И странно, что о «пресечении и выявлении» аглицкого шпиона в Соловецком монастыре ни слова.
Или дело было незначительное, или провальное, или такой секретности, что даже в спецучебнике под грифом «совершенной секретности», изданной тиражом в пять экземпляров, генерал не счел возможным о нем написать. Впрочем, может, он об этом деле и не знал вовсе. Последнее, думаю, вернее всего. Ведь разразился же Павел Петрович гневно на титульной странице этой книги: «Ну и болван же этот Келер! Но еще больший болван, кто поручил ему о ведомстве написать. Славу богу, что не все им ведомо». И там же: «А Бутурлин хорош. Нет, чтобы морду набить, он в политесы дуэльные с ним пустился!»
Я, разумеется, не преминул в одном из своих снов спросить Павла Петровича, с кем Бутурлин в «политесы дуэльные» пустился? Но он твердо стоял на своем, что книгу эту в руках никогда не держал и, следовательно, пометок там своих не делал. Кто-то другой, видно, «руку» его наладил. Даже высказал предположение, не Ипполит ли это Балконский? Он мастером был в этом деле отменным. Вот с него и спрос. И ехидно к книге Дюрасова «Дуэльный кодекс» отослал. Мол, там о «дуэльных политесах» Бутурлина хорошо написано.
Да, согласен, хорошо написано. И я позволю себе еще раз из книги Дюрасова процитировать тот отрывок, который я в своем романе первом «Фельдъегеря генералиссимуса» в качестве эпиграфа использовал.
Бутурлин относился к тем редким, бретерного толка, дуэлянтам, кто звал к барьеру своего противника, выстрелившего первым, не с целью наверняка убить его, а чтобы не промазать и оставить свою, как он говорил, метку на шляпе труса, и никогда не промахивался. Поэтому, чтобы не прослыть трусом, дуэльные противники Бутурлина опасались сделать выстрел первыми до барьера (это было все равно что выстрелить первым в воздух) и подходили вплотную, а там, как говорится, Бог рассудит.
Шнеллеры у обоих пистолетов взводились (это было непременным условием в кондиции всех его дуэлей).
Механизм дуэльного пистолета требовал двойного нажатия на спусковой крючок. Взведенный шнеллер отменял предварительное нажатие.
«Помилуйте, как-то раз возразил ему секундант какого-то его противника, а если случайно нажмут на курок? Выстрел в воздух или себе под ноги! Ведь это дуэль, а не упражнения в стрельбе в клобе». «Вот именно, дуэль, а не упражнения в дуэли! ответил Бутурлин. Впрочем, запишите: от случайного нажатия на курок у моего противника Бутурлин гарантирует повторное нажатие на этот курок, как если бы его пистолет был и вовсе без этого шнеллера!» «А кто определит, был он случайным или нет?» «Вот от этого, господа, вы меня увольте! захохотал Бутурлин. Не за этим я на дуэльное поле выхожу. Вы определите».
Секундант противника рассмеялся в ответ: «До сих пор были превосходные дуэльные пистолеты от Лепажа, от Кухенрейтера. Теперь в моду войдут от Бутурлина как лучшие!»
Пистолеты дуэльные от Бутурлина вошли широко в дуэльную практику в 1802 году, так как только они одни предохраняли от случайного выстрела не двумя обязательными нажатиями на курок, а двумя выстрелами.
Откупорить бутылку шампанского, т. е. выстрелить в воздух после неудачного выстрела противника, это тоже слова из его, Бутурлина, дуэльных анекдотов.
Если он считал, что оскорбление ему нанесено незначительное, ничтожное или сам невольно кого-то оскорбил своей шуткой, а шутить он любил, и порой зло, то после неудачного выстрела противника тотчас стрелял в воздух, будто бутылку с шампанским откупоривал, чтобы тут же на дуэльном поле и распить ее в знак примирения с противником.
«С огнем шутишь, голубчик, как-то раз сказал ему товарищ по полку. Ведь кто-нибудь специально подстроит, чтобы ты его оскорбил, да и убьет тебя безнаказанно!» «Милый мой, как же безнаказанно? тут же сочинил новое слово в дуэльном словаре Бутурлин. Если подлец специально даст мне повод назвать его подлецом, неужели я буду пить с ним после дуэли в знак примирения шампанское? Если жив буду, на землю вылью! А убьют товарищи разопьют».
Выстрел его в землю, после промаха противника, это значило не только поставить метку труса на подлеце, но и клеймо убийцы. Неважно, что сейчас не убил. Убьет кого-нибудь потом. Или раньше уже убил кого-то. Вот этого пролитого на землю дуэльного шампанского больше смерти боялись дуэльные подлецы!
