Мож, не туда идем, Колян?
Мож не туда ты с вертушки прыгал! С какой стороны море?
Точно на юг от части!
Слева от поля, появились дома частного сектора.
Спросим у кого-нибудь!
Около домов густо росла айва. Ребзики жадно накинулись на неё. Мои глаза не могли видеть плодоовощные культуры вообще!
Пожилая казачка, попалась нам на встречу и всё растолковала.
Сыночки, это прямо прямо всё, направо, налево, направо и вверх на горУшку по камушкам
Подождите, подождите, взмолился я: сколько километров?
Почем я знаю?Ну может километр или два Сливки хотите солдатики?
Мы гражданские
Бабкины глаза не обманете! Все как один, в короткой стрижечке, как ежики осенние.
Коля и штабной набили сливами карманы пижам, и хлопая шлепанцами по горячему асфальту, мы попёрли прямо к морю.
На курсах молодого бойца, нас подпрягали чистить пляж местного пансионата. Мы таскали по наклонному парапету корзины с вонючей дохлой рыбой и цепкими водорослями. Я подумал: Этот город, для кого-то курорт, а кому-то каторга! Вот бы приехать сюда после армии!
Названия не менее десяти пансионатов прочитал я, пока нас везли вдоль побережья.
Стемнело, когда мы выперлись на берег. Позднее десяти вечера.
Спуск к морю был каменистым, а в воде, у самого берега, торчала каменная плита.
Штабной, скинул тапки и попытался, одной ногой «пощупать» воду, вдруг «посклизнувси» и Статуей Несвободы рухнул в прибой. Он судорожно скреб по камню, все никак не мог вылезти. Прибой, остервенело, оторвал его от опоры, скатил в море и вернул, грохнув плечом о камень. Едва не расшиб голову. Николай, сообразил первым, ухватил за руку и вытянул на берег.
Там глина, скользко! плевался штабник: -ноги «бускуют» встать не могу, волна херак меня Я воды хлебанул. Фу, соленая, сука!
Один искупался, теперь все! крикнул Колька и скинув больничное тряпье и солдатские синие трусы, кинулся в прибой, похожий на зыбкую пену жигулевского пива.
Купаться было почти невозможно! Волны так и хотели шмякнуть нас о плоский валун у берега. Мы были, явно, не на пляже, даже не на диком. Купание было странное и страшное. Заключалось в борьбе со стихией, из последних сил. Тверёзые, наверняка, здесь купаться бы не полезли!
На берег нас втаскивал штабной. Самостоятельно выбраться было невозможно!
Собрались уходить, оделись. Хмель смыло ледяной водой. Появились тревожные мысли.
Как бы не хватились нас в больничке!?
Нет, Светка прикрыть должна! заверил Мыкола.
Я оглянулся назад. Волны били между камней и вверх взлетали острые струи, похожие на лезвия мечей.
Шли быстро, чтобы согреться.
Я запел на ходу:
Лейте, лейте ливни злые,
Черных туч не жалейте,
Вы не знали: может сердце
Жарко греть
Прижавшись к сердцу!
Вдруг, все подхватили:
Небо вновь меня зовет
Взглядом чистым и бездонным,
Стать бродягою бездомным,
Что в пути всегда поет!..
Прибежали в палату. Светочка, не только не сдала нас, но и поставила каждому на тумбочку его кефир. Борюсик мрачно рассматривал наши довольные хари.
Умница девочка! умилился Николяха: -красотуля моя Вот только не даёт! Зараза!
И мы улеглись спать.
На следующий день, не смотря на все изощрения Николая, по усугублению диагноза, его таки выписали.
Он подтащил свою толстенькую казачку Таню и ее подругу. И мы два битых часа торчали под больничным забором. Он уламывал их на выпивку и секс, за их счет. Таня была «за», подруга «не очень».
Николай, расстроенный, не получившимся красивым эпилогом больничного рая и широким жестом ко мне, ушел в часть к лопатам, носилкам и неуставным дембелям.
Персонаж был притягивающий и одновременно отталкивающий.
Притягивал пофигизм, бесшабашная веселость, отталкивали откровенные рассказы о себе.
Знаешь, почему я попал в стройбат, а не как ты в нормальную часть?
Нет.
Я малолетку топтал.
За что?
Своего друга обчистил. Выяснил: что где лежит: золото деньги, барахло. Когда дома не бывает. Залез через форточку. Через две недели меня вычислили менты.
Это было для меня отвратительно! Хотя, нечто подобное слышал от отца, о его тяжелом «военном» детстве и необходимости, чистить карманы на рынке
А вот Колины побаски, про службу в стройбате я обожал!
