Не пойму?
Поверьте. И не нужно приезжать. И писать не нужно.
Хорошо. Пусть я не пойму. Но давайте сделаем статью.
Ну, зачем вы просите? Не давите, не нужно этого, и в голосе что-то новое. Жалость что ли?
Нужно сдаваться. Женщинам нужно сдаваться, когда за ними правда.
Бог с вами. Я не приеду. И статьи не будет. И я точно не пойму. Такой вот я, туповатый. Но вы просто можете мне сейчас сказать, почему вы не хотите статьи?
Она чуть помолчала.
Но ведь тогда люди узнают, как мы живем.
И что?
У меня дочь в десятом классе, она решительно выдохнула, быстро заговорила. Она даже не может завести друзей. Боится, они узнают, как мы живем. Понимаете? Она боится заводить друзей. У нас во дворах джипы везде стоят, а дома руины. А она что, скажет, у нас, вот туалет на улице?
Андрей чувствовал, как неподвижными становятся пальцы, руки, застывают ноги. Ему не приходилось сидеть в морозы по сортирам. С детства вокруг он видел много бараков, утопающих окошками в картофельных и огуречных плетнях, каждый раз с гадливостью смотрел на грубо сколоченные дощатые халупы, и старался не представлять, как это нужно делать. Теперь перед ним эта девушка из десятого класса, наверное, такая же красивая, как та, на катке, или курносая русская дурнушка, уже выпивающая в гогочущих прокуренных подъездах, сжавшись от ветра, выходит из дома, скрипит искрящимся снегом, подходит к сортиру, грохает дверью и думает, что в мороз вонь меньше, а вот летом, в жару
Я могу не писать имена. Но адрес нужен.
Не нужно. Все равно всё узнают, а сделать ничего не сделают. Извините.
Трубка загудела.
Андрей вернулся к своему столу, постоял, молча посмотрел в окно. Набрал Савельича. Вызов шел, но без ответа. Оставалась еще блокадница и ее, закутанную в тряпки, на диване, он видел также четко, как девушку из поселка каменщиков, сжавшуюся на морозе.
На входе в ревущий музыкой ресторан кто-то потрепал его по плечу, улыбалась закрашенная, так что лица не узнать администратор, гардеробщица брякнула номерком о стойку.
В зале за круглыми, плотно заставленными блюдами, салатами и мясом столами, гости. Пахнет жаренной жирной едой. Жарко и душно. У сцены, с рюмкой и блестящим лицом председатель Богомолов слушает с улыбкой тост. После все зашумели, зазвенели бокалами, стали выпивать.
За крайним от выхода столом Андрей увидел Савельича. Тот сидел со своим заместителем, Павлом Петровичем, маленьким, пухлым и лысоватым человеком с хитринкой в лице и с широким, душистым, вечноцветущим депутатом Добыниным. Савельич лениво ковырял вилкой в тарелке. Сияя, точно нашел кошелек, Добрынин воскликнул, махнул Андрею рукой и незаметно толкнул локтем Савельича.
Андрюша, дорогой! Где вы ходите?! Добрынин говорил так, будто только Андрея здесь и ждали. Сколько такого Андрей насмотрелся, а все равно растерялся.
Я к Валерию Савельичу, на минуту.
Савельич посмотрел на него, схмурился. Он молчал, смотрел из-под бровей пьяно и грустно на Андрея, двигал челюстью, будто бы что жевал.
Добрынин тащил Андрея за рукав к столу.
Садитесь, садитесь! Какая еще работа? Такой трудный, важный для нас всех день! Можно сказать, новая страница открылась в истории города! А, Валерий Савельевич?!
Мне бы вас на пару минут, Андрей был упрям и зол, за стол не садился.
На улице Савельич с удовольствием, сильно закурил. Они скрипели морозным снегом по тротуару.
Валерий Савельевич, в верстке на завтра заметки по Рельсовой нет. Варвара Ивановна показала, когда заметку о выборах ставила. Вы мне сказали, всё хорошо, думал, будет
Все в порядке, Андрей. Всё хорошо. Они же обещали починят твою Рельсовую. Сам Богомолов, он лениво кивнул на ресторан, туда ездил.
А как статья?
Выйдет, конечно. Куда денется в номер не поместилась. Выйдет в следующем.
Следующий уже суббота. Почти праздники. Кому там что нужно будет?
Ничего, ничего, улыбнулся отчески Савельич. Андрей удивился себе зачем он тут ходит, глупости выспрашивает. Стыдно как-то. Непрофессионально. Я же принял статью, продолжал он. Ты всё правильно написал, визуально ощутимо, нерв есть. Статья выйдет в другом номере. Чего нам свадьбу с похоронами мешать?
Андрей покривился на него:
В церкви, вон, и венчают и отпевают в одном зале, одни и те же священники.
Но нет одновременно же, усмехнулся Савельич и остановился, давая понять, что ему пора к гостям.
