Правдивая странная ложь - Александр Евдокимов 6 стр.


И!

в этих окрылённых чувствах:
они 
не у Земли!
А на крылах 
вдали
Уже:
у невесомой люстры!

По белым облакам!
спешит их сон
с дождём!

И!

в вечность поднимаются все чувства:
они 
не у Земли!
А на крылах 
вдали
Уже:
над невесомой люстрой!

На белой высоте!
спешит к нам хмель,
как шмель!

И!

вот, уже в шампанском чувстве:
они 
не у Земли!
А на крылах 
вдали
Уже:
в-вот!
в невесомой люстре!

А белое вино?!
спешит вблизи:
«возьми!»

И!

в невесомости пылают чувства:
они 
не у Земли!
А на крылах 
вдали
Уже:

И!

н-н невесомо 
в люстре!

По белым облакам!
спешит их сон
с дождём!

И!

в вечность поднимаются все чувства:
они 
не у Земли!
А на крылах 
вдали
Уже:
над невесомой люстрой!

От белых простыней!
спешит рассвет 
в проспект!

И!

в пылких, обоюдных чувствах:
они 
не у Земли!
А на крылах 
вдали
Уже:
у невесомой люстры!

город Москва

Ц И М Б А Л И С Т

новелла

В стиле «Rock-in-Room»

in the style of «R-&-R»

Крыльцо лениво тянулось из грязи к двери, почернев в этом времени, устало прогибаясь в скрипах каждого шага посетителей почтового отделения.

Серая улица мерно втаскивала себя под лоб  в глаза Иннокентию Цимбалисту и сжимала его торопливый пульс, и связывала, и озлобляла. Вспотевшая рука, во тьме кармана, теребила в паутине нервов извещение о денежном приходе.

 Уехать быстрей уехать чёрного золота захотел фонтан говна! Бросить бы кисленького на каменку

Раздражало всё: хмель  бумажка  суета старух

Изводила округа печальных изб: тяжесть грязи и седина ковыльная, и седина голубиных испражнений на полотне со словом «ПОЧТА», и тяжесть бездорожья.

 Вороны кашкарские!  выпал клубок едкого пара в сторону старух.

Протяжно запыхтел в атмосфере трактор и скис.

Бабье лето опавшим листом дотянулось до трав: голые ветки царапали небо, пространство стонало журавлиной тоской, истребив в себе и шум пчелы, и бич, и мат пастуха, и солнце. Радуга не пронзала выплясы мелкой дождливой пыли: в щетине холодных осколков созревали вынужденные всхлипы пилы под согнутыми мокрыми спинами. Тяги дымоходов гнали тепло огня и золы из скиний мирян, укладывая низкий ватин неба.

 Денег мало и поэтому с вашим переводом только после старух.

Иннокентий Цимбалист шагнул сквозь изломы крыльца, через вязкую грязь, мимо жизни старух  к стене: стена узла связи придвинула шершавые грани заваленного на бок ящика  сел.

 Будет отпускать-то?  спросила самая высокая из толпившихся у крыльца пожилых женщин.

Иннокентий кивнул, старухи оживились.

 Получим ли до обеда?  и тупой угол крыльца срезал тёмную глину с сапога той же бабки.

 Ты, Марта, успеешь. Ты первая.  Отозвалась самая никудышная  Клавдия: маленькая, пригнутая временем-ношей на палке-опоре, отшлифованной морщинами до зеркального: земля бережно держала старое тело, как младенца и деревянное отражение меж сухих пальцев возвращалось к пульсирующей мякоти темени и тянулось к платку.

 А я какая? Последняя опять?  вмешалась самая молодая.

 Так Фаина,  подтвердила Клавдия, навалившись грудью на костыль.

 Интересно, а кто за Мартой?

Высокая старуха начала объяснительный сказ.

 За мной Авдотья

 Евдокея!  исправила полная.

 Я и говорю,  Марта размеренно кивала острым носом,  за мной ты, потом Клавка, дальше Устя и Файка.

 Все успеем,  зевнула Устинья и сплющила конец папиросы тупыми дёснами.

 Как же: первый раз что ли?  не унималась Фаина.

 Да отвяжись, боже!  твердо остановила Марта.  И Авдотья спрашивала, и мужик, вон тот: сейчас отпускать будет.

 Евдокия я! По новому паспорту называйте! Не надо по церковному! А ты, Файка, успокойся  Фрол плетётся  он последним будет.

Мокрая фуфайка застряла в бабьих зрачках нескладной латкой.

Голубиный помет бросился в серость дня  старик свистнул беззубой пастью: дождь тяжестью своей отнял у птицы полёт.

 Все успеем,  зевнула Устинья и сплющила конец папиросы тупыми дёснами.

 Как же: первый раз что ли?  не унималась Фаина.

