Тяпа редко подавал голос. Даже когда просил есть или, сгорая от нетерпения, предвкушал игру. Но когда Кира приходила домой и открывала калитку, Тяпа несся навстречу с таким звонким и радостным лаем, что потом еще долго звенело в ушах. Если же Тяпа находился дома, он бился в дверь и звонко безысходно лаял до тех пор, пока Кира не попадала в поле его зрения. Тогда безысходность уходила из собачьего голоса, а появлялась безыскусная радость. Тяпа юлил возле ног, что-то бормотал, поскуливал, мелко виляя хвостом, пытался поймать руку, попробовать ее на зуб. Такой родной и нежный запах! Вся его поза заискивающая, прибитая к полу, с плотно прижатыми к голове ушами, мокрый бархатный нос, которым пес тыкался в руку, все кричало о неземной любви! Высокой, на которую способна только собака И Кира, сняв обувь, присаживалась перед ним и принимала эти бесчисленные мокрые поцелуи в вытянутые трубочкой губы, свежие с улицы щеки, глаза и нос. Тяпа бесчинствовал, и чем дольше она готова была подставлять лицо и руки, тем больше он беспокоился, ожидая конца их нечаянной и такой предсказуемой близости. Еще бы, столько не было дома! Спустя какое-то время Кира уставала и от того, что статично сидит на корточках, и от мокрого, пахнущего родным псом лица, и от рук, которые были облизаны так же тщательно, как и лицо: «Ну, все, Тяпа, все! Хватит Устала!» И, потрепав загривок, она вставала, Тяпа жалобно поскуливал оттого, что она уже уходит, наполняясь важностью грядущих дел. Он трусил рядом, пытаясь прихватить ее пальцы, как будто взявшись за руку, и застывал, чем бы она ни занималась, в терпеливом ожидании следующей близости нечаянной или выстраданной. Это все равно! Лишь бы Кира вот так сидела поодаль и Тяпа чувствовал ее родной запах единственно любимый в мире.
Он забавно играл, не только когда она выходила с ним во двор, но еще и в доме. Он выпросил у Киры странную игрушку коричневого чебурашку с печальными глазами и круглыми большими ушами. Сначала Кира не хотела отдавать игрушку, но Тяпа так отчаянно и страстно отстаивал свое право владеть ею, что в какой-то момент она уступила. Чебурашка был сделан на совесть. Тяпа с искусственным грозным рыком периодически трепал игрушку за ухо, пытаясь его отодрать, но у него ничего не получалось ухо было пришито накрепко. И вскоре Кира перестала жалеть Чебурашку. Ей даже стало казаться, что в этой невообразимой трепке Чебурашка, мотая башкой с немыслимой скоростью, дерзко и весело блестел взглядом. Но самое забавное заключалась в том, как Тяпа вовлекал и ее в игру. Он приносил в зубах игрушку, практически скрытую в пасти. Кира угадывала его настроение по пружинистой стойке и бешеному блеску в глазах. Когда Тяпа был настроен играть, он уже не позволял себя погладить, фамильярно потрепать по холке, а пружинил лапами, отпрыгивал боком от Кириных ласковых рук, подбоченивался, озорно, хулигански сверкал глазами: «Ну, что же ты тянешь! Попробуй отними!» Весь его вид воинственный и отчаянный свидетельствовал о том, что Тяпа настроен на схватку века. И не уступит ни на миллиметр и будет биться до последнего за право обладания Чебурашкой. И Кира включалась в игру. Ухватывала за второе ухо, тянула на себя, заливисто смеясь, но Тяпе было не до смеха. Он, грозно сверкая глазами, глухо рычал, издавая утробные звуки, застывал, пригнувшись над трофеем, быстро схватывал и мчался прочь, чтобы в следующий момент, насладившись триумфом, снова подойти поближе, издать призывный звук и быть готовым удерживать, отбирать, бежать со всех ног, звонко лаять, пытаясь дотянуться до вожделенной цели. А потом, навозившись, наигравшись вдоволь, вдруг лечь, уместить игрушку между лап и, свесив набок влажный язык, благодушно наблюдать за всеми. Вдруг кто осмелится подойти и попробовать все-таки присвоить его трофей? И для Киры в этот момент не делал никакого исключения. Ничего не значили эти ее призывные возгласы:
Тяпа, Тяпочка! Ну что ты там завалился! Неси, давай играть еще!
И если коварная Кира приближалась хоть на полшага за ту границу, которую Тяпа считал безопасной для своей собственности, он склонял голову к игрушке и издавал утробный рык. И этот рык мог обмануть кого угодно, заставив подумать, что собака настроена агрессивно. Кого угодно, но только не Киру.
И все-таки были в характере Тяпы качества, которые выдавали в нем плебейские корни. Он любил попрошайничать. Причем с Кирой не церемонился. Опирался на ногу лапами и тянул к ней умильную, полную вожделения морду. Конечно, ему перепадали самые вкусные куски. Иногда Тяпа выходил из себя: «Ну, никакого терпения с вами!» И если Кира долго не обращала на него внимания и даже если обращала, но кусок все равно проплывал мимо Тяпиной пасти, он, перебирая задними ногами, как заправский танцор, поскуливал, едва слышно и отчаянно блестел призывными глазами из-под хулиганской челки. Ну какое тут выдержит сердце, скажите на милость? У Киры не выдерживало Она, воровато оглядываясь, протягивала руку с вожделенным куском, и Тяпа, ухватив его, урча от удовольствия, не столько от предвкушения утоленного голода, сколько от того, что наконец-то заполучил заслуженную и вымоленную добычу, торопился спрятаться с ней куда подальше так, чтобы никто не выманил, не достал, не передумал.
