А я? вдруг вырвалось у него.
И ты, горько улыбнулась Женя. Никто не виноват, что жизнь такая. А Алиса она ничего не поняла и уже всё забыла.
Я понимаю, он попытался улыбнуться, но это сильнее меня.
Пересиль и это, пожала плечами Женя. Пожалуйста, Эркин. И без этого хватает она оборвала фразу и продолжила другим тоном: Ты полежи ещё сегодня, хорошо?
Он кивнул и отвернулся к стене.
Женя собиралась на работу. Уже привычные шумы, непонятные русские слова, шаги и тишина. Он остался один. Ненадолго, вон уже опять детские шаги на лестнице и стук закрывающейся двери. «Не надо, мысленно попросил он. Не подходи, не могу я». Она словно услышала его, не подошла. Возится в своём углу
А Эллин права. «Гроза освежает». Город выглядел чистым и умиротворённым. Наконец показалось солнце, блестели и искрились лужи, в щелях на тротуаре торчали ярко-зелёные стрелки травы. И встречные казались так же промытыми вчерашним ливнем. Но Жене было как-то не по себе, будто что-то мешало, беспокоило. Она догадывалась что именно, но думать об этом это опять войти во вчерашнее, а она твёрдо решила забыть об этом, решила, что этого и не было. А решения надо выполнять.
Сегодня Женя была очень активна и усердна в общей беседе, хотя говорили о сущих пустяках. Но любая более серьёзная тема могла нарушить то зыбкое равновесие в ней самой, какое установилось с таким трудом. И весь утренний разговор не удержался у неё в памяти. Будто и не с ней это происходит.
Эркин лежал, отвернувшись к стене. Засыпал и просыпался толчком от вновь и вновь вспыхивавшего страха, от чудящихся прикосновений. И сны, неровные, оборванные, от которых болела голова и мучительно ныла грудь. Будто избили его. Как же он мог так сорваться? Держался, в имении ни один надзиратель не выжал из него просьбы о пощаде, ни один раб не услышал от него жалобы Держался. И вот Когда эта сволочь беломордая била его, держался
Он не ждал ничего такого, и когда трое белых в странной форме заступили ему дорогу, он спокойно остановился. Они молча подходили к нему, и он поздно заметил, что ещё четверо подошли сзади. Он ждал вопроса, даже угроз, а его стали бить. От первого удара он отклонился, но, когда его схватили сзади за плечи и руки и придержали, подставляя под хлыст, понял, что осталось одно и вскинул голову навстречу удару. И не упал, его сбили с ног и били уже на земле, топтали. С пьяным радостным хохотом
Эркин застонал и сразу услышал лёгкие детские шаги. Опять, опять он не сдержался и вот
Эрик
Он замер, зажмурившись. Может, может примет за спящего и уйдёт
Эрик, открой глаза, мне страшно.
Он молча ждал.
Эрик, не сердись. Тебе больно, да?
В голосе Алисы звенели слёзы. И он не выдержал. Повернулся на спину и открыл глаза.
Ну что тебе?
Эрик, я нечаянно, я не хотела.
Чего? не понял он.
Ну, она осторожно указала пальцем на его глаз. Я ударила тебя. Я не хотела, правда. Ты не сердишься?
Он смотрел на неё и словно не мог понять, о чём это она говорит. Чего она хочет от него? Алиса шмыгнула носом, удерживая слёзы.
Нет, не сержусь.
Он сказал это, лишь бы она отвязалась, но она поверила. Глаза сразу высохли, только щёки мокро блестели.
Я тебе морсу принесу. Там ещё есть? Хочешь?
Он промолчал, но она уже убежала и вскоре вернулась с полной кружкой.
Вот, пей.
Щёки у неё перепачканы морсом. Видно, сама пила прямо из кастрюли. Он пил маленькими глотками, преодолевая боль в груди.
Спасибо, выдохнул он, допив.
На здоровье, ответила она, забирая кружку. Я сейчас отнесу и вернусь. Ты не спи, ладно?
Почему?
Ты так стонешь, когда спишь. Мне страшно.
Он усмехнулся её просьбе. Стонать нельзя. Рабские стоны мешают белым господам отдыхать.
Когда Алиса вернулась из кухни, он лежал на спине, глядя в потолок остановившимся взглядом. Это тоже было страшно, но она не рискнула звать его. Алиса залезла на стул у кровати, но он не заметил её
Горький запах дыма и вянущей умирающей травы. Звёздное небо и рыже-золотое пламя костра. Кричит ночная птица, да изредка всхрапнёт какая-то из лошадей. Он сидит у огня, обхватив руками колени и положив голову на руки. Губач и Осси спят. Заснул и Мэтт. Или молча терпит. Во всяком случае, его стонов больше не слышно. После окрика из палатки Мэтт замолчал.
Угрюмый!
Да, сэр.
Снизу вверх он смотрит на надзирателя. Задремал он, что ли, ведь Грегори спал в палатке и вот стоит над ним, одетый, будто и не ложился.
Угрюмый!
Да, сэр.
