Значит, ты в людей не веришь, Долива? задумчиво проговорил Чистяков и пристально взглянул в глаза своему другу так, как если бы впервые увидел его. Будто не было до того долгих лет крепкой дружбы, весёлых застолий и совместного увлечения охотой. Сколько крепких походных башмаков стёрли они вдвоём на каменистых тропинках, пробираясь по горным кручам? Неужели позабыты воспоминания об отчаянных событиях, когда страховали друг друга от случайно сорвавшегося с отвеса валуна, который с грохотом нёсся вниз прямо на них, увлекая за собой попутные камни? Разве тесно было им на узком плоту из наспех сколоченных брёвен таёжного валежника, который выносил их через пенистые пороги из лесной глухомани к человеческому жилью? Тогда не возникали вопросы о взаимном доверии, когда под курткой-ветровкой бугрились плечи от сведённых в отчаянном усилии мускулов, а ладони, не подчиняясь воле, скользили по мокрой поверхности шеста, которым надо было выправить их утлое судёнышко на стремнину реки, подальше от торчащих над её поверхностью грозных, словно заточенных по краям булыг. Я тебя так должен понимать? закончил свой вопрос Филипп.
Тут гадать не приходится, чудак ты человек, Глеб вскинулся, как пришпоренная жокеем скаковая лошадь. Именно всё так и случится. И если хочешь знать, то в голодных людей я не верю, а в потерