Все, Олежик, давай закругляться. Иди домой, отсыпайся.
3
Порезанный тенью от листвы, дом укромно манил. Этим ранним осенним утром было вокруг тихо и просторно. Спали деревья, спал ветер, солнце нехотя карабкалось на вершину небесного колпака.
С чемоданом в руках, тихо насвистывая, из темного подъезда вышел мужчина средних лет. Беззаботно насвистывая, легко проскочил ступеньки и зашагал по крошке разбитого асфальта. Поднявшись по взгорью, мужчина повернул налево.
Он провел мужчину завистливым взглядом.
В скверике, что находился на возвышении перед его домом, сидел дворник и дымил папиросой. Заметив его, плетущегося к ступенькам подъезда, дворник приветливо махнул рукой.
Он ухмыльнулся и завернул в тень древних дубов и кленов. Дворник был седеющим дедом с пожеванным лицом и жилистыми руками. Он поздоровался, пожав сухую ладонь, и сел рядом, вытянув ноги. Закрыл глаза и откинул голову назад.
Посидели немного в молчании. Город сонно ворчал в отблесках солнца. По улице прокатил москвич, дребезжа на ухабах.
Безобразно прекрасное утро, широко зевнув, он открыл глаза и проследил за автомобилем.
Бабье лето, мать его, простодушно сказал дворник. Скоро начнется листопад полным ходом, жопу надрывать придется.
Я в тебя верю, сказал он, затем назидательно поднял палец. А главное партия в тебя верит.
Олежик, я никак не раскушу тебя, ворчливо произнес дворник. Ты это все ерничаешь или на полном серьезе излагаешь?
Брось затею с раскусыванием меня, Степаныч, усмехнулся. Ничего вкусного ты там не найдешь. А вот в деле постройки коммунизма не до ерничания. Что за коммунизм без чистых и подметенных дворов?
Могучие, вековые растения неторопливо сбрасывали шелуху. Рабочий люд зевками возвещал о наступлении утра.
Дворник недовольно отвернулся, без энтузиазма докуривал папиросу. Он мельком взглянул на его огрубелые, будто придаточные пальцы с грязными окоемами ногтей. Седеющие клоки волос выбивались с-под засаленной кепки.
Сам-то как, Олежик? спросил дворник.
Отлично, добродушно ответил. Отдыхаю.
Похоже, тебе это выпадает не часто. Ты же с ног валился, пока шел сюда. А под глазами мешки спальные.
Что ж, на пенсии высплюсь.
С таким режимом до пенсии можно и не дотянуть. Худющий стал, как скелет.
Берегу фигуру.
Шуточки шутишь, недоброжелательно хмыкнул дворник. А мать там что?
Мелкие изгибы от ухмылки тут же сгладились на его костлявом лице.
Держится, сказал сдержанно.
Ты не передумал?
Нет.
Олег, дворник вздохнул и мягко продолжил: Ты ни в чем перед ней не виноват. Она прожила свою жизнь. И теперь тебе пора жить свою.
Вы что, не понимаете? его голос был неровным, капризным. Это моя мать. Мать. И точка.
Дворник не отступал.
Подумай все же хорошенько. В стационаре ей будет гораздо лучше. Медсестры умеют ухаживать за подобными больными, это их работа.
Я ухаживаю ничуть не хуже.
С чего ты взял?
Дома ей лучше. Со мной ей лучше.
Сомневаюсь. Вы оба мучаетесь, и мучаете друг друга. Ты молодой парень, а света белого не видишь. Загнал себя до истощения.
Мне в радость. Я буду ухаживать за ней столько, сколько потребуется.
Существуют же специальные службы, профессиональная медицинская помощь. Может, хоть сиделку возьми, чтоб разгрузила.
Не хватит у меня денег на сиделку. Ползарплаты уходит на лекарства.
Какие еще лекарства? строго переспросил дворник. Государство же обеспечивает всем необходимым.
Обеспечивает то обеспечивает, но оно не помогает ни черта. Мне знакомый с Чехии привозит.
С Чехии, насупился дворник. Нехорошо это.
А хорошо смотреть, как у нее ноги гниют?
Это все потому, что ты уперся рогом и не хочешь ее в больницу отвезти. Ты виноват, а наговариваешь на государство.
Ни на кого я не наговариваю.
Я могу чем-нибудь помочь? Ты говори, если что. Я твою мать не один год знаю, ко мне обращайся, а не к своим знакомым подозрительным. Мы с ней дружили раньше, в гости звала. Не то, что сейчас. Ну, я не напрашиваюсь, конечно
Он спохватился, выравниваясь на скамейке.
Ох, забыл! Убрать же надо дома. К нам как раз вечером придет ее давний друг.
Давний друг? удивился дворник. Что еще за давний друг?
