Не чего, а почему, поправила её Женя. Потому что Эркин русского языка не знает. А надо говорить на том языке, который все понимают. Или ты знаешь русский? быстро повернулась она к Эркину.
Нет, покачал он головой. Так, отдельные слова.
Вот видишь, это уже Алисе: Иди мой руки. И опять ему: Замучила она тебя?
Эркин неопределённо шевельнул здоровым плечом и, так как она ждала его ответа, попробовал объяснить:
Непривычно очень. Но не трудно.
Женя кивнула.
Как всегда, с её приходом всё так и кипело вокруг неё, вещи как сами собой летали по воздуху, укладываясь в нужное место, одновременно делалось множество дел, она появлялась и исчезала, и он только моргал, пытаясь уследить за ней.
И вот Алиса накормлена и отправлена во двор гулять, Эркин лежит, сыто отдуваясь, в полусонном оцепенении, со стола убрано, возле печки сохнут принесённые со двора поленья, на плите греется для вечерней стирки вода, ведро из уборной опорожнено, а Женя сидит у окна с шитьём. Ему, конечно, хотелось бы, чтобы она села рядом, но он понимает: всё дело в свете.
Ну, как ты? Женя отрезает нитку, вскидывает на миг на него глаза и снова вся в шитье. Отошёл?
Да. Завтра я встану.
Встанешь, соглашается Женя, но побудешь пока дома. На улицу тебе рано. Сорвёшь сердце. Алиса сильно надоедала?
Не очень.
Ей скучно одной. Подружек у неё нет. Не обижают, и то хорошо.
Она мне сказала он запинается, не зная, как об этом сказать.
Но Женя говорит сама. И так просто, будто ничего такого в этом нет.
Что она «недоказанная». Да, так всегда пишут, когда нет сведений об отце, а по внешности белая. Ты же знаешь.
Да.
Я старалась не попасть в Цветной квартал. Это ж как клеймо. Если б не война, меня б с ней загнали туда, а так в последнее время за этим так строго не следили.
Эркин молча кивал. Она подняла его рубашку, быстро оглядела её, нашла ещё одну дырку и опять разложила на коленях.
Как глаз? Видит?
Эркин закрывает ладонью левый глаз и осматривает комнату правым.
Видит. И рука зажила.
Ну да, то-то ты ею не шевелишь.
Шишка долго болит. А сустав цел.
Она быстро вскидывает на него глаза, улыбается его залихватскому тону и продолжает шить, улыбаясь. И он молча следит за ней.
Женя встряхнула рубашку.
Ну вот. Швы я все сделала, и пуговицы, а ткань хорошая. Сейчас брюки посмотрю. Вроде, они целые.
Эркин кивнул. В общем, он следил за собой, и, уходя из имения, переоделся во всё новое, даже рубашку взял господскую, но поспал на земле, потолкался по дорогам всё и обтрепалось.
Сапоги я твои смотрела. Совсем крепкие. Я отмыла их. Надо бы промазать, чтоб не текли. Но нечем пока.
Это потом, кивает он.
И куртка мало пострадала. Только грязным все было ужас! Женя говорит спокойно, будто и вправду это нормально, когда белая отчитывается индейцу за его одежду.
Он знает, что первым ему спрашивать не положено, но её слова о куртке заставили его вспомнить то, о чём он почти забыл.
Женя, нерешительно начал он.
Что?
Там у меня была справка, об освобождении она
Цела она, сразу подхватывает Женя. Цела. Я её в комод пока убрала.
Эркин облегчённо вздыхает. И второй вопрос выскакивает неожиданно легко.
Ты давно здесь живешь?
Два года с небольшим, сразу отвечает Женя.
А а оттуда ты давно уехала?
Женя не сразу поняла, о чём он спрашивает, а потом улыбнулась той мягкой улыбкой, какой улыбаются воспоминаниям.
Я там и не жила, она рассмеялась над его недоумением и стала объяснять. Я училась тогда и жила в студенческом городке. Паласа там не было, и девочки ездили в Мейкрофт. И меня однажды уговорили.
Мейкрофт, повторил Эркин. А я и не знал.
Не знал города, в котором живёшь? удивилась Женя.
Я не жил, в его голосе помимо воли зазвучала горечь. Я в Паласе работал. Нас когда продают, не говорят, куда.
Продавали, поправила Женя.
Он не сразу понял её, а, поняв, улыбнулся.
Я ещё не привык.
Привыкай, засмеялась Женя. Да, а сапоги ты так и носил на босу ногу?
Нет, только у меня портянки украли.
Портянки украли, а сапоги оставили? удивилась Женя.
Сапоги я под голову положил, мрачно ответил Эркин, а портянки оставил, и вдруг усмехнулся. На сапогах я проснулся. Ну, когда за них дёрнули.
Потерю портянок он переживал долго. Ноги собьёшь потом с ними долгая морока, и портянки совсем новые крепкие. Но прямо с ног смотали, а он не проснулся. Это было обиднее всего.
