Колокольное дерево. Книга стихов - Андрей Земсков 4 стр.

Духи города, где вы,
         хранители старых подъездов?
Ключ под ковриком, ящик для писем,
         цветы во дворе
Духи города, где вы,
         весёлые ангелы детства?
С кем играть в новом веке
        родившейся здесь детворе?

Всюду офисы, двери железные,
        джипы у входа
Где театрик-мансарда со сказкой,
        закутанной в плед?
Я хожу по осколкам
        старинного Нового Года,
Я пытаюсь нащупать
        оставленный временем след.

По проходным дворам Владивостока
         ткёт осень золотую паутину,
И отступают вечные туманы,
         и чайки ошалелые кричат.
Сентябрь-художник школьной акварелью
          дописывает в сумерках картину,
Где в парусах Летучего Голландца
          горит звезда, как эльмова свеча.

По проходным дворам Владивостока
          между камней сырых и молчаливых
По лестницам скрипящим, словно трапы
          причаливших навеки кораблей,
Проходит осень. И восточный ветер,
          соединяя воды двух заливов,
За островами пожинает бурю,
          как злаки с колосящихся полей.

Я прохожу сквозь выгнутые арки,
        дворы проходят сквозь меня, как кадры
Отснятого когда-то кинофильма
        о детстве и о сказочных морях.
Но в полночь в бухте Золотого Рога
        возникнут мачты призрачной эскадры,
И задымит на рейде «Петропавловск»,
        а рядом с ним не сдавшийся «Варяг».

И я увижу сквозь дымы Цусиму,
        позор и пораженье Порт-Артура,
И красные знамёна над Сучаном,
        и триколор, простреленный свинцом,
И в Спасске паровозной топки пламя.
        И то, что пуля  всё-таки не дура,
Докажет мне конвой на пересылке
        и новый век с ухоженным лицом.

По проходным дворам Владивостока
        домохозяек греет бабье лето,
На бельевых верёвках сохнут вещи,
        попавшие недавно под тайфун,
И школьники поют о бригантине, 
        и очень обнадёживает это,
Поскольку доброта неизмерима,
        а лиха, как известно, только фунт.

Кем ты бредишь, с кем ты бродишь 
Брюки клёш, душа навыпуск?
В рейс уходит старый кореш.
Бог  не фраер, он не выдаст
Город мой, давно открытый,
Сторона моя, сторонка.
У разбитого корыта
Коротает Миллионка8
Век двадцатый, двадцать первый.
Только б не остановиться,
Только б выдержали нервы.
Перевёрнута страница:
Стен кирпичных обветшалость,
Паровоза голос звонкий.
Никому  какая жалость 
Дела нет до Миллионки.

Как портовая девчонка 
Глаз-алмаз, губа не дура 
Привечала Миллионка
Комсомольца Баневура.
Миллионов не водилось
У шпаны в карманах рваных,
Но в подвалах находилось
От «лимонки» до нагана.
И ножи за голенища,
Тесаки японцев пленных
Для разбора-толковища
Во дворах послевоенных.
Но звала уже дорога
В небо стаей голубиной,
И почтовые до срока
Улетали на чужбину.

На чужбине много света,
А своя душа  потёмки.
Зеленеет надпись «ГЕТТО»
На руинах Миллионки,
Где ни чёрта нет, ни Бога, 
Остров Робинзона Крузо.
В бухте Золотого Рога
Грузно сохнут сухогрузы
И грустят об океане:
«Ну-ка, ветер, в порт повей нам!»
Солнце плавает в стакане
С трёхсемёрочным портвейном.
Вот бы времени разбег дать!
Но  вразвалочку походка 
С Океанского проспекта
Прочь уходит Миллионка

Дома без досок мемориальных,
Где из великих никто не жил,
Под снос уходят. В районах спальных
Пустеют быстро их этажи.

Ещё немного  и беспощадно
Ударит молот стене под дых.
И словно птицы, над стройплощадкой
Взовьются души их домовых.

Там, где недавно ступеньки пели,
Скрипели ставни, цвела сирень, 
Грохочет стройка. И в самом деле,
Кому он нужен  вчерашний день?..

Казалось, дому не будет сноса,
И я несносным бывал порой.
Теперь, как чайки, летим с откоса,
Оставив место под новострой.

Затихнут скрипы, растают тени,
Огни рекламы разрежут ночь.
Уложит скрипку сверчок столетний
И с Миллионки уедет прочь.

Так постепенно, ни с кем не споря,
Меняет город своё лицо
А неизменно одно лишь море.
В него уйдём мы, в конце концов.

Дымное солнце над Владивостоком,
Снега на грош, третий день декабря,
В пробках машины. А в небе высоком
Ангелы наши незримо парят.