Выстрел его в землю, после промаха противника, это значило не только поставить метку труса на подлеце, но и клеймо убийцы. Неважно, что сейчас не убил. Убьет кого-нибудь потом. Или раньше уже убил кого-то. Вот этого пролитого на землю дуэльного шампанского больше смерти боялись дуэльные подлецы!
В своей дуэльной биографии он никого не убил и не ранил! Но выйти с ним на поединок считалось верхом храбрости или самой низкой подлости! И это благодаря тем трем выстрелам, которые мы описали выше. Других выстрелов у него не было.
Три выстрела Бутурлина, говорили тогда дуэлянты.
Первый не смертельный, но тяжелый.
От второго выстрела у обоих противников на следующий день голова от похмелья болит.
Третий выстрел смертельный!
Ведь не жизнь он у противника отнимал, а честь его, а это было пострашнее смерти.
Бывали случаи, что некоторые его противники тут же, после его этого выстрела, просили своего секунданта пистолет ему зарядить и стрелялись. «Что ж, говорили про таких, храбрец, но подлец. Редко бывает».
Сам же Бутурлин был не единожды ранен, два раза тяжело.
Бутурлина граф Большов дома не застал.
А барыня не принимают! заявил ему строго швейцар и выговорил не без укоризны: По четвергам и только по особым приглашениям. Вот как! К государю без доклада в любой день, а к мадам Бутурлиной только по четвергам и по особому приглашению. И на сенаторский мундир золотом шитый даже не глянул, на звезды его алмазные. Отвернулся от графа и пробурчал: Ходят тут всякие, а потом перед барином ответ держи.
Превесело! воскликнул Мефодий Кириллович и спросил: И много, братец, к твоей барыне ходят, когда барина дома нет?
Вы первый, ваше сиятельство, ответил швейцар. Охотникам барин давно охотку отбил!
А ты, братец, все же барыне доложи, что граф Большов хочет переговорить с ней по важному делу, строго сказал ему Мефодий Кириллович и вздохнул не без сожаления: Стар я до амурных дел и дуэльных приключений. И серебряный рубль в ладонь его вложил.
Иван! позвонил швейцар в медный колокольчик. Доложи барыне, что граф Большов принять его просит по государственном делу!
Сей момент, вынырнул на парадную лестницу ливрейный лакей из боковой двери и тотчас скрылся за ней.
Через минуту появился вновь и проводил графа в гостиную.
Барыня просят ее подождать, сказал почтительно. Одеваются! И оставил его одного.
Барыня одевалась полчаса.
Милый граф, какими судьбами? влетела она в гостиную, словно воздушное перышко, подхваченное ветром. И закружила его в своем вихре: Милый, милый граф, как я вам рада! И что же вы нас стороной все обходите?
Право, мадам, растерялся Мефодий Кириллович, глядя на нее и целуя ей руку.
Жаннет! засмеялась она укоризненно. Для вас, граф, я по-прежнему Жаннет.
Жаннет, проговорил граф восхищенно, вы так же ослепительно хороши. Нет, еще лучше прежнего. Богиня! И вздохнул сокрушенно: Я погиб окончательно.
И действительно, она была лучше той прежней Жаннет, что изображала когда-то древнегреческих нимф в балете под бесцеремонное лорнирование ее стройных ножек и детских яблок грудей.
И действительно, превратилась в богиню и была изумительно хороша и недоступна в своем белом прозрачном платье, сшитом по тогдашней моде в древнегреческом стиле, сквозь которое светилось ее легкое гибкое тело.
Превесело, удивленно произнес он и добавил насмешливо: Не в коня корм.
О ком вы, граф? настороженно спросила Жаннет и прикусила свою нижнюю губку.
О себе, ответил он печально. Впрочем, продолжил серьезно, я к вам, Жаннет, по делу.
Я слушаю вас, Мефодий Кириллович, сказала она без жеманства. Да вы присаживайтесь, усадила его в кресло и села напротив. Я вас очень внимательно слушаю и буду рада, если смогу вам помочь. И ее ясные глаза засветились, как синее безоблачное и бездонное небо.
Я надеюсь, улыбнулся граф насмешливо, поможете не так, как в одна тысяча восемьсот шестом году помогли. Тогда вы таких мне выдропужских кружев наплели, что я до сих пор их превесело вспоминаю.
Не я одна вам их плела, граф, улыбнулась в ответ Жаннет.
Но первой «кружевницей» все-таки вы, милая Жаннет, были! Ну и Павел Петрович, разумеется, добавил вкрадчиво. По его рисунку вы все эти узоры выводили. И добавил не без лукавства: Насилу в них разобрался и распустил.