О огромных «комсомольских» носилках на двести килограммов, о том как заставляют работать на стройке ленивых. О летающих, на непокорные головы кирпичах.
Запомнился, один его, прямо «Козьмапрутковский» афоризм:
В стройбате «дед» не тот, кто отслужил полтора года, а у кого рожа наглее и злее кулаки.
Жаль, что его так быстро выписали! С Борей и штабником было скучно. Они не аккумулировали никаких идей, девчонок не клеили.
Я находился в больнице восемь дней и чувствовал, что практически, оправился от жидких стульев, резей в животе и температуры. Теперь и я, как учил Великий Коля, осознал, что здесь лучше, чем в полковых нарядах.
Кстати меня обрадовали, что после «дизентерухи», шесть месяцев не ставят в наряд по столовой. Так, как являешься потенциальным носителем дизентерийных палочек!
Я усиленно «косил и симулировал». Я «хавал», если хотите «хезал», если не поняли «чуфанил» все, самые неудобоваримые продукты, которые дизентерийным запрещены. Анализы были отвратительные и выбытие в часть, в ближайшие две недели, не грозило.
После ухода Николая, ничего на происходило. Обычно, днем я гулял на больничном дворе. За инфекционными не было жесткого контроля, и мы имели возможность разгуливать во дворе. Пялился на девушек, не решаясь подойти к ним из-за своего клейма на вельвете.
По периметру дощатого забора плотно росли пирамидальные тополя, и тенистая зебра закрывала двор стационара Первой Городской больницы.
Из-за этой тени беспощадное кубанское солнце не выжигало болезненных постояльцев стационара.
Сегодня я осознал одну странность. Маленькая девочка из детского отделения поразительно похожа на мою племянницу! Наверное, годика три малышке. Каждый день она гуляла с разными женщинами.
Точно! Я видел ее третий или четвертый раз и каждый день тети менялись. Сначала я решил, что она лежит здесь с мамой, но, не смотря на одинаковые больничные халаты, лица женщин с девочкой во дворе, были разными.
Сегодня ее вывела медсестра. Немного помаячила и собралась уходить.
Я попросил: Можно я с ней погуляю?
Глянула на меня, увидев больничную пижаму и хлюпающие тапки одобрительно кивнула.
Побудь с нею пол часика, а я белье заберу из прачечной.
А как её зовут?
Катя Катюша Мостовая.
А, что она здесь без родителей?
Она из «дома ребенка». Мать от нее отказалась!
А почему в больнице?
Бронхитик, где-то, подцепила. Сам понимаешь, т а м за ними не следят
Она ушла.
Боже мой!
Все как у меня!!!
Мою родную племянницу Алёнку, моя родная сестра, её мать, оставила в роддоме. После этого Алёнка год кочевала по разным приютам и больницам, пока мы с матерью оформляли опекунство на нее. Пришлось, даже вызывать сестру из Тверской губернии. Чтобы она, соизволила, дать разрешение на наше опекунство!!!
Однажды пришел к Алёнке в приют и понял, что э т и дети никому не нужны! Нянечек не было, и малыши были сами по себе: кто стоял, кто лежал в своих кроватках.
Алёнушка беловолосенькая, носастенькая, большеглазая зверушка в застиранном платьице и рваных, на коленках, колготочках. Стоит в кроватке и пытается ножкой затолкнуть тряпичного клоуна между деревянных прутьев кроватки.
Ей исполнилось год и месяц, когда моя мама, наконец-то, привезла ее домой. Маленького напуганного зверька, умеющего говорить только: «Дай» и «Нет» и пугающе безутешно, плакать по ночам.
Аленка стала мне младшей сестрой, а может быть и дочерью. Когда мы гуляли вместе, докучливые продавщицы мороженного и прохожие любознательные бабульки говорили Аленке:
Какой у тебя папка молоденький!
В садике детишки расспрашивали ее, и она приносила это непонимание домой:
Нянека! Так она меня называла. По-видимому, смесь «Генека и Нянька» -почему у меня папа молодой, а мама (не понимала, что это бабушка!) такая старенькая?!
Мне было тогда четырнадцать лет! А маме всего-то сорок семь.
Невероятное стечение обстоятельств и странная параллель. В 1941 году мамин папа, мой дед, Михаил Леонтьевич Возвышаев, ушел на фронт добровольцем, хотя имел бронь, так как был председателем совхоза «Киселевка».
Случилась беда. Мамину маму, бабушку Катю (ни фотографии ее, ни даже отчества нет, да и бабушкой она не стала, осталась только в нашей памяти), прижала сдававшая назад машина Сестры Возвышаевы остались сиротами.