И та и другая от кого-то явно наслушались, но если Ленку еще можно в какую-нибудь секцию восточных единоборств записать, чтобы у нее мозги проветрились, то тетю уже поздно.
Серьезно, я думаю, что восточные единоборства это для духовного роста очень полезно. Как ты можешь о чем-то судить, когда ты барахло, и даже толком не знаешь, на что способно твое тело. Кто-то, может, Сиддхартха, сказал, что ты это то, о чем ты думаешь. А мы всякий мусор по телеку обычно смотрим, думаем как калеки, эмоциональные и интеллектуальные инвалиды. А единоборства там же все очень тесно с духовными исканиями связано. Я бы и сам записался, если бы у меня было больше времени. И денег.
Да, ладно, это все глупости. Я имею в виду: я такой же, как Ленка. И как моя тетя. Только и могу, что языком молоть, чужие мысли повторять. Как же все это надоело. Наша мама, наверное, самая решительная из всей семьи. Мы с сестрой бесполезные. Остальные ну, у каждого свое, у каждого какой-то непорядок в голове.
Кирюх, чего сидишь? Наливай.
Старший из братьев (ему тридцать четыре) уже открыл бутылку. Я разливаю.
Тетя говорит тост.
Ну, давайте. Пусть у нас все хорошо будет.
Сегодня нет никакого праздника. Просто иногда мы вот так собираемся вместе.
Я однажды прочел в тетради Ленки (зашел за диском в ее комнату, и тетрадка, может, дневник, лежала раскрытой прямо на столе): «Я теперь по-другому думаю о нашей семье, не так, как в детстве. В детстве я думала, что тетя и дядя счастливая пара, и я не знала, что дедушка изменял бабушке. А теперь я про все это знаю, и много чего еще. Иногда я их всех ненавижу. Я ненавижу Кирилла. Мы все друг другу врем. Кирилл сволочь, а мама его любит больше, я знаю. Но я его не поэтому ненавижу я не знаю, почему. Может, потому, что он лучше меня. Тетя делает вид, что она вся такая хорошая, а на самом деле, она тоже думает: а что скажут люди? На самом деле ей хочется все бросить. Чтобы ее оставили в покое. Я бы ее поняла. Но она в самых важных ситуациях думает не о том, как было бы верно поступить, а что люди скажут. Я ужасные вещи говорю, да? Но все равно лучше хотя бы здесь сказать, чем держать в себе. И все-таки иногда мы просто так, без повода, собираемся вместе. Хотя между нами столько всего странного, и не всегда хорошего. Как мокрые звери из мультика, которые прячутся под шляпкой мухомора от ливня, мы жмемся друг к другу, чтобы было теплее. Мы все чего-то ужасно боимся как будто, боимся мира, страданий и смерти. И ищем друг у друга утешения».
Как-то так она написала, я уже точно не помню, хотя тогда прочитал сестрину писанину не один раз. Это оттуда я узнал, что Ленка, оказывается, меня ненавидит.
Пьем. Младший брат (тридцать два года) рассказывает анекдоты про Путина. Мы смотрим телек и разговариваем, мама тоже немного расслабляется. Сегодня она не работает ночью, поэтому пьет вместе с остальными.
Я снова ухожу на балкон, а там за окном, оказывается, идет снег. На улице уже совсем темно.
В зале звуки телевизора сменяются на что-то ритмичное наверное, предки принесли с кухни магнитофон. Меня охватывает такое чувство, как будто меня заперли в клетке со львами. Наверное, не стоило отдавать Ленке отдельную комнату без боя. Просто: не стоило отдавать ей мою комнату. И она после этого говорит, что ненавидит меня, маленькая дрянь.
Господи, как же тут тесно!
«Не могли бы вы все исчезнуть?» Думаю я, а тут снова врывается сестра, выдыхает:
Кирилл! Мама!
Что?
Что-то с мамой? Отталкиваю Ленку (Господи, да за что же мне все это?!), два шага в зал, и я так и останавливаюсь.
Мама танцует под медленную восточную мелодию.
Ее глаза закрыты, а губы, наоборот, приоткрыты. Руки нашей Ма как два полураскрывшихся тюльпана одна тянется вверх, другая едва касается бедер. Она двигается, как юная девчонка, новый цветок в гареме какого-нибудь шейха босиком на бордюре бассейна под звон монет на прозрачных юбках и птичье пение. Мама откидывает назад тяжелые каштановые волосы, и они кольцами ложатся на плечи, спадают на спину.
Все стоят и смотрят. Братья начинают хлопать под барабанный ритм, и Ма открывает глаза, подмигивает им. Ох, у нее сейчас такие глаза она почти касается подбородком сложенных лодочкой ладоней, продолжает танцевать, едва заметно улыбаясь. А потом ее руки скользят вдоль тела, и я впервые вижу вот так близко то, что называют танцем живота. Мама встряхивает волосами и двигается под ускорившийся ритм. Братья всё хлопают в ладоши, и я замечаю, что я тоже ей хлопаю.
