Монтанелли проснулся, Артура уже не было. Раньше, чем забрезжил свет, он отправился на верхние пастбища «помогать Гаспару пасти горных коз».
Впрочем, недолго пришлось его ждать. Он скоро вернулся, вбежав в комнату без шляпы. На плече у него, точно птичка, сидела маленькая крестьянская девочка лет трех, а в руках был большой букет диких цветов.
С улыбкой смотрел на него Монтанелли. Какой поразительный контраст с молчаливым Артуром Пизы или Ливорно!
Где ты был, сумасброд? Все, поди, бегал по горам без завтрака?
О, падре, как там хорошо! Горы так величественны при первом блеске солнца, а под ногами такая обильная роса!.. Взгляните!
Он нагнулся, рассматривая свои мокрые, грязные башмаки.
С нами было немного хлеба и сыра, да на пастбище добыли козьего молока Ужасная гадость! Ну, я опять проголодался, и надо дать чего-нибудь поесть этой маленькой персоне. Аннет, ты любишь мед?
Он уселся, посадил к себе на колени девочку и стал ей помогать укладывать цветы.
Нет, нет! вмешался Монтанелли. Я не могу допустить, чтобы ты простудился. Беги скорее и переоденься в сухое. Иди сюда, Аннет. Где ты отыскал ее, Артур?
В деревне. Это дочка того крестьянина, которого, помните, мы встретили вчера. Он сапожник здешней общины. Не правда ли, какие у нее милые глаза? В кармане у девочки живая черепаха, и она зовет ее Каролиной.
Артур сменил мокрые чулки и сошел вниз завтракать. Аннет сидела на коленях у падре, без умолку тараторя о черепахе, которую она держала вверх животом в своей пухленькой ручке, чтобы monsieur[2] мог подивиться, как шевелятся у нее лапки.
Смотрите, monsieur! важным тоном, на малопонятном местном наречии, говорила она. Смотрите, какие у Каролины башмаки!
Монтанелли забавлял малютку, гладил ее волосы, любуясь черепахой, и рассказывал ей чудесные сказки.
Вошла хозяйка убрать со стола и с изумлением посмотрела на Аннет, которая выворачивала карманы его преподобия.
Бог помогает малышам распознавать хороших людей, сказала она. Аннет всегда пугается иностранцев, а теперь смотрю она совсем не дичится его преподобия. Удивительная вещь! Аннет! Стань скорее на колени и попроси благословения у доброго господина, пока он не ушел. Это принесет тебе счастье.
Я и не воображал, падре, чтобы вы могли так хорошо забавлять детей, сказал Артур час спустя, когда они проходили по залитой солнцем полосе пастбища. Этот ребенок ни на минуту не отрывал глаз от вас. Знаете, что я думаю?
Ну?
Я только хотел сказать Мне кажется, нужно жалеть о том, что церковь запрещает священникам жениться. Я совершенно не могу понять почему. Воспитание детей дело серьезное, и для них важно хорошее влияние с самого рождения. По-моему, чем выше призвание человека и чище его жизнь, тем более он пригоден быть отцом. Падре, я уверен, что, если бы вы не были связаны обетом и были женаты, ваши дети были бы очень
Оставь.
Это было сказано торопливым, порывистым шепотом, который еще сильнее оттенил наступившее затем молчание.
Падре, снова заговорил Артур, огорченный мрачным видом Монтанелли, разве не верно то, что я сказал? Конечно, я мог ошибиться, но я сказал то, что думаю.
Может быть, ты не совсем ясно понимаешь смысл своих слов, мягко ответил Монтанелли. Через несколько лет у тебя будет другое мнение на этот счет Однако давай-ка лучше толковать о чем-нибудь другом.
Это было первым диссонансом в той полной гармонии, которая установилась между ними во время каникул.
Из Шамони они двинулись в Мартиньи и остановились на отдых, так как была удушливо жаркая погода. После обеда они вышли на террасу отеля. Она была защищена от солнца. Чудный вид открывался с нее. Артур принес ящик с растениями и завел с Монтанелли длинную беседу по ботанике.
На террасе сидели два художника-англичанина. Один делал набросок с натуры, а другой лениво болтал на своем языке. Ему казалось невозможным, чтобы иностранцы могли понимать по-английски.
Бросьте пачкать, Вилли, сказал он. Нарисуйте лучше вон того красивого юношу-итальянца, восторгающегося папоротниками. Взгляните только на линию его бровей. Замените лупу в его руках распятием, наденьте на него римскую тогу, и перед вами законченный тип христианина первых веков.
Какой там христианин! Я сидел возле него за обедом. Он с таким же восторгом смотрел на жареную курицу, с каким теперь любуется этой сорной травой. Что и говорить, он очень мил; у него такой чудный оливковый цвет лица; но в нем нет и половины той живописности, какою поражает наружность его отца.
Кого?
Его отца, что сидит прямо перед вами. Не хотите ли вы сказать, что не заметили его? Какое у него изумительное лицо!
Ах вы, невинный методист!{11} Неужели вы не можете опознать католического священника, когда он у вас перед глазами?
Священника? А-а, ведь верно! Я и забыл: обет целомудрия, и все такое Что же, в таком случае будем снисходительны и предположим, что этот юноша его племянник.
Какие идиоты! проговорил шепотом Артур, глядя веселыми глазами на Монтанелли. Тем не менее очень любезно с их стороны находить во мне сходство с вами. Мне бы хотелось и в самом деле быть вашим племянником Падре, что с вами? Как вы бледны!
Монтанелли встал и приложил руку ко лбу.
Я иногда страдаю головокружениями, произнес он до странности тихо. Должно быть, я сегодня слишком долго был на припеке. Пойду теперь и прилягу. Пройдет это от жары.
Две недели провели они у Люцернского озера и теперь возвращались в Италию через Сен-Готардское ущелье. Все время стояла дивная погода. Им удалось совершить несколько веселых экскурсий Но первые их восторги перед красотами природы уже остыли.
Монтанелли преследовала неотвязная мысль о предстоящем «более обстоятельном разговоре» с Артуром. Каникулы были очень удобным временем для того, чтобы поднять этот разговор; но, когда они путешествовали по долине Арвы, он намеренно избегал касаться той темы, которая обсуждалась ими в саду под магнолией. Ему казалось жестоким омрачать первые радости, которые альпийская природа давала художественной натуре юноши, а так непременно случилось бы, если бы зашел этот разговор. Но с того дня, когда они были в Мартиньи, он каждое утро говорил себе: «Я потолкую с ним сегодня», а наступал вечер, и он откладывал разговор и успокаивал себя, говоря: «Побеседуем завтра». Каникулы уже подходили к концу, а он все повторял: «завтра, завтра». Леденящее, не поддающееся определению чувство, смутное сознание возникающей отчужденности, как будто между ним и Артуром опустилась завеса, удерживало его. Так проходили дни, пока не наступил последний вечер каникул. Монтанелли понял, что, раз он хочет говорить, надо решаться теперь же.