Разрешите сэкономить ваши деньги, господа.
Тень смущения пробежала по его лицу.
Мне тоже жалко жену, незнакомец улыбался Грину. Позвольте и с вами согласиться, Александр Иванович он кивнул соседу.
Куприн вежливо поклонился из-за спины друга. Уж коли вы намерились туда, где:
Шальные в долах жили атаманы,
И властью царственною славилась любовь
Будем беречь их, времена. Но не время! Надо бы получить над ним власть, ведь здесь, мужчина потряс листами, я располагаю временем, а не оно мною Пока не кончена книга. Но точки не бывать!
Придется тогда ответить на главный вопрос, автор «Поединка»9 крутанул усы, загадочно ухмыляясь. Когда вы начнете писать для людей? А не для себя? Угадал? По мне, так расточаете. И выжидательно умолк.
Не знаю тень смущения снова пробежала по лицу.
Выходит, не любите?
Выходит, не способен. Да и любовь я вижу по-другому. Ее и расточаю третий год, незнакомец опять тряхнул страницами. И выздоравливаю. Так что вы правы, Александр Иванович, для себя, только для себя, А люди пусть увидят глаза книги. Решая, пить лекарство или нет.
Ну, батенька, белая шляпа покачалась. Такое возношение!
Отнюдь пожалуй, литпросвет.
Неужто с детства? На амбразуру?
Мужчина не заметил сарказма.
Предлагаю оступиться вместе и писать для себя. Далекого в начале, но близкого к финалу всем. Если до дна. Чтоб вправить, а не втиснуть на страницы.
На амбразуру? Грин все это время находился в прострации.
Так точно! За младенцев! Прочь избиение! парировал незнакомец. Не оставим больше на берегах. Одних и беззащитных!
А кабала, молва и сплетни? не меняя тона, спросил Куприн. Его брови отыграли наверх. А долги?..
Миновал. Свободен. Выплатил.
Что?! Выплатили?! брови насупились. Скажите, пожалуйста! А я вот помню, как заманили всех обманом. Как плаху ожиданий буквально втиснули в сюжет. И рубили, рубили, рубили!
Каюсь. Искупил.
А эпизоды?! не унималась «шляпа». Где концы? Оборваны! Имена повисли! Никто не доплывет до середины вашего Днепра!
Да, да, вышел из оцепенения сосед. Обрушил ливнем новые нача́ла, парадигмы
Мой ливень подмывающий устои, смывает всех тельцов и гимны с постаментов. Проба. Зубила угол подбираю я страницам. На камне том. Прочь опасенья нить сплетена морских канатов крепче. Связала несколько обложек! Стран, времен, героев! Их сотни тысяч, без вести пропавших среди «заслуженных», «народных» и молвы. Как прежде лживой. Пособий наставлений и трактатов. С того же древа иль стола чумного пира.
Он с каким-то отчаянием посмотрел на Куприна:
Сами же знаете простому человеку к совести прийти проще. А путь других в глубоких аргументах.
Опять «русский» геморрой? Так уж на Достоевском отыгрались!
Русская душа, Александр Иванович. А геморрой у тех, на Темзе, от нее. Так что? Готовы вместе? Вязать канаты, имена, концы?
Всё без обмана? И не паутину? Плетут надежно, Куприн толкнул локтем друга, так же.
Сосед от толчка будто вернулся, бормоча:
Так как же выплатили?! Коли «для себя»? Долги-то перед ними! и указал на палубы.
Может статься и наоборот. Не допускали? Гость поправил очки.
Так мы средь них! Ведь мы же! Возмущение было искренним. А как же современники?
Готов за них долги принять от вас.
Куприн пришел в восторг:
Нет, каков наглец! А начинал-то, начинал!
Я не понимаю вашего настроения, любезный, Грин выглядел раздраженным.
Куприн невесело пожал плечами:
Да бог с ними, с долгами-то. Не нам их считать. Ему. А коли взялся, есть где зубы обломать, и подмигнул автору «Бегущей»10. Тот недовольно отвернулся.
Однако «белый костюм» не оставлял попыток сарказмом обуздать напор гостя:
Вы обещали оправдать ожидания Возможно, соблазнимся.
Я постараюсь херес подсластить, незнакомец понимающе кивнул. Ведь ожидания не слишком романтичны
Да с кем имеем честь?! не выдержал Грин. И, наконец, что это значит?! Всё?!
Он отступил в сторону:
Моя романтика спасение! Хотя бы в грезах. Мечты о лучшей жизни добавьте к ним надежду окрасьте ожиданьем бытие. И поднял руку, указав наверх. Спасен! Спасен читатель, человек ликует! Безжертвенно повержен негодяй! Мы, писатель кивнул другу, ища поддержки, запрещаем вам касаться других ожиданий! «Не романтичных», как изволите считать! Они прекрасными должны быть в человеке!
