Зачем?
Ну, Миче, ну пошевели мозгами. У меня запросто может родиться беленький ребеночек. Особенно, от Мадины Корк.
Мама!!!
Да не ори!
У тебя?! И что? И как? И куда ты его денешь?
Петрик вдруг развеселился и засмеялся:
Я отдам его тебе, Миче. Поскорее женись.
Я стоял там, посреди улицы, как заместитель фонаря. Я разевал рот, как голодный птенец. Петрик продолжал изгаляться:
Разве ты откажешься? У тебя кого только нет. Коркины дети в полном составе и Инара Чикикука.
Ты знаешь про Инару? ахнул я.
У меня же есть уши. И мозги. И глаза. Если я попрошу, ты примешь моего ребёнка? Ты и Ната, вы согласитесь?
И я ответил:
Клянусь тебе, что да. Мы всё продумаем заранее, разыграем, как по нотам. Не беспокойся. Вашего с Мадиной ребёночка мы будем любить, как своего. Мы никогда не запретим вам с ним общаться. И, если у вас родятся другие дети, пусть они дружат, если вы захотите.
И Чудила сел прямо в сугроб под фонарём и закрыл глаза. Я вообще не понял, что это с ним и чего это он. Я тряс его за плечо и звал, но он не отзывался, и сидел так довольно долго совсем безо всяких эмоций. Тогда я решил, что он умрёт прямо сейчас от разрыва сердца, от жалости к своему ребёночку. Я ещё раз сказал ему, что буду любить малыша. Я же хорошо обращаюсь с Лалой Паг. Что если он сейчас же не прочухается, я позову доктора. Чудила встал, и как-то так, безо всяких объяснений, пошёл вперед с закрытыми глазами. Я поймал его за капюшон и потребовал их, угрожая затрещиной. Тогда он вытер сухие глаза, посмотрел на меня и сказал шёпотом:
Спасибо, Миче.
Не могу я с тобой, Чудилка!
Надо скорей ехать, Миче. Я домой хочу, также тихо говорил Петрик. Давай подерёмся с Додом? Сам же сказал, что нас бить придут. Идём.
Чудила, стой! крикнул я, потому что он затрусил по улице со скоростью нашей лошади. Стой! Я обидел тебя? Петрик, давай поговорим. Что я тебе сделал? Прости меня! Только к чему ты мне всё это рассказывал?
Пьян был, объяснил он. Я виноват. Извини. Такой вот бред пьяного Чудилы.
Что конкретно бред? без посторонней помощи я не додумался бы никогда. Но вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, Петрик воскликнул:
Ох, я им и задам сейчас! и побежал вперед.
Ясно. Бить нас уже пришли, и Чудиле надо было подраться, чтобы выпустить пар. И он хотел бы замять наш разговор, и чтобы я всё забыл или хотя бы сделал вид, что у меня отшибло память.
Ладно. Я сделаю, если он так хочет.
ГЛАВА 4. СОЛНЦЕ МИЧЕ
Ага! А ну-ка! завопили мы, врываясь в нашу комнату. Со двора видно было, что в ней зажёгся свет, а значит, явились незваные гости.
Вопреки ожиданиям, в нас не полетело ничего тяжелого и ничьи руки не потянулись нас схватить. Зато наши уже крепко держали двоих, и одним из них был хозяин гостиницы.
Вы что, ребятки? хрипло спросил он, потому что Петрик его слегка придушил. Но после этих слов выпустил и даже усадил на стул. Я же заорал с утроенной силой, потому что парень, попавшийся мне, оказался анчу, и я сгоряча подумал, что поймал зеркало. Он тоже заорал, а в коридоре захлопали двери и раздались возмущенные и сонные голоса. Петрик со смехом сказал:
Отпусти его, Миче, это не Дод.
Никакой я не Дод, я как раз тот, подтвердил анчу.
Тот это который? решил уточнить я.
Тот это имя, обиделся он. А вообще, я тот, к кому ушла Додова жена.
А-а-а! протянули мы, и я его отпустил.
А что ж это она так: от Дода к Тоту? Чтоб легче запомнить было?
Ты, Миче, послушал бы лучше, чего он пришел, проговорил хозяин и добавил: Это я ему посоветовал. Волшебники же вы.
Мы? попробовали отбрыкаться мы. Да как бы не так.
Я у вас видел ложку самомешающую и самотыкающую вилку. (Кошмар какой! Это что-то новенькое. Я незаметно показал Чудиле кулак). Я подумал, что раз вы волшебники, и раз ты, вот ты, хозяин показал на меня, тот самый Миче из Някки, то можете Тоту помочь.
Я показал Чудиле два кулака.
Допрыгались. Весть обо мне разлетелась аж по сопредельным странам. Также легко она сейчас дойдет до нашей столицы. Мы бормотали что-то о том, что не такие уж мы и волшебники и не так чтобы из Някки, но упрямый хозяин заставил нас идти с Тотом, хотя в такую пору нормальные люди спят. Сам он тоже отправился с нами. Эти двое толком ничего не объяснили, пообещав, что мы сами увидим и всё поймём. И непременно захотим помощь оказать.
