За Зину
Познакомились весною сорок первого,
Не успели свадьбу отыграть,
Он ушёл, с фашистом воевать
И она пути искала верного.
В школу медсестёр она пошла,
Отучившись добровольцем в армию,
Вопреки, родителей, желанию
Медсестрой в сорок втором была.
В первых двух атаках под Москвой
Сорок два бойца спасла, израненных,
Выносила с поля, окровавленных,
Выполняла долг сестринский свой.
В сорок третьем ранен командир,
Зина под огнём ползла сугробами,
Их фашисты закидали бомбами
Изменился для сестрички мир.
Хорошо, разведчики ползли
Из расположения фашистского,
Стон услышав человека близкого,
Изо льда девчушку извлекли.
В медсанчасть её приволокли
Десять дней врачи спасали девочку,
Но рвала гангрена жизни ленточку,
Восемь операций провели.
Жизнь спасли, лишилась рук и ног,
Жениху диктует текст послания:
«Не хочу нести тебе страдания,
Ты свободен, жить, чтоб дальше мог».
А сама занялась агитацией:
«Родине хотела больше дать,
Раз не в силах в строй сейчас я встать,
За меня вы проводите акции»
Привезли её на «Уралмаш»:
«По заклёпке в танк За Зину сможете?»
Через месяц пять и сверх возможностей,
Танков с «Зиной» вышло в свой вояж.
«Милая страдалица моя,
Никакие беды и несчастья
Не лишат семейного нас счастья
Любящий Иосиф это я»
Получила Зина вдруг письмо,
Жениха ответ на то послание,
Появилось новое желание
Жить, раз есть смысл с кем и для кого.
Зина Туснолобова тогда
И Иосиф Марченко супругами
Стали, пережив беду с недугами,
Сразу, как окончилась война.
Сын и дочь родились у любимых,
Жизнь прожили об руку идя,
Не сломила их любовь война,
Берегите так-же своих милых.
Дуб Алексея Новикова
Два дня войны, граница возле Бреста,
У речки «Буг» стоит огромный дуб,
В дупле на человека хватит места,
Тела захватчиков разбросаны вокруг.
В дупле был пограничник с пулемётом,
Два дня атаки немцев отражал,
Не выходя, политый кровью, потом,
До смерти Он за Родину стоял.
Когда Его Душа взлетала в небо,
Рука гашетку жала до конца,
Разбитый дуб с тоской смотрел на это,
«Прощай Герой» шептала вслед листва.
Делай как я.
«Делай как я» командовал Хрустицкий,
«Стоять всем насмерть» в рацию кричал,
На танке на врага, комбриг помчал,
Чем не один расчёт помял, фашистский.
Засаду нашим сделали враги,
От Гатчины фашисты отступали,
А наших артиллерией встречали,
И танки их проехать не могли.
Комбриг давил на танке батареи,
Но всё таки снаряд попал в броню,
Предался танк смертельному огню,
Внутри снаряды тоже загорели.
Погиб Хрустицкий правильный комбриг,
За то бригада по его примеру,
Разделала фашистскую химеру,
И враг под Ленинградом был разбит.
Волосово, январь, сорок четвёртый,
Случился у Него последний бой,
Он стал посмертно правда, но Герой,
В Бессмертный полк вступил комбриг почётный.
Две недели в болоте
Декабрь сорок третьего года,
Фашисты под Псковом стоят,
Ветрами, морозом, погода,
Воюет за наших ребят.
Деревня Демешково вражья,
Не могут их выбить никак,
И танки ползут по авражью,
Но сильно сражается враг.
Т-34 обходом
Хотел подобраться к врагу,
Но скован под снегом болотом,
И ход прекращён на беду.
Враг в нескольких метрах от танка,
Механик и командир
Лишь вылезть смогли на полянку,
Враг сразу обоих убил.
Стрелок только в танке остался,
Всего восемнадцати лет,
И сутки один он сражался,
Наделав противнику бед.
Мехвод новый к танку пробрался,
Попробовать вытащить танк,
Но на две недели остался,
Не дал больше вылезти враг.
Фашисты в атаку ходили,
А танк отбивался от них,
На благо его снарядили,
Хватало запасов своих.
С едой только были проблемы,
Хватило всего на три дня,
Но воины наши терпели,
Текла из болота вода.
И ночью и днём наступали
Фашисты на наших бойцов,
Но устали парни не знали,
Стреляли, взрывали врагов.
Мехвод Соколов был изранен,
Мог только снаряды давать,
Стрелок Чернышенко не сбавил,
Врагу не давал подступать.
Мороз, лишь движение грело,
Тринадцатый день наступал,
Четыре гранаты висело,
Патроны он все из стрелял.
Тремя уничтожил фашистов,
Одну напоследок себе,
Когда подойдут очень близко,
Он вырвет чеку на себе.
Но за день до Нового года,
Войска наши немцев смели,
Достав из железного дзота,
Героев в санчасть унесли.
Мехвод от тяжёлых ранений
Скончался на следущий день,
А Витя от обморожений
Лишился обоих ступней.