Понятно, бросил Андрей, отвернулся и, кажется впервые не попрощавшись с редактором, пошел от него.
Савельич ничего не сказал в спину. Всё сам знает. И про Рельсовую знает, и про поселок каменщиков, и про нового председателя.
На город спустилась темень. Стояли самые долгие ночи в году. Ветра не было и не было снега. А как хотелось сильной и страшной вьюги! Чтобы кружила по городу, заметая беды и страхи!
Только Андрей поглядел наверх, посыпались частые фигурные снежинки. Город, похорошевший в огнях и новом снеге, раздражал и вытаскивал наружу злобу, скопленную за дни, и Андрей не видел ничего хорошего и доброго, лишь злые и несчастные люди, и был он, и не знал, что делать, когда так всё, и куда идти. Нужно было идти в квартиру, пустую и холодную, нужно купить какой-то еды, чтобы питать тело.
На порожках квадратного магазина стоял старик-забулдыга Егорыч с пивом в руке. «А, приперлась шпана газетная»! бодро приветствовал он Андрея. Старик не спускал никому, кроме детей, особенно доставалось старухам. Дети же сами гоняли старика, закидывали снежками и дразнили. Андрей ничего не ответил ему, а когда вышел из магазина с набитым пакетом, тот стоял на прежнем месте. «Жрать пошел?» усмехнулся старик, прищурился как-то не по-человечески и отхлебнул из банки. Андрей сверкнул глазами, стерпел.
Он пошел к дому. Старик вдруг двинулся за ним. «Сволочи. Дармоеды. Что с людьми творите? сзади хрустел снегом и пыхтел старик. Какого дьявола вам нужно? Душу продали и беситесь!» Андрей завернул за магазин и пошел вдоль гаражей. Освещения нет совсем. С трудом можно разглядеть дорогу. Сзади хрипло донеслось: «Снова жрать пошел! Чё морду воротишь»?
Андрей бросил пакет, развернулся на старика и ударил в лицо. Тот покачнулся, захрипел что-то, но устоял. Тогда Андрей ударил снова. Старик, хрипя и мыча от боли, свалился. Андрей упал за ним на колени, и бил снова, неудержимо, выпуская злость и гнев в старика. Остановился, когда старик замолчал и перестал шевелиться. Посмотрел на измазанное багровым лицо, темные пятна на снегу. Андрей почуял, как натягивается кожа у него на черепе, и как серым и тяжелым наливаются глаза.
Старик, старик! прошептал, схватил его ослабшими руками, пытался сжать воротник ватными пальцами. Ты чего? Слышишь? Эй, слышишь? Ты во всем прав, алкаш старый! Андрей пытался пошевелить тяжелого старика, но тот мешком висел у него на руках. Вдруг старик приподнял голову и скривил губы в крови:
Что же вы творите?
Андрей вскочил, как вспугнутый заяц, подхватил пакет с едой и бросился к горевшим впереди окнам. Сзади из темноты захохотал старик:
Стой! Во скачет! Куда понесся-то!
БАРАК
Ну и занесло нас! У черта на рогах будто прыгаем! водитель в кожанке на искусственном меху и кепке со всех сил крутил колесо руля, уворачиваясь от ям. Ну и дорожка! Сюда вообще ездят? А вроде в двух шагах от города. В центре летом хоть асфальт положили
Водитель продолжал молотить неуловимое. Такси, на которое расщедрился Савельич в честь Нового года, мотало по сторонам. Впереди вырастал горообразный террикон старой шахты. После утреннего совещания напомнил Андрей про странный сигнал из поселения при той самой Говорливой шахте на давешней планерке, странный настолько, что и Андрей доверял со скрипом. Савельич, уже начав отмечать праздники, развязано махнул рукой:
Езжай, погляди, и выдал на такси.
Водитель, правда, в честь наступающего заломил вдвое против обычного.
А чего тебе на Говорливой понадобилось-то, гражданин журналист? дружелюбно усмехнулся он, кося морщинисто. Аль брошенной шахты не видел? Так их тут экскурсии водить пора!
Говорят, при шахте живут еще. Посмотреть бы.
Здесь?! Да ты что? Брешут. Все уж съехали давно. Кто ж тут сидеть будет? Торгаши свалку на шахте устроили, это знаю, оно ж дешевле, чем на полигон возить. Пацаны по весне дачи здесь палят, это да. А что б жил кто
Но бараки-то стоят?
Да есть пара. Вон, кажется.
Слева, через густые голые кусты посадки затемнели два продолговатых пятна. Заезда в посадку не было, остановились напротив.
Подождите, Андрей вышел.
Сколько ждать-то земляк?
Вот скряга чертяжная.
Между двух громадных тополей пробитая в сугробах тропа к бараку. Андрей прошел густую посадку. В среднем отсеке барака из трубы струится дымок. Сзади заскрипел снегом водитель.