Город портовый они охраняют,
Как только могут, от стылых ветров,
И простывают, и слёзы роняют.
Жалко, для ангелов нет докторов.

Где-то в мансарде старинного дома
Около тёплой каминной трубы
С медным ковшом капитанского рома
Пишут нам ангелы Книгу Судьбы.

Радость и горе, прощанья и встречи 
Всё предусмотрено в ней наперёд.
Ангелы гасят оплывшие свечи, 
Утром опять подниматься в полёт,

Чтобы дорога была безопасна,
Чтоб не запутались наши следы.
Ангелы справятся, ангелам ясно 
С нами в пути не случится беды.

Тихая бухта вздыхает о лете,
Вьётся над Угольной серая гарь,
А на Окатовой и на Столетье
Пишет по стёклам картины декабрь.

Вечером город огнями украшен.
В небо мы смотрим и машем рукой:
Спите спокойно, хранители наши,
Ангелам тоже положен покой.

Вы теперь, пожалуйста, на карте

Отыщите порт Владивосток

За стеною посудой гремит сосед,
Бьёт капель в жестяной карниз.
Выходя из себя, выключаю свет,
По перилам съезжаю вниз.

Я съезжаю с ума, как фартовый шут,
Подшутивший сам над собой.
Я съезжаю туда, где портовый шум
И весна, что ушла в запой.

Боцман  старый прокуренный контрабас 
Прогудит на ходу: «Салют!»
Это город мне дарит последний шанс
К тем вернуться, кого люблю:

К переулкам, мостам, проходным дворам,
К белым чайкам над головой
И к туманам, густеющим по утрам
Над Светланской и Луговой.

Это я, мой друг, двадцать лет назад
Открывающий все пути.
Это я  твой выбывший адресат,
Ты меня в толчее найди.

Я стою у аптеки, ловлю такси.
А что будет со мной не так 
Ты, портовый город, меня спаси
И подай мне при встрече знак.

Скажет город в ответ: «Оглянись давай!
Вот он, знак, не проспи его:
У «Зелёной лампы» свернул трамвай.
Рельсов нет? Ну, и что с того!

Зря ли вечно, сумеркам вопреки,
Ищешь ты в облаках просвет?
Посмотри: сквозь пальцы твоей руки
Океанский течёт проспект».

Я стою, улыбаясь. Спасибо, друг,
Что о жизни напомнил мне!
Вот афишка полощется на ветру 
Мой сигнальный флажок весне.

Я по старым сходням с ума схожу
В синий ветреный окоём.
И меня обнимает портовый шум,
И я вмиг растворяюсь в нём.

Где бы ни ходил, ни плавал,

Всё равно в родную гавань

Я вернусь к тебе, Владивосток

Горожане спрятали зонты,
Океан объятья распростёр.
С шумного проспекта Красоты
Вниз меня везёт фуникулёр.

А внизу в неброской красоте,
Как из фильма памяти стоп-кадр,
Проплывает университет
И старинный Пушкинский театр.

Календарь кленовый в октябре
Обрывает за листком листок
И пелёнки сохнут во дворе.
Это старый мой Владивосток.

Там пацан в тельняшке смотрит вдаль,
Треплет ветерок его вихры.
Годы пролетели  и едва ль
Я найду приметы той поры.

Новости гремят со всех сторон,
Тянет из-за острова грозу.
Я на тротуар, как на перрон,
Выйду из вагончика внизу.

И как будто не было тех лет,
И как будто нет ещё моста.
И склонился бронзовый поэт.
Шаг  и он покинет пьедестал.

Шаг  и где-то на другом конце
Города звучат его слова.
И Высоцкий, отыграв концерт,
Курит возле каменного льва.

И в мансарде снова до утра
Светится окошко, как маяк.
Не грусти! Всему своя пора,
Пушкинская улица моя.

Нигде мне не будет так хорошо, как в этом неухоженном, но прекрасном месте. Ибо именно здесь прошла лучшая часть моей жизни.

Не грусти, что кораблик уплыл
И обратно вернётся не скоро.
Не грусти,  не хватает чернил
И над письмами Элеонора
Проливает слезу,  и слеза
В волны строки её обращает.
Поднимает корабль паруса
И прощается с ней. И прощает
Ей разлуку  почтовый конверт 
Остающийся дом с мезонином
И тот город, стремящийся вверх,
В облака над Амурским заливом.

Как давно  Боже мой, как давно
Били склянки на старом корвете, 
И она открывала окно,
И трепал её волосы ветер.
Жизнь прожить  не перо обмакнуть
В синеву,  не хватает простора.
По волнам отправляется в путь
На кораблике Элеонора.
Не грусти! Запечатай конверт,
Обучайся у чаек отваге
Жить без дома, как старый корвет
С парусами из тонкой бумаги.