Забытый рубеж - Владимир Голубев 12 стр.

35 немецких парашютистов, вооружённых автоматами, пытались оказать сопротивление окружившим их бойцам подразделения истребительного батальона младшего лейтенанта Шапошникова, но все до одного были истреблены. Всего в этой операции сбито 5 из 8 немецких транспортных самолётов «Юнкерс-52», уничтожено и захвачено более 100 солдат и офицеров. Попытка немцев высадить авиадесант в советском тылу потерпела полный крах.

С каждым днём растёт производительность труда советских горняков. Шахта 12/18 им. «Правды» треста Буденновуголь с первых дней войны выполняет повышенное задание на 120130 процентов. Высокой цикличности добилась шахта 3 «Сокологоровка» треста Первомайскуголь, сделав в месяц 27,7 цикла. На втором участке этой шахты 20-я лава сделала 43,9 цикла. Забойщик шахты «Центральная Ирмино» имени Сталина (Ворошиловградуголь) т. Синяговский в июле вырубил отбойным молотком 1526 тонн угля. Это в шесть раз выше средней производительности отбойного молотка на шахте. Забойщик шахты им. Калинина треста Калининуголь т. И. Дема взял на себя обязательство работать за двоих. С первого же дня войны он выполняет по две нормы в смену. В августе т. Дема выполняет свою норму на 250 процентов в среднем. Все рабочие бригады проходчиков шахты 4/6 «Максимовка» треста Сергоуголь получили звание мастера угля. Каждый из них выполнил норму больше, чем на 200 процентов. Коллектив шахты 1-бис «Криворожье» в июле сэкономил 3 рубля 70 копеек на каждой тонне угля и 20 железнодорожных вагонов крепёжного леса и наполовину уменьшил расход взрывчатки.»

Круг третий.

Хлеб насущный

Через неделю поздно вечером в можайскую деревню со стороны Минского шоссе въехала чёрная легковая автомашина с ярко-красной звездой на капоте, белыми распростёртыми крылышками и надписью «ГАЗ» в красном овале. «Эмка» долго плутала по улицам и переулкам, выискивая в свете фар так называемый в последнее время «учительский дом».

Заблудившись, водитель притормозил, приметив в свете блёклых фар прохожего у низенького дома с соломенной крышей и, выглянув в окно, улыбаясь, спросил:

 Товарищ, а не скажете, в каком доме остановились преподаватели техникума имени Моссовета?

Проходящий мимо пастух остановился и задумался, а после принялся рассматривать машину, словно непременно желая разобрать государственные номера.

 А вы сами кто будете? Уже темень во дворе. А тут у нас прифронтовая полоса, нам военные сказали быть начеку!

Вместо ответа настежь распахнулась задняя левая дверь «эмки», оттуда бочком высунулся крупный мужчина и цыкнул на бдительного колхозника:

 Не твоего ума дело, деревня. Что не видишь, кто перед тобой? Как тебя звать, как фамилия?

Крестьянин с перепугу отскочил вспять словно ошпаренный, прямо в темноту, и забухтел, указывая рукой вперёд по улице.

 Вон, третий дом за старой липой. У Капитона Ильича они квартируют.

 И смотри у меня  помалкивай,  грубо пригрозил незнакомец из «чёрного воронка».  А то ещё накаркаешь, глядишь, и свидимся.

 Лёгкой дороги вам, товарищи.

Чёрный воронок газанул и тронулся, а пастух, оставшись в спасительной темноте, три раза перекрестился и про себя пробубнил «Отче наш», который, наверно, не вспоминал аж с 1932 года, когда под улюлюканье комсомольцев прикрыли на амбарный замок сельскую церквуху, и он тогда порешил для себя на веки вечные отказаться от проклятой поповщины, которая, как пишут в газетах, ещё опаснее белогвардейщины, ибо дурманит мозги сельского пролетариата.

 Свят, свят, свят! Упаси Господи от лап этих живодёров!

Колхозник вновь оглянулся. К счастью, поблизости никого не оказалось. Но всё равно одна паскудная мыслишка о том, что кто-то мог краем уха услышать его невольное проклятие, мгновенно бросила его в жар, а руки стали липкими, как в июльскую жару. Наклонивши голову, он пустился скорым шагом вдоль изб, в противоположную от непрошенных гостей сторону, причитая себе под нос, как мольбу:

 Пойду-ка к Андреевым, нынче столуюсь у них.