Без понятия, кто такой. Я и сам удивился, честно говоря. Никому показываться не хочет, а тут вдруг гость.
Без понятия, кто такой. Я и сам удивился, честно говоря. Никому показываться не хочет, а тут вдруг гость.
Странно.
Говорит, давно не виделись. Пропадал он где-то в дальних краях.
Дворник что-то мрачно пробормотал, затем хлопнул себя по пузырящимся коленям и поднялся.
Раз такое дело, беги домой, помоги матери, сказал.
Да, пожалуй, так и сделаю.
4
Он прошелся тряпкой по поверхности, оставляя очищенные тропы. Слой пыли походил на пушковый волос. Он тут же вспомнил, как подростком поджигал клубки тополиного пуха, и представил, как огонь пройдется по лакированной поверхности. Подчистую слизывая серый налет.
Прочистив между решеток стабилизатора и положив его возле выпуклого ока телевизора, он отошел к дверному проему, что вел в коридор. Окинул требовательным взглядом комнату. Подлатанная, заставленная у стен, неброская уютность. В воздухе мерцала встревоженная взвесь.
В гостиной было светло и свежо. У его кровати громоздился ковер олень на фоне гор и посреди каменистой реки, вызывающе застыл и храбро вытянулся в стойке. За кроватью находился стол. С отбитым, некогда острым углом. Стол, привычно выжидающий оплошной неуклюжести, чтоб родить на человеке синяк, ушиб или ссадину. Ему всегда казалось, что так дерево мстит за геометричное умерщвление. Сейчас стол был накрыт узорчатой скатертью, похожей на вырезанные и спаянные между собой снежинки.
За столом возвышался на тумбе телевизор. Выключенный, потому что мать читала, но, тем не менее, словно наблюдающий за всем мутно-болотный глаз. От телевизора в сторону находились окна с дверью на балкон. Захламленный, с веревками и прищепками, с гниющими санями и ржавеющими тазами. Впрочем, тюль со шторами надежно и успешно прикрывали накопившееся безобразие.
Противоположную стену комнаты занимал сервант со шкафами и полками. Длинный, как вагон. Сервант с дребезжащим хрусталем будто стоящий здесь вечно, в глубокой и беспросветной неприкосновенности. В макулатурной плотности безмолвно жались книги, все эти вездесущие Дюма, Дрюоны и Джеки Лондоны. С обтрепанными корешками, штемпелями цен, которые он любил угадывать в детстве. И со страницами, где, как археологические артефакты, запечатлены брызги цитрусовых, округлые жирности пальцев, морщинистость от водных клякс, мумифицированный трупик насекомого прибитого и втиснутого среди черных строк.
За громоздко-коричневым дубовым шкафом была кровать матери. Сейчас она была занята чтением. Светильник над ее головой создавал подобие нимба. За ним красовались фотообои с изображением лесного пейзажа.
Остался ковер. Он осторожно скатал его в рулон и, маневрируя задним ходом между мебельными выступами, вышел за дверь.
Вытащился на лестничную площадку. У соседней двери копошилась с ключами Серафима Петровна. Скукоженная, маленькая, округлая, как картошина, с седенькими стебельками над пятнистой макушкой. В руке у нее свисала сетчатая авоська, с которой она, похоже, не расставалась ни на минуту. Никогда ведь не угадаешь, когда подвернется случай что-нибудь заполучить да удобно унести.
Бабушка повернула свое истертое временем лицо и испуганно охнула.
Извини, Олежичка, залепетала. Стою тут у прохода, загораживаю.
Ничего-ничего, места хватает.
Сцепив зубы, он терпеливо протискивался в обнимку с вялым столбом скатанного настила между бетонированной стеной и бабушкой, что ни на сантиметр не отступала в сторону.
Серафима Петровна любопытно наблюдала за его трудным, неудобным спуском.
Никак уборку затеял? по-черепашьи выгнула шею в сторону приоткрытой двери. Хозяйничаешь, я погляжу.
Именно. А то в грязи купаемся.
Кряхтя, он посматривал на ступеньки и едва не въехал свисающим концом ковра бабушке по виску.
Гостей ждешь? Наконец-то с девушкой познакомился?
Нет. К маме гости.
К маме? удивилась бабушка. В ее голосе просачивались нотки разочарования. Что, ей легче становится?
Да-да, легче, с натянутой вежливостью ответил.
Соседка продолжала что-то говорить, но он уже вытащил ковер из парадного. Возле детской площадки находились столбы с железным турником-перекладиной. Он развесил туда ковер изнанкой наверх. Взял плетенную хлопушку и принялся лупить по песочного цвета ткани. С изнанки хлестко рвались ударные волны пыли, едкие и удушливые. Хлопки приглушали детский гвалт возле качелей, суетливую беготню, перекрыли птичью трель и редкий рокот проезжающего автомобиля.