Потерю портянок он переживал долго. Ноги собьёшь потом с ними долгая морока, и портянки совсем новые крепкие. Но прямо с ног смотали, а он не проснулся. Это было обиднее всего.
Ладно, перебила его мысли Женя. Раз ты к портянкам привык, я тебе найду. А то носки есть.
Да, он приподнялся на локтях, а кто это дал? Ну, рубашки, трусы. Ты не сказала.
Доктор Айзек.
Доктор Айзек, повторил он, запоминая. Это он для меня дал? Ты ему рассказала обо мне?
Нет, Женя даже отложила шитьё и подошла к нему, села на край кровати. Нет, я просто сказала, что интересуюсь медициной, и немного рассказала. Не о тебе, а о болезни. Ты тогда в жару лежал. Понимаешь? Эркин кивнул. Я не знаю, что он понял, но он дал мне лекарства, эти пакетики с таблетками. А потом, как раз в день перед грозой встретил на улице, дал этот свёрток. Понимаешь, это то, что нужно, а покупать в магазине я не могу, сразу разговоры всякие пойдут, Эркин часто закивал, и это не костюм, который можно опознать. И вещи целые, но ношеные, ну ну, никто не заподозрит.
Да-да, я понимаю.
Я ему ничего не говорила, он сам догадался. Как? Женя пожала плечами. Убей, не пойму.
Эркин высвободил из-под одеяла правую руку, осторожно коснулся её руки.
Ему можно Нет, не так. Ты ему доверяешь?
Не знаю, Эркин. Я его сегодня видела. Он только поздоровался издали, и всё. Знаешь, его все знают, и я о нём ничего плохого не слышала. Ни от кого.
Она обеими руками держала его большую кисть и немного покачивала её как бы в такт словам. Каждое покачивание отзывалось в плече болью, но он не замечал этого.
И он обмолвился о Мише, у него был, видно, сын, Миша, и погиб. Я думаю, это вещи сына. Тебе ведь не обидно будет их носить?
Нет, конечно, он даже дёрнул головой.
Ну вот. Странно всё это, конечно, но но доктора Айзека я не опасаюсь. И потом, Эркин, он же врач. Врач не может вредить людям.
Эркин несогласно промолчал. Ему приходилось иметь дело с врачами и не раз. Ещё в питомнике он узнал их и научился бояться. Но спорить с Женей не стал, не мог он этого.
Женя положила его руку на одеяло. Погладила обнажившееся плечо. Её пальцы скользили по чёрно-багровому пятну мягко, не причиняя боли. И так же осторожно она погладила его щёку, рядом с зудящим рубцом, провела пальцами по краям глазницы, по брови.
Не больно?
Нет.
Конечно, нет, глупый вопрос. От её рук боли не бывает. Но он вдруг пожалел, что обветрилась и загрубела кожа, стала шершавой и неприятной на ощупь. И ладони загрубели, в буграх мозолей, в шрамах от порезов и ссадин. Не спальником был, скотником. А ему так хотелось перехватить её руку, погладить, но куда ему лезть с его лапами
Женя осторожно убрала руку и встала.
Пойду, Алису позову. Вечер уже.
И вечер шёл своим чередом. Он уже знал все эти шумы и звуки и дремал под них спокойно, и голос Алисы уже не тревожил его.
Он проснулся на секунду, когда Женя укладывалась спать. Она заметила это.
Спокойной ночи, Эркин.
Спокойной ночи, машинально ответил он.
Женя задула коптилку и легла. Он слышал, как она повозилась под одеялом и затихла. Осторожно шевельнулся. Женя не откликнулась. Значит, спит.
И тогда он, молча, с размаху ткнул себя кулаком в здоровую щёку. Только сейчас сообразил, да? Что кровать одна, и она всё это время спала на полу? А жрал он эти дни чьё? Сколько он так валяется? Дни путались в счёте, но больше положенного это уж точно. Спальник поганый, лёг на мягкое и ни о чём уже не думаешь. Так жар был сам себе возразил он. А то тебе в жар не приходилось работать? Не сдох бы, дублёная шкура. Он осыпал себя всеми мыслимыми ругательствами, пока не заснул тяжёлым усталым сном
Он сам пришёл в пузырчатку. Как и было велено, после всего. И ждал надзирателя у двери, из-за которой доносился беспрерывный слабый то ли стон, то ли вой. И не сочувствие, а глухую тоскливую злобу чувствовал к вывшему. Пришёл, что-то дожёвывая, Грегори и загремел ключами, отпирая пузырчатку. Вой стих, как ключи загремели, так что добавки лежащий не получил. Он уже знал здесь всё и сам, не дожидаясь приказа, разделся, сложил одежду у стены.
Знаешь, за что? Грегори сосредоточенно разбирал висящие на стене цепи, выбирая нужную пару.
Да, сэр. За мешок, сэр.
Грегори быстро обернулся к нему.
За мешок, значит? Ну
Обычно он смотрел себе под ноги или на руки надзирателя, но тут не отвёл, не опустил глаз. Грегори смотрел в упор, но без злобы или издевательской ухмылки превосходства.