Закончил войну Чернышенко,
Всю жизни проработал судьёй,
Но часто во снах стрелял метко,
В фашистов и бредил войной.
Героям Защитникам Слава,
За то, что живём мы сейчас,
Там Подвигов было не мало,
И в памяти будут у нас.
Горящий Ангел
Горящий Ангел
Сорок четвёртый, апрель, на биплане,
Мамкин летел, в немцем взятые, дали,
Целый детдом в партизанской землянке,
Он приземлившись встречал на полянке.
Их перед тем партизаны спасали,
Детскую кровь оккупантам не дали,
В Полоцке немцы держали больницу,
Кровью с детдома хотели лечиться.
Десять детей, воспитателя с ними,
Двух партизан, что лежали больными,
Он погрузил в свой двухместный «Р-5»,
И по поляночке начал взлетать.
Грузно, с трудом оторвалась машина,
Столько народу она не возила,
Линию фронта почти-что прошли,
Но запылали снарядов огни.
Обшивка движка загорелась от пули,
Немцы с зенитки туда саданули,
Пламя стремглав перешло на кабину,
Мамкин не бросил в пожаре машину.
Не отпускал он штурвал до посадки,
Прел шлемофон, пламя жарило пятки,
Превозмогая ожоги и боль,
Справился лётчик с такою бедой.
Он посадил самолёт там, где надо,
Выпал на снег, с «кукурузником» рядом,
Медики только к нему подошли
И обгоревшее тело нашли.
Так Александр по фамилии Мамкин,
Ангелом стал незабвенным и ярким,
Подвиг Героя нельзя нам забыть,
Горе такое, чтоб не повторить.
Восстали из мёртвых
Семён Коновалов застрял с экипажем,
«КВ» их подбитый в лощине стоял,
И немцы уже наступали вояжем,
А танковый полк в этот раз отступал.
«КВ» закидали кустарником местным,
Недвижим, но пушка у танка в строю,
Колонна немецкая из перелеска,
Везёт по дороге «кончину» свою.
«Т-3» экипажей без четверти сотня,
Ползёт по дороге, не чуя беды,
Внезапно для немцев устроена бойня,
Четыре машины «отдали концы».
Не видно «КВ», немцы в панике рвутся
Давай отступать от «Советских полков»,
Тем временем наши в КВшке смеются,
И бить по фашистам готовятся вновь.
Вторую атаку задумали фрицы,
Шесть танков вдобавок на поле дымят,
На третьей, всё ж наши успели «спалиться»
И вот в нашу башню снаряды летят.
Погибло четыре танкиста КВшки,
А трое в живых, открутив пулемёт,
Ползли, где возможно, вели перебежки,
И вдруг у деревни подарок их ждёт:
«Т-3» на поляне и люки раскрыты,
Фашисты на травке трофеи едят,
А наши три дня только воздухом сыты,
Прикладами вмиг уложили ребят.
Забрали трофеи и в танке немецком,
Помчались бригаду свою догонять,
А как появились на поле Советском,
Смогли им о гибели их рассказать.
Что весь экипаж удостоен к наградам,
Посмертно, ведь думали, их уже нет,
Раз жив Коновалов и двое, что рядом,
То значит, исправят военный билет.
Был сорок второй, наступали фашисты
У нас на счету был тогда каждый танк,
Семён Коновалов «Т-3» сделал чисто,
Как он, было мало на фронте вояк.
Мы память храним обо всех, кто сражался,
Кто встал на защиту Советской земли,
Хоть в памяти нашей не каждый остался,
Участников всех вспоминать мы должны.
Василий Бугров
Блокада Ленинграда, страшный голод,
А рыжий кот Василий каждый день,
Кормил семью охотою своей,
И маме с дочкой был он очень дорог.
То мышь, то крысу приносил Василий,
Варила мама супчик, иль гуляш,
И говорила: «Ты кормилец наш»
В бомбоубежище с собой его носили.
Худущий кот отдельно не питался,
Сидел и ждал, когда ему дадут,
Кусочек, или супчика нальют,
И он всегда доволен оставался.
Втроём под одеялом вместе грелись,
Тепло семье Василий отдавал,
Когда мурлыкал, Мир весь замирал,
Как Ангелы в квартиру к ним слетелись.
После зимы они питались «дичью»,
Копила мама крошки для весны,
У Васи лапки были не сильны,
И силу применять пришлось девичью.
Слетались птицы, Вася прыгал точно,
А мама выбегая из кустов,
Хватала этот Васенькин улов,
В руках её сидела птица прочно.
Блокаду сняли, стало жить спокойней,
Но Васе так-же лучшие куски,
Как главному, дочь с мамою несли,
И не было для них кота достойней.
В сорок девятом умер кот блокадный,
«Бугров Василий» диктовала мать,
Так крестик на могилке подписать,
Чтоб не был этот холмик безымянный.
Поздней похоронили рядом маму,
Ещё поздней и дочь же там легла,
Семья простого рыжего кота,
В один покров, как было и в блокаду.