 Да отвяжись, боже!  твердо остановила Марта.  И Авдотья спрашивала, и мужик, вон тот: сейчас отпускать будет.

 Евдокия я! По новому паспорту называйте! Не надо по церковному! А ты, Файка, успокойся  Фрол плетётся  он последним будет.

Мокрая фуфайка застряла в бабьих зрачках нескладной латкой.

Голубиный помет бросился в серость дня  старик свистнул беззубой пастью: дождь тяжестью своей отнял у птицы полёт.

 Что, старые, зубов нет, а пенсию дай! Все дожили?!  гаркнул вместо приветствия Фрол, и тихонько дёрнул из рук Клавдии подпорку,  пересчитайсь!

Старухи рассмеялись.

 Сын-то уехал?  спросила Клавдия.

 Ага. Утром ещё.

Устинья отбросила папиросу.

 Чего же припозднился: мог бы и раньше, когда картошку копали?!

Фрол вознёс к ушам мокрые тяжёлые плечи, подтянул локтями штаны и вытащил из кармана очки.

 Семья, работа, дела,  отрывисто сорвались выдохи на линзы.  Понимать надо До обеда полчаса Когда давать будет?

 Узнал бы: на тебя она не шумит,  тихо попросила Евдокия,  В магазин товар завезли: Марте пимы нужны.

Лукавые морщины увеличились в петлях оправы.

 Хорошо, Авдотья

 Да что вы всё по-церковному!  обиделась она.

 Не по-церковному, а по привычке. Извини.

Старик наклонился вперёд, его ноги застучали по ступеням,  заскрипела дверь: холод блеснул в глазах девицы.

 Я тихонько.

Эльза молчала. Чернильные оттиски падали на бумажки: ритм осени.

 Лиза, до обеда выдашь?

Штамп уткнулся в тёмно-синюю губку  влажная тряпка завертелась в женских руках.

 Свет включите.

Фрол столкнул полюса.

 Дочка, может воды принести?

 Нет: расписывайтесь.

 Как? Вот ведь! Спасибо

Графа приняла кривой почерк: и пальцы вонзились в деньги.

 Остальные получат после обеда,  сухо объяснила Эльза.

Пенсионные крохи едва удержались в руке старика.

 Они же у крыльца да и время ещё нашими ли ногами, Лиза, грязь месить

 Все здесь?  прервала старческую песнь Эльза.

 Ага: дожили

 Только быстро, и только по одному.

Фрол среагировал моментально: дробь короткого шага смешалась с вязким скрипом старого крыльца,  старухи толчились на ступенях.

 Так,  быстро!  скомандовал дед.  Кто? Марта?! Давай!

 Очки не найду!  взвыла она во всю длину.

 На мои!  нашёлся старый солдат.

Марта потянулась к теплу любимого государства,  скрип распахал суету,  дыхание старых изобразило на перепонках Фрола тишину. Смех толкнулся в теле старика и сдох.

 Кто следующий?

 Авдотья!  сработал хор.

 Да,  подтвердила Евдокия,  я!

 Ладно: получайте. Обмоете, когда вперед ногами понесут.

 Обмоем. Всё по-людски сделам!  изрекла деснами Клавдия.  Ты не волнуйся, Фролушка.

Старик не слушал: руки ворвались в карманы =

: ладонь правая плюхнулась на упругие бумажки;

: другая схватила жменьку монет и загремела ею;

: отвислая мотня широких брюк затрепыхала

Перешагнув через лужи, Фрол сел рядом с чужим для этой деревушки человеком.

 Серо кругом. Неперспективная

Иннокентий промолчал.

 Фрол,  представился дед.

 Иннокентий Цимбалист,  без интереса произнес мужчина.

 Цимбалист?  живо переспросил Фрол.

 Ага.

 Очень приятно!  скривив губы продолжил старик, и его кисть, перебирая пальцами, забегала паучком по животу.  А я баянист. Фрол  баянист.

Улыбка лизнула похмелье парня. Старик обрадовано потянул воображаемые меха.

 Честней, Иннокентий,  гармонист. Вон девки знают


Денюшку  в карманушке

Копейка бережёт!

Рублики считает:

На пенсию кладёт!


Денюшку  в карманушке

Копейка сбережёт!

И!

ею же  не рубликом,
В нищете  умрёт!

Денюшка  в кармане
Из рублей-нулей!
Улица, аптека:

И!

расстался с ней!


Денюшка  в кармане

Из рублей-нулей!

С пенсии  на всякий!

Чарочку  налей!


Пожилое горло коснулось голосистого дыхания гармони.

 Утоптывались бывало А ты в гости или по делу?

 Я мимо.

Фрол задрал ноги и бросил друг на друга сапоги: грязь плюхнулась в грязь, в которой его глаза равнодушно провожали Марту, живо шагавшую в сторону сельмага по колее.

Назад Дальше