Звонили Дашеньке и другие люди. Потому что и другие люди устроены так, что им нужны мягкие слова и спокойные советы. И кроткая улыбка тоже играла свою роль вокруг немало женщин с влиянием, но все они своенравны, нервны, задерганы. А Дашенька нет.
Что касается цветов, то на Восьмое марта их понанесли целую гору. Квартира была завалена сплошь, были и мимозы, были и розы. Дашенька и Андрей праздновали вдвоем, он и она и больше никого. Получился прекрасный семейный вечер, они выпили вина, а потом Андрей пел под гитару.
В дверь звонили.
Опять тебе цветочки, смеялся Андрей.
Дашенька открывала.
Пришедший, как правило солидный и очень смущенный человек, откашливался и говорил все то, что положено говорить в этот день. Жал руку. Андрей откладывал гитару и звал солидного человека «пропустить стаканчик саперави» после вина и двух добрых слов человек уходил совершенно просветленный.
Андрей смеялся:
Ну, Дашуля, ты верх совершенства Еще чуточку стиля, и ты станешь самой влиятельной молодой женщиной в Москве!
Из принесенных коробок конфет Дашенька и Андрей построили пирамиду, пирамида доходила им до пояса. Они шутили, смеялись, вечер был замечательный. И оба Андрей и Дашенька думали, что, может быть, это и называется счастьем: двое любящих, и хороший вечер, и жилье, заваленное цветами. И еще одно умиляло Дашеньку: у Андрея не осталось ни друзей, ни приятельниц только она одна. Только она.
* * *И вообще Андрей как муж очень получшал. Он давным-давно ни на шаг не отлучался из дома, давным-давно не вмешивался в семейный бюджет и уже совершенно не протестовал, если за Дашенькой кто-то вдруг начинал ухаживать, все было «на отлично». Кроме одного он был слишком говорлив. А ведь на говоренье уходит много сил.
Ну прошу тебя, Андрюша Ну помолчи, вздыхала Дашенька.
Едва она приходила домой, он тут же открывал рот. И что-то объяснял, что-то рассказывал, хотя вполне мог бы помолчать. Получалось, что в квартире шумно, у Дашеньки уже сил никаких от него не было.
Я, Дашуля, пытаюсь молчать Но не получается, оправдывался Андрей.
А ты попробуй.
Пробую но ведь не получается.
Учти: чем меньше тебя слышно, тем ты для меня милее.
Но мне же поговорить хочется
Они крупно поссорились, Андрей даже руками махал. Пришлось прибегнуть к серьезной мере у Дашеньки сердце обливалось кровью, но что было делать. Дашенька взяла отпуск и уехала на юг. А он остался круглые дни сидеть дома и учиться молчанию. И ведь чем больше он будет молчать, тем больше он напишет статей. Перед отъездом они помирились, на перроне Дашенька всплакнула.
* * *Дашенька, Андрей звонил на юг, я научился, родная, кашу варить.
Умница!
Разумеется, не так, как у тебя, но все же получается вкусно.
Андрюшенька! Если бы ты знал, как здесь хорошо. Не море а чудо чудес. Я ведь никогда не видела моря
Отдыхай, родная.
Как работа?
Тружусь. Пыхчу, как старый паровозик.
Ты мой милый и старый паровозик.
А ты моя ласточка.
В конце разговора он уточнял: как все-таки варить кашу? Никаких каш он не варил, это он лгал, чтобы успокоить Дашеньку и чтобы загорала она у моря с легким сердцем. Питался он хлебом и чаем.
А на исходе последней разговорной минуты Андрей делал шаг к окончательному примирению:
Дашенька Я Я учусь молчать.
Учись, родной. Вот ведь ты какой милый.
Дашенька уже очень загорела. По утрам она смотрела дельфинов, они играли в море совсем как люди. А вечером Дашеньку ожидала уже сладившаяся и совсем неплохая компания молодые женщины и мужчины.
Была, например, среди них Елена Скворцова, которая каждый день меняла туалеты, такая вот модница, ее не видели дважды в одном и том же платье, ее не видели дважды в одном и том же купальнике.
Был в компании и молодой кинематографист по имени Кеша он прекрасно плавал кролем. Он вообще был довольно интересен и давал понять Дашеньке, что она ему по сердцу, он многим молодым женщинам давал это понять.
* * *Иногда Дашенька звонила своему шефу и интересовалась как дела? Все ли в институте идет гладко?
Директор отвечал:
Дела-то идут. Но скучаем без вас, Дашенька Скучаем.
И это было правдой. В предприемной без нее стало вдруг безлюдно и пусто. «Вернется Дашенька, потолкую с ней, посоветуюсь а уж тогда буду делать дело», думал посетитель и, постояв в предприемной минуту-две, уходил прочь.
