Ну, как тебе это? весело поинтересовался тот, буравя глазами.
Если бы у верблюжьей колючки были глаза, то она наверняка точно так же глядела бы на корабль пустыни. Взгляд требовал адекватного ответа, и его подсказала злость, захлестнувшая грудь, опустевшую от ничем неоправданного зверства старшего лейтенанта.
Тогда Коломиец опустил голову, пошарил глазами по земле и поднял железную трубу, бог весть как оказавшуюся там. Взвесил её в руке тяжесть показалась подходящей взмахнул да и размозжил голову овчарке, после чего с вызовом посмотрел в глаза офицеру.
Баланс, говоришь, восстановил? Справедливо, но глупо, расхохотался тот. Собака-то казённая
Преподанный урок навсегда запал в душу молодого милиционера. Последовавшие годы службы ничем не опровергли довольно спорное ещё во времена Соломона утверждение старлея, что «справедливость есть не что иное, как моральный аппендицит, который имеет право на существование исключительно в формуле: «И нашим, и вашим».
Так вот, тот выпученный глаз невинно убиенного сиамца, который ещё какое-то время возвращался во снах, не шёл ни в какое сравнение с жижей, открывшейся капитану в глазных впадинах твари, сидящей теперь перед ним здесь и сейчас.
Конечно, воняет! Трудно добиться идеала в материальном мире, Аркадий Романович небрежно сбросил мерзость в угол, а пакет же не спеша спрятал в карман, однако стремиться к этому надо, разве нет?
Какому идеалу? Коломиец дрожащими руками сунул в рот сигарету, сломал несколько спичек, наконец, подкурил и раза три подряд затянулся.
Не надо так нервничать, потрепал его по плечу Черных. В данном случае идеалом было бы избавиться от вони. С одной стороны, можно устроить сквозняк, с другой, лишить тебя обоняния, но это, сам понимаешь, объективно ничего не меняет, ибо дело в том, что мёртвые имеют тенденцию разлагаться Ну, ладно, что-то заговорился я с тобой. Не сомневаюсь, что наше знакомство на этом не оборвётся. Вот тебе моя визитка.
Сунув капитану прямоугольник картона, он вышел из дежурного помещения, щёлкнул младший командный состав по носу и окончательно удалился из отделения милиции через массивную дверь. Сержанты пришли в движение и вопросительно уставились на офицера.
Пошли вон! приказал БМВ, испытывая настоятельную нужду побыть одному.
Блюстители правопорядка направились к выходу, высоко поднимая ноги и боязливо шаря глазами по заплёванному полу. Капитан моргнул и прочитал на визитной карточке не только уже знакомую фамилию, но также и адрес бывшего задержанного. Кроме того, там стояло ещё неприятное слово: «Некромант».
Надо думать, профессия, пробормотал офицер и поёжился, потому как род занятий владельца визитки ассоциировался с чёрной магией. Однако, интересно, что тот имел в виду, когда говорил о его, капитана, будущем?
От размышлений отвлекло шевеление на периферии зрения, а именно в ближнем углу, куда сбросил кошачье тело Черномор. Не отдавая себе отчёта, Коломиец испуганной курицей взлетел на стол и с ужасом уставился на то место, откуда исходили в высшей степени жуткие звуки. Самочувствие его в этот момент мало чем отличалось от ощущений кота, кастрированного серпом и получившего, вдобавок, молотом по черепу, от чего, кстати, мысли о геройском капитане Каттани мигом пропали из головы.
* * *«Формально я оставался секретарём и легального и подпольного обкомов. Но с этого дня почти все свои легальные дела передал товарищам и занялся подготовкой к новой, неизвестной жизни»[3], читающий захлопнул книгу, которую листал на сон грядущий при свете чехословацкой настольной лампы, сделанной «под бронзу», и вздохнул:
А вот попробовал бы ты совместить легальные дела с нелегальными, чтобы и волки, и овцы Эх!..
Павел Александрович Лыко был определён на должность секретаря обкома КПСС одной из западных областей СССР совсем недавно и радости по этому поводу испытывал гораздо меньше, чем супруга. Ему было сорок шесть лет, неотлучно прожитых в субтильном теле, и он прекрасно понимал, что вся эта чехарда с «новыми мётлами», одной из которых оказался сам, спровоцированная так называемой перестройкой, к добру не приведёт. Нельзя сказать, что раньше предчувствия его не подводили, но в последнее неспокойное время всё чаще казалось, что уходить в подполье нужно немедленно.