Тяпа, Тяпочка! Ну что ты там завалился! Неси, давай играть еще!
И если коварная Кира приближалась хоть на полшага за ту границу, которую Тяпа считал безопасной для своей собственности, он склонял голову к игрушке и издавал утробный рык. И этот рык мог обмануть кого угодно, заставив подумать, что собака настроена агрессивно. Кого угодно, но только не Киру.
И все-таки были в характере Тяпы качества, которые выдавали в нем плебейские корни. Он любил попрошайничать. Причем с Кирой не церемонился. Опирался на ногу лапами и тянул к ней умильную, полную вожделения морду. Конечно, ему перепадали самые вкусные куски. Иногда Тяпа выходил из себя: «Ну, никакого терпения с вами!» И если Кира долго не обращала на него внимания и даже если обращала, но кусок все равно проплывал мимо Тяпиной пасти, он, перебирая задними ногами, как заправский танцор, поскуливал, едва слышно и отчаянно блестел призывными глазами из-под хулиганской челки. Ну какое тут выдержит сердце, скажите на милость? У Киры не выдерживало Она, воровато оглядываясь, протягивала руку с вожделенным куском, и Тяпа, ухватив его, урча от удовольствия, не столько от предвкушения утоленного голода, сколько от того, что наконец-то заполучил заслуженную и вымоленную добычу, торопился спрятаться с ней куда подальше так, чтобы никто не выманил, не достал, не передумал.
Иногда Тяпа настырничал и выпрашивал ласку. Кира любила читать и часто присаживалась с ногами на потертый диван или укладывалась на живот на свою кровать. Тяпа незамедлительно оказывался рядом. Подползал под руку, подбрасывая ее головой, вытягивался вдоль тела, близко и горячо прижимаясь к Кире всем своим верным и преданным собачьим существом, тянул лапы, разворачивался, подставляя бок и живот для таких долгожданных ласк. Ласки сыпались, как проливной дождь, Тяпа замирал, боясь спугнуть нечаянное счастье. И глаз становился томным, с поволокой, подернутым набежавшей умилительной слезой. Он доверял Кире безусловно. И она доверяла ему. Иногда ей казалось, что Тяпа понимает человеческую речь, просто не умеет говорить. Не только отдельные слова «гулять», «игрушка», «служить», но абсолютно все. Он по-настоящему умел слушать. Садился с напряженной и звенящей, как струна, спиной на задние лапы. Уши всегда в такие моменты были навострены до предела. Он поворачивал голову набок, блестя любопытными глазами, пытался уловить не только интонации речи и смыслы, которые таились за звуками родного голоса. Голова приходила в движение и резкими, графичными, мелкими поворотами клонилась то в одну, то в другую сторону. И глаза при этом становились такими осмысленными, как будто еще немного и Тяпа заговорит.
Немудрено, что очень скоро Тяпа стал полноценным членом семьи, центром вселенной для Киры, преданнейшим существом, которое умеет любить безвозмездно и бескорыстно. Кира отчаянно, до самого последнего вздоха полюбила собаку и уже не понимала, как она могла жить до того момента, пока Тяпа не раскрасил разноцветными красками весь ее унылый, серый мир.
***
А давай прокатимся по Москве! Дороги пустые, когда еще такое будет возможно?
Сегодня Вадим на редкость в благодушном настроении. Впрочем, привычка баловать жену и быть к ней нежно-внимательным осталась у него с тех самых пор, когда он еще скрипел по ночам зубами от тоски и черных предчувствий, что потеряет ее.
А почему нет? Кира ласково коснулась его руки. Я с удовольствием Мне будет приятно поболтать с тобой. Давненько мы с тобой не откровенничали, не разговаривали по душам.
Вадим смотрел на дорогу и улыбался каким-то своим мыслям.
Значит, говоришь, что Сенька поздравил Уже хорошо. Ты вообще сильно переживаешь разлуку с ним?
Ты знаешь, проще, чем я думала. Откровенно говоря, думала, что больше буду скучать.
Да куда уж там эту фразу Вадим произнес ворчливо. Как мы умудрились так его упустить? И самое главное, когда?
Кире было приятно, что он разделяет с ней ответственность за воспитание их единственного сына. И в этот раз она испытала благодарность. Ей правда повезло с мужем! Она часто слышала от подруг и приятельниц о том, как мужчины не угадывают с подарками, какой практичной и хитрой нужно быть, чтобы получить тот подарок, который хочешь Кира не понимала, как это? Он готовился к каждому ее дню рождения несмотря на то, что по-разному на протяжении совместной жизни относился к ее традиции проводить свой персональный день. Утром она, как правило, находила на прикроватной тумбочке футляр с каким-нибудь необыкновенным украшением, заказанным для нее у знакомого ювелира. Он умел дарить роскошь, быть щедрым и скромным в этом подношении единовременно. Как человек практичный и знающий цену деньгам, он, конечно, отдавал себе отчет в реальной их стоимости. Но щедрость на грани искусства всегда была его притягательной чертой. Вадим умел радоваться, когда угадывал с подарком Когда ловил искреннее восхищение в ее глазах, как отзвук сияния этих чистейших камней.