Жизнь в институте продолжалась, как и положено, но несомненно, что дни и часы этой жизни изменили свою окраску на более серенькую. На более тусклую, на более будничную. Потому что Дашенька это уже была не только молодая, и ласковая, и смягчающая деловые неурядицы женщина. Это было уже понятие. Это было уже нечто из сферы образов ДАШЕНЬКА. Как зелень листьев. Как весна, которая для человека не только весна и не только очередное время года. Как дождь, который для человека не только дождь.
Дашенька позвонила в Москву своей новой подруге Гале, велела зайти и проведать Андрея подействовало ли на него одиночество и научился ли он наконец молчать? пошел ли урок впрок?.. Дашенька догадывалась, что каш он не варит и что ему сейчас несладко. Но хватило ли этого для перековки? вот вопрос.
И кажется, хватило.
Подруга Галя навестила и была поражена Андрей был не только катастрофически худ, он еще и одичал. Он ни разу за все эти дни не выходил из квартиры. Отвык. Дашенька уж давно отучила его от улицы. Он был весь домашний. Он бродил по квартире и грыз сухую макаронину, от голода его шатало. Правда, мозг его функционировал и работать он продолжал стол был завален листками, свежеиспещренными цифрами и формулами.
Галя сказала:
Вы же дикий человек
А?
Разве можно так жить?! Вы вот-вот протянете ноги
Андрей молчал. Он только покорно улыбнулся. Теперь он без труда мог молчать и час, и два, и три.
Галя посоветовала:
Сходите в магазин и купите еды. Хлеба. Масла. Сыр. Колбасу. И еще есть такие супы в пакетиках, если уж вы не умеете варить сами.
И все это можно купить?
Ну, разумеется.
Нечто такое, под названием «магазин», Андрей помнил, но помнил смутно. Он много дней не ел.
И хлеба можно купить? Андрей вдруг начал глотать слюну.
Если есть деньги, конечно, можно.
Вот так прямо даю им деньги а они мне в обмен хлеб?
Ну ясно.
Галя ушла, Дашенька строго-настрого наказала ей не помогать оставленному и одичавшему мужу. Только навестить.
* * *Она немедленно позвонила Дашеньке и доложила, в каком жутком состоянии находится ее муж.
А как у него с речью? спросила Дашенька.
То есть?
Он разговаривает?
Да.
Надо ему, видно, еще побыть в одиночестве
Смотри, Дашенька, не перегни палку.
Я и сама уже волнуюсь. А что он так уж плох?
Еле двигается
Еле двигается, а все-таки говорит ох уж эти мужчины Как ты думаешь, сколько он еще выдержит?
Дня три или четыре, не больше.
Ладно. Завтра вылетаю. Думаю, он молчать все-таки научился Спасибо тебе, Галя.
Не за что.
Спасибо. Ты настоящая подруга.
Дашенька последний раз поплавала всласть в море и теперь выходила из воды. На ней была голубая шапочка и нежно-голубой купальник, белокурые волосы чуть выбивались у висков. Она выходила из моря, рождалась из морской пены.
Воды уже было по колено отмель. Дашенька выходила и улыбалась. Она дивно провела лето. И ведь Андрей научился молчать, теперь все в порядке, семья как семья.
Воды было уже по щиколотку, Дашенька выходила на сухой песок и не переставала улыбаться. Ей было двадцать пять лет. «Пора заводить ребенка», подумала она. И уточнила: «Одного. Разумеется, одного. Жизнь все-таки нелегка» И Дашенька опять улыбнулась.
Колышев Анатолий Анатольевич
Рассказ
К примеру, оказался не в духе заведующий библиотекой. Или ладно, чего там заведующий просто дежурный библиотекарь, который стоит сегодня на выдаче книг и в данную минуту, стало быть, главный. Крупная и красивая женщина она принимает у читателей книги и выдает, и голос ее весьма строг. А он, Колышев, допустим, билет свой читательский еще не продлил. Или дома забыл. Или иная провинность. Или совсем хорошо кто-то начеркал на книге что-то вроде пушкинских головок, этакие милые женские профили. Притом не Колышев их начеркал, но могут подумать, что Колышев, потому что последний-то книгу читал он. И главное он сам предчувствует, что могут на него подумать. И будто бы уже виноват. Будто бы пойман. Такая вот жила и таилась в Колышеве дрожь, не боязнь а именно тихая дрожь, трепет, волнение, да и боязнь тоже.
И вот библиотекарь деловитая и строгий голос раскрыла книгу, принимает ее. Вот и страницы исчерканные, профили. И Колышев, который только сейчас об этой не своей вине подумал, вдруг чувствует жар у щек я, я, я, все равно не поверят, поймали! Он как бы уже и не он, а другой, тот самый, кто начеркал.