Именно поэтому Павел Александрович сразу по вступлении на должность и взял в руки в качестве руководства к действию книгу с подходящим названием. Благо та оказалась в обширной библиотеке, которая досталась в наследство от деда. Тоже, надо заметить, партийного функционера, как принято нынче выражаться, причём отнюдь нешуточного уровня. Она являла собой густо испещрённый пометками бледно-розовый двухтомник, повествующий опытному глазу, что и предку жилось при Хрущёве не так легко, как ему хотелось бы. Тот, судя по нервическому почерку, а также содержанию коротеньких реплик, теснящихся на полях, воспитан был в духе осуждаемого тогда сталинизма, что лишний раз навевало потомку определённую уверенность, что и нынешние времена имеют тенденцию к ухудшению. К сожалению, явно довольно стремительному.
И, напротив, у секретаря обкома закрадывалось серьёзнейшее подозрение, что сын деда, то бишь его, товарища Лыко, настоящий отец до того, как сгинуть бесследно на брежневских зонах вслед за сотнями диссидентов, пользовался этим, можно без преувеличения сказать, бесценным фолиантом, с целью иной, чуток менее благородной. Связана та была скорее с насущной необходимостью, чем с борьбой за благо всего прогрессивного человечества. Об этом свидетельствовала нехватка нескольких десятков выдранных с корнем страниц, и он не на шутку сомневался, что виной тому была какая-то неслыханная крамола. Всё это нехорошо попахивало, и складывалось впечатление, что у него в данный момент много общего с крысой, которой оказали незаслуженную честь быть капитаном тонущего корабля.
Павел Александрович снова вздохнул и мысленно вознёс проклятие отчиму, сделавшему из него пользуясь его юношеским максимализмом, естественно, правоверного коммуниста. Тому, как и всякому покойнику, теперь, если так можно выразиться, наверняка легко и не до переживаний, что твориться здесь и сейчас. Нет, некогда да и негде ему тревожиться за судьбу пасынка, которому теперь приходится совсем несладко.
При воспоминании о том, кто его воспитал, воображение моментально подбросило карикатурку из так называемой свободной прессы, от которой за версту несло экстремизмом и где черти на вилах подносили корчащемуся на сковородке голому грешнику скомканные газеты «Правда», «Известия» и даже «Труд». Заголовок последней явно не без умысла нарисовали так, что читались только три первые буквы, а от крайней литеры остался лишь п-образный намёк. Сам же терпящий неслыханные муки сильно смахивал на коммуниста, какими тех рисуют в западных, продавшихся с потрохами большому капиталу газетах.
Одет тот был лишь в куцую шапку-ушанку со звездой, а его гипертрофированное хозяйство, чрезмерно, на взгляд Павла Александровича, выпяченное, сильно напоминало неопалимую купину. То есть тоже пылало, пылает и будет пылать до скончания веков, причиняя обладателю ужасные, ни с чем несравнимые мучения, в полной мере отражающиеся на страшно перекошенном лице.
Сопроводительная же надпись под кошмарным рисунком призывала побыстрее создать для всех без исключения последователей Карла Маркса и Фридриха Энгельса пекло на Земле, не жалеть усилий, чтобы обеспечить им максимально приближённые к адским условия и вообще всячески преследовать преданных строителей социализма. Подпись «Гончар» под этим безобразием тоже как бы намекала на то, что такие действия как минимум богоугодны, ведь всевышний якобы слепил первых людей из глины
Секретарь обкома зажмурился, застонал, будто уже оказался на сковородке, и тут же бросил опасливый взгляд на неспокойно заворочавшуюся супругу. Та почивала на соседней кровати гэдээровского спального гарнитура, с некоторых пор разделённого тумбочкой. Не открывая глаз, женщина сладко почмокала и тоже истомно простонала что-то своё. Когда-то любимая, со временем став законной женой, она тут же захотела ребёнка, которого дать ей не мог в силу вполне объективных причин у него попросту не хватало на это времени. Мысли же о том, что по приходе домой его будут ждать пелёнки, раздражённая от постоянного недосыпания половина и действующие на нервы детские вопли, напрочь убивали желание даже заниматься с суженой самим процессом продления рода.
Всё это, конечно же, наткнулось на чисто женское непонимание ситуации, но он продолжал твёрдо стоять на своём. И хотя временами было больно, упрямо не шёл ей навстречу, ссылаясь на занятость делами. И ведь, что характерно, практически не врал, вкладывая в работу не только всю душу, но время от времени и тело. Особенно с молодыми инструкторшами, которые выгодно отличались от напрасно ждавшей его дома, не только свежестью плотских ощущений, но и отсутствием на него планов. Во всяком случае, ему хотелось так считать.
Словно подслушав его мысли, супружница, кучерявые рыжие волосы которой сейчас были собраны в пучок специальной сеточкой, сквозь сон пробормотала что-то матерное. Вспомнив, как нравились когда-то её кудри, что, кстати, в своё время определило его выбор, он уже в который раз тяжко вздохнул. Сложившееся положение дел усугублялось тем, что лежащая рядом женщина вполне себе бальзаковского возраста была моложе его на десять с лишком лет со всеми из этого вытекающими последствиями. Надо думать, ей опять, будь они неладны, снился очередной эротический сон.