Снизу вверх он смотрит на надзирателя. Задремал он, что ли, ведь Грегори спал в палатке и вот стоит над ним, одетый, будто и не ложился.
Обойди стадо.
Да, сэр.
Он послушно встаёт и идёт в темноту. Это у костра ночь казалось чёрной, а так он различает белые неясные пятна спящих телят. Огибая котловину, куда они загнали стадо на ночь, снова выходит к костру. Грегори сидит на корточках у огня. Широкополая шляпа сдвинута на затылок, в зубах зажата сигарета. Остановившись в нескольких шагах, он смотрит, как надзиратель прикуривает от горящей веточки и кидает её в костер.
Подойди, Грегори резким коротким взмахом указывает ему место по другую сторону огня. Садись.
Спасибо, сэр.
Он садится, как приучили сидеть на полу перед господами ещё в питомнике. Опускается на колени, а затем откидывается назад и садится на пятки. Но в сапогах так неудобно, и он чуть сдвигает тело, чтобы сидеть на земле.
Как там?
Там это в стаде?
Всё в порядке, сэр. Они спят, сэр.
Грегори кивает.
Через три дня их погонят на бойню.
Это не требует ответа, и он молчит.
А мы вернёмся в имение. Ты хочешь вернуться, Угрюмый? Ведь ты индеец, тебе наверняка охота остаться здесь, скакать на лошади и не помнить ни о чём, а? Я бы остался. Здесь вольный воздух и можно жить ни от кого не завися, на воле.
Пьян Грегори что ли, завёл разговор с рабом о воле. Как же, ответит он на такое, подставит себя под плети, ждите, господин надзиратель, поищите другого дурака, сэр.
Из-за чего ты дрался с Губачом?
Он вздрагивает от неожиданного вопроса. Грегори ждёт, недобро щуря светлые глаза. Он нехотя отвечает.
Приставал, сэр.
Значит, он ещё считает себя спальником, кивает Грегори. А Мэтта за что бил?
На этот вопрос ответить легко.
Он взял мой хлеб, сэр.
Ты хорошо дерёшься, Угрюмый. Я не ждал, что ты отобьешься. Ты ведь соврал. Они били тебя втроём, и поправляет сам себя, хотели бить.
Чего надзиратель хочет от него, зачем этот разговор? Грегори встаёт, сплёвывает сигарету в костёр.
Буди Осси, и ещё раз обойдите стадо.
Да, сэр.
Он легко вскакивает на ноги и оказывается лицом к лицу с Грегори.
Приглядите, как следует, усмехается надзиратель, все должны попасть на бойню в лучшем виде.
Зачем Грегори все время говорит о бойне? Не всё ли равно, куда они их гонят? Он молча стоит, опустив глаза и разглядывая руки Грегори, поправляющие пояс. Красивый пояс в пряжках, заклёпках, с подвешенной сбоку плетью.
Иди, чего встал.
Да, сэр.
Он идёт к фургону, под который забиваются на ночь рабы.
Осси. Вылезай.
Видно, не спал, сразу завозился, вылезая.
Пошли к стаду.
Осси что-то неразборчиво бурчит, но идёт сзади. Уйдя подальше от костра, он спрашивает, не оборачиваясь.
За что Мэтта пороли?
Окурок стащил, так же тихо отвечает Осси, и совсем шёпотом: Масса Грегори отвернулся, он и схватил. А масса Эдвин заметил.
Сейчас они на дальней стороне котловины, костёр заслонён кустами на гребне, и их никто не видит. Осси присаживается на корточки и водит рукой в воздухе, будто считает. Он опускается рядом.
Чего тебе масса Грегори сказал?
Через три дня в имение.
Осси вздыхает
Кто-то вздыхает рядом. Эркин оторвал взгляд от потолка. Алиса? Ну, чего ей, мало вчерашнего? «Ничего не поняла, и всё забыла», сказала Женя. А ей и не надо понимать. Он тоже хорош, психанул по-полному, но уж очень испугался. А разве те белые девчонки в имении понимали? Старшая-то да, а младшая Просто делала то, чему её учили.
Алиса заметила его взгляд, её лицо сразу оживилось, и она улыбнулась ему. Он заставил себя шевельнуть губами в ответной улыбке.
Тебе принести чего?
Нет, качнул он головой, не надо.
А почему ты стонешь, когда спишь? Разве спать больно?
Нет.
А, это плохие сны, да?
Да, согласился он.
А ты думай о хорошем. Мама говорит, чтобы не снилось плохое, надо перед сном о хорошем думать.
Эркин усмехнулся. Немного было у него такого, чтобы приятно вспомнить перед сном.
Ты хочешь спать, да?
Да.
Ответ звучит слишком резко, и Алиса начинает обиженно сползать со стула.
Тогда я пойду.
Он уже не смотрит на неё. Думать о хорошем. А хотя бы об этом. Ему есть что вспомнить
После смерти Зибо сколько же прошло? Неважно. Была уже зима, с её мокрым холодным ветром, суточными дождями, несколько раз выпадал и таял снег. Всё было мокрым, склизким, холодным. Куртка не просыхала. Он заканчивал уборку, когда прибежал Мэтт и с порога заорал.