Ладно, бормотал мне на ухо Петрик. Всё равно утром спали бы дольше, чем обычно. Невелика задержка. Подумаешь! Помочь надо человеку.
Надо, согласился я. Но надо же знать, что стряслось у человека. Вдруг у него дома засада?
Думаешь, Дод пришел к Тоту и, угрожая оставить у него свою жену навсегда, велел притащить нас под любым предлогом? Сейчас всё узнаем, Миче, друг мой. Другой вопрос, сможем ли что-нибудь сделать?
Погадать, наверное, надо, наивно предположил я, на что Чудила лишь хмыкнул. Пока он хмыкал, я разговорился с Тотом и проникся к нему большой симпатией. Местным фотографом оказался Тот, а я, как вы знаете, очень неравнодушен к этому искусству. Мы рассуждали на ходу о способах фотосъёмки, а я приглядывался к возможному клиенту. Сколько ему лет? Я специально спросил. Тот сказал, что тридцать. Не может быть. Либо он значительно старше, либо сильно болен.
Едва войдя на Тотов двор, я понял: ой как здесь неладно! Пока я не мог определить, что мне так не понравилось, но сразу стало ясно: гаданием тут и впрямь не обойтись.
В такую поздноту горел свет, и из дома доносился истошный плач младенца. В сенях под лестницей скулили маленькие щенки.
Слышите, что творится? спросил хозяин гостиницы. И вот так у них тут круглые сутки. Додовы проделки, не иначе.
Почему Додовы?
А чьи ж? Поди заплатил бабке какой, да и порчу навел.
Разберемся, кивнул я. Ох, что мы с Чудилой сделаем с этой бабкой и с этим Додом, если это так!
Жена Тота оказалась маленькой и худенькой-худенькой. Такой же бестелесной была старшая девочка дочь Тота от первого брака.
Ты что не спишь? спросил я её, едва войдя в дом. Дети, ночью бегающие по кухне это ненормально.
Так Киса ж плачет, объяснила девочка со слезами на глазах. Это понятно. Если бы мой Рики так надрывался в младенчестве, я бы умер.
Чего она плачет? пожелал знать я.
Он, поправил меня ребёнок. Киса мальчик. Никто не знает, что он плачет. Вроде здоров, а слышите, как ревёт. А летом всё нормально было. А зима началась и пожалуйста.
Простудился, поставил диагноз Чудила. Но мы не врачи. Только царапинки, зубы
У меня болит зуб, сообщила девочка. Болит и болит, но дырки нет. А Киса здоров. Тут уже все врачи были. Не простужался он.
Я покачал головой.
Детка, есть такие болезни, которые просто так не заметишь. Надо обследоваться, в больнице, например.
Лежали и в больнице, мрачно поведал Тот. Ничего не нашли. В больнице сын не плакал. Всё время спал. Галя тоже спала. Поправилась, такая шустрая стала. Он показал на дочь. Жена в этот дом возвращаться не хотела, говорит, плохой дом, да и я уж так думаю. Я жену взял нормальную, в смысле веса, румяную на лицо, а видите, что с ней стало.
Устаёт? предположил Чудила.
Само собой. Ноги вообще уже не таскает, да и я слабый какой-то. И так оно каждый год, как холода наступают. И даже просто, как дни укорачиваются, добавил он шёпотом.
И сколько лет уже? тоже шёпотом спросил Чудила.
Чуть меньше, чем за год до того, как моя первая жена умерла, да ещё с тех пор скоро три года будет, тихо говорил Тот, пока его жена сморщенной, как у старушки, прозрачной рукой метала на стол всякую снедь. К тому же, у нас в округе нынче много таких домов. Поэтому я и думаю: это не Дод порчу навел.
А кто? Первый муж твоей первой жены?
Не было у неё первого мужа, обиженно засопел хозяин дома. Померла она тоже зимой. А летом у нас всё нормально. А как холода у нас собаки мрут. Вон, у Юськи щенки, как пить дать,
передохнут.
Говоря так, Тот опасливо косился на Галю. Чтобы она не услышала и не заплакала.
На стене висел портрет Тота, фотография с датой в уголке. Выходило, что ещё совсем недавно, он был красавцем. Не было шелушащихся пятен на щеках, глаза горели молодым задором, кудрявые волосы непокорно топорщились и блестели. Не был он похож на высохшего старичка, что каждый шаг делает с усилием. Просто первым парнем на деревне был Тот. Сейчас его внешний вид вызывал жалость, а раньше восхищение. К плечу Тота на портрете прислонялась хорошенькая девушка, полненькая, с ямочками на щеках, с косой, толщиной в руку, и со счастливой до невероятности улыбкой. Я, было, подумал, что это Галина мама. Но нет. Оказалось Тотова вторая жена, её мачеха. В голове не укладывалось, что человек мог измениться до такой степени, просто до неузнаваемости.