Из динамиков магнитофона слышны подстегивающие маму мужские голоса, и она прогибается в спине, я вижу, как под одеждой двигаются мышцы. Ее ресницы дрожат, она облизывает губы, тяжело дышит. Господи, да ей лет двадцать
Я хватаюсь рукой за косяк.
Мелодия достигает апогея и обрывается, рассыпавшись золотом старых золотых монет древней Согдианы, Сиракуз и пылью оседает на пути караванов, прошедших по барханам тысячи лет тому назад.
Ма шепчет за моей спиной Ленка. Братья, их жены, да все мы хлопаем, пока у нас не начинают болеть ладони.
Наташ, жалко, блин, что ты моя тетя! Говорит старший брат, поддерживая маму за руку. Сестра растеряна, она не знает, что сказать. Она все смотрит на нашу Ма, а та все не теряет своего волшебства, она все еще молодая девочка из гарема, и мы с Ленкой не знаем, как на это реагировать.
Братья и остальные родственники очень умело хранят эту ее магию весь вечер. Сейчас было бы к лучшему все прервать, и пусть бы сразу наступил следующий день что бы мы словом или поступком ничего не испортили.
В итоге мы напиваемся так, что назавтра помним все только фрагментами. Общее воспоминание только одно танцующая под барабаны девушка.
Это первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь часов эдак в одиннадцать утра. Горло перехватывает от кашля, во рту как будто стадо верблюдов расположилось, а около кровати кто-то заботливо стакан воды поставил. Мама, наверное.
Я обязательно пойду в армию, и, когда вернусь, найду себе такую же чёткую девчонку, как наша Ма.
Ты чего так сидишь? Плохо спала, что ли?
Девушка подняла голову, медленно обернулась и посмотрела на мать. Та поставила перед ней сковородку с яичницей, ловко подсунула под горячее дно разделочную доску.
Осторожнее. Положила перед дочерью вилку и нож, поправила полотенце, сползающее с плеча. Да вроде. Ответила девушка. Она взяла в руки вилку, подержала, снова опустила на клеенку. А Кирилл не встает еще?
Нет пока. Он опять переводит будильник. Мать отвернулась к раковине, включила воду. Горячая струя с силой ударила в груду тарелок, оставшихся со вчерашнего
ужина. Женщина оглянулась через плечо. Ну что? Что ты невеселая такая? Хочешь, к тете Кате сходим?
Дочь хмыкнула. Вот уж чего ей точно не хотелось, так это тратить субботний день на поход к тете, где наверняка соберутся старшие, и ей совершенно нечем будет себя занять. Кирилл поедет ко второй паре. А ты, давай, лучше без меня сходи. Девушку звали Лена, было ей девятнадцать лет, и единственным, чего ей хотелось этим утром, было поговорить с братом. Кажется, не слишком возмутительное желание; исполнить его, тем не менее, оказывалось не так-то просто. Брат снова перевел будильник, а значит, пропускал общий завтрак. То есть Ленин завтрак. Их мать успела перекусить часов этак в девять утра, вернувшись с ночной смены; успела она и пожарить яичницу-глазунью, которую так любила дочурка. Кирилл собирался ехать в институт ко второй паре, и то, что будильник он перевел, чтобы подольше поспать, значило: он не успеет ни позавтракать, ни поговорить с сестрой.
Одна дома будешь? Мать мыла посуду, постукивали друг о друга тарелки и попискивала губка о стекло. опять ночью ел. Потом жаловаться будет, что у него живот растет! Лена улыбнулась. Улыбалась несколько секунд, потом правый уголок рта пополз вниз.
Что на дурака внимание обращать. Он все равно как скелет, растет у него там что, или не растет другое дело, что в тот еще раз он съел мои йогурты, оба.
Мать засмеялась. Да не жалко, просто нехорошо на ночь глядя есть. Она помолчала, шурша проволочной теркой. Вы оба, когда на ночь едите, потом себя плохо чувствуете.
Лена поморщилась. Ей не нравилось, когда мать говорила таким неуверенным, но в то же время поучительным тоном. Я на ночь не ем. Сказала девушка, снова поднимая вилку и прицеливаясь к яичнице. Не надо говорить, что я ем на ночь, когда я не ем. Она разделила яичницу на четыре части, две с «глазами» и две без. Поддев вилкой один из кусочков, она быстро наклонилась и проворно всосала бледно-желтый «глаз». Да ладно, ладно. Мать закончила мыть посуду, и, проведя по лбу тыльной стороной предплечья, стала вытирать тарелки, вилки, ложки; сковороду она прислонила к подставке для ножей, чтобы стекла вода. У Кирилла сегодня нет первой пары? Лена облизнулась и с интересом посмотрела на мать. Ты меня удивляешь,