А в пороке? гость испытующе посмотрел ему в глаза. Не ожидания ли манят нас туда?
Фраза заставила Грина замолчать, а Куприна вспомнить о луне, собаках и «пехотных». Он уже был уверен, что там, откуда принесло незнакомца, потомки пьют под тот же свет и лай. Не зная, что меняются не времена, а способы: околица и четверть на кухню и стакан. А камзолы власти на пиджаки. «Н-да, долги-то есть, подумалось ему. Надо платить. Да ведь не всякий примет. На Сенатскую, на Зимний звали мы. Этот принять согласен. Что ж, в руки флаг. А остальные? За майдан? Одессу? За Донбасс? Пожалуй, сидят за детективами, читают, смотрят, соловеют. Что им долги сейчас? И что долгам они? Человек под белой шляпой с досадой хлопнул себя по бедру:
Какая разница, что манит нас в пороке? И вообще кто манит и куда? нащупывая выход, бросил он, отвечая за друга. Вот вы читателя обманом и мните, мол, плачу́. Да ведь не всякого устроит плата. Иной не примет, не возьмет, и не разделит.
Всенепременно откажется! поддержал Грин. И тут же с твердостью добавил:
Хотя смутили. Вот, что вам скажу ищите чудо ожиданий в доброте, а отблески, оттенки их в пороке.
В Голландии? усмехнулся Куприн.
Найду и ближе. Гость принял выпад.
В аду? «Белый костюм» манкировал хорошим настроением.
Увы, все это вместе в каждом человеке голландский рок и бездны темень. В каждом. Голос незнакомца отдавал досадой. А вы, Александр Иванович, в долгах прижимисты, не очень-то хотите отдавать Куприн кашлянул и бросил лукавый взгляд на друга:
А что? Замечено удачно, и рябь улыбки скользнула по лицу. Полегче надо жить, милейший, проще.
И все-таки, кто вы?! автор «Бегущей» помнил свой вопрос.
Я? Человек. Ведь вы собрались поискать такого? И чемпион. По шквалу на страницах. Ведь книга верх капеллы, если в переводе. А главы
Куприн оборвал его хохотом и, согнувшись, даже схватился за живот:
Чемпион?! А слабо за истопника?! Есть кочегарка, где такие «главы» не успевают подвозить!
Грин искоса глянул на него и перевел взгляд на зажатые в руке листы:
Человек? Он в них, надеюсь?
Попытка перекинуть мостик удалась.
Здесь отблески, оттенки, господин романтик, рука с листами поднялась к груди. Но и ключи к ответам.
Трогательность тона подкупала.
Что ж, хоть не на поясе у вас, милейший, Грин примирительно кивнул и повернулся к другу: Короче, пишущий. Из тех ломающих, угластых.
Еще и требую!.. пугаю!
Значит ключи к ответам? Куприна ответ только раззадорил. В моих заметках их, выходит, не нашли? И у Толстого просмотрели? Браво! глаза смотрели плутовски. Снимаю! шляпа легла на грудь, тулья, словно колокол, закрыла сердце. Тук, тук, тук, произнес он, отталкивая в ритм ее рукой. Что в нем? Там, в сердце? А? Какой подходит ключик? Откройте, он с какой страницы?
Тук-тук, Александр Иванович у вас, и скажем, у Антон Палыча. А у меня бом, бом незнакомец грустно улыбнулся. А вот у друга вашего, как и у Толстого только стонет. Последний больше всех раздал долгов.
Даже так? играл словами «белый костюм». Ответ уколол.
Ваш покорный слуга, не только пишущий, гость обратился к соседу. Он просто замечательный.
Друзья переглянулись.
Я ж говорю, наглец! Куприн кивнул.
И вы причина этих замечаний в огромном перечне других в тех дневниках оттенков, страницы снова колыхнулись. Оттенков боя внутренних часов, что спали и однажды вдруг проснулись. Нам время указав, другое низвержений! Открыли!
Ну-ка, ну-ка, батенька Куприн уже играл растерянностью. Кому? И что?
Как некая «бегущая по волнам» смотрит не в ту сторону. А подпоручики еще и заблудились. Виновно намере́нье авторов. Но коли уж «бегущая» не щит и не опора, что говорить о шествующих по земной тверди нынче, где каждый рвется время обольстить. Где выставки и сцены аж скрипят. Где попрана мораль, в безумстве «самовыражения». А книги маскируют самомнение. Иные вовсе лгут и держат на крючке порока жертвы. Намеренно, доходно и с размахом. Вот ту намеренность нам надо обличить. С легатов тьмы сорвать заботы маску. С предателей души, что объявили плод запретный жизнью, корёжа и ломая человека. Забыв про совесть, аппелируя к свободе.
Он вдруг тряхнул головой и добавил похожим слогом:
Как змей когда-то подменил цензуру заповедей полною свободой, которой нет и быть не может в этом мире. Ради нее позволив убивать.