Машина, проехав под сотню метров, выключила фары и остановилась около соседнего дома. Улица погрузилась в непроглядный мрак, словно нежданно-негаданно закрылся занавес, и в зрительном зале ещё не успели включить свет, а публика, угодив после яркого представления в тьму, за эти тягучие мгновения успела призадуматься, стоило ли вообще покупать билеты на это выступление с клоунами и магами. Только напротив, в доме под дранковой крышей, в окошке ещё теплился свет то ли от лампадки, то ли от свечи пионера, читающего на ночь глядя поэму Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» или «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса.

Трое мужчин вышли из салона «эмки» и, оглядевшись по сторонам, решительно направились к указанному дому. Пройдя твёрдым шагом через открытую калитку, постучали в дверь. Где-то через минуту заспанный хозяин поднялся с топчана и, по-стариковски кряхтя, вышел из чуланчика, куда они вынужденно перебрались с супругой на время строительства укреплений. Не открывая дверь, поинтересовался:

 Кого несёт неладная в такую лихую ночь?

 Открывайте, нам к учителям надо, по спешному делу.

 А, тоды проходите в избу, люди хорошие. Только пригнитесь, у меня низкая притолока.

Щеколда зазвенела, и следом распахнулась надёжно сработанная дверка. На гостей пахнуло духом старого, но ещё крепкого дома. Первым вошёл здоровяк, он слегка отодвинул в сторону мужика и, включив электрический фонарь, вырвал из полона кромешной темноты лавку с вёдрами, а следом дверь, ведущую из тёплых сеней, забитых доверху различным скарбом, в жилую горницу. Второй проскочил за ним следом, а третий, более смахивавший на подростка, которому старшие позволили напялить на себя военную форму, заголосил:

 А керосиновая лампа в хозяйстве имеется?

 Так есть. На кухне. Могу запалить.

 Давай, а то разобьёмся.

Войдя в жилище, здоровяк осветил фонарём комнату, где на четырёх кроватях и на лавке спали преподаватели строительного техникума.

 Поднимайтесь. Нам нужен преподаватель Андрей Аристархович Толстиков, по важному делу.

С дальней кровати приподнялся мужчина с худыми плечами и тонкой шеей и, не вылезая из-под одела, принялся шарить рукой по подоконнику, на котором была стопка сложенного на ночь белья и книги.

Последний из вошедших напрягся и заорал:

 Ну-ка руки по швам, гад! Стрелять буду.

Андрей Аристархович, так и не разобрав, к кому относится приказ, ничего не видя, настойчиво продолжал выискивать необходимые ему как воздух очки.

 Ах так!

В избе грянул выстрел. Горница заполнилась пороховыми газами, а следом и дымом. Перепуганный хозяин Капитон Ильич от неожиданности уронил на пол керосиновую лампу «летучая мышь». Керосин расплескался около печи и вскорости вспыхнул от горящего фитиля, ярко осветив вначале кухню, а после и всю избу даже через тонкую ситцевую занавеску. Жильцы в панике принялись поспешно одеваться, косясь то на пламя из-за побеленной русской печи, то на нежданных гостей около дверей.

Здоровяк гаркнул на весь дом:

 Пожар, бегом выносите Толстикова!

А сам, цепляя ногами шаткую мебель, метнулся мимо печки прямо на кухню, где попытался потушить огонь ногами и подручными средствами. Но в рукомойнике, как назло, было сухо, и залить пламя оказалось нечем. Тем временем преподаватели уже выскочили из дома, вынося учителя черчения, а попутно захватили несчастных хозяина и хозяйку, в силу возраста пребывавших в полуобморочном состоянии из-за случившегося. Старики из последних силёнок принялись голосить на всю улицу с призывами о помощи да о спасении оставшегося добра.

Вскорости кто-то в деревне ударил в набат, и тут же собралось всё население вместе с разбуженными студентами и сапёрами. До колодца было под сотню метров, вёдер оказалось мало, а крепкий дом постройки 1924 года, иссушенный на ветрах и холоде, источенный жуком древоточцем, теперь уже пылал как факел, освещая добрую половину деревни, а печальные липы и яблони в саду отливались золотым светом. На середине улицы, в пыли и пепле, в позе Будды сидел еле живой Капитон Ильич, а в его безумных зрачках плясали языки пламени. Он лишь без конца повторял одну и ту же фразу, бормоча себе под нос:

 Что ж вы дома-то стреляете по людям, будто разбойники? Я ж вас запустил как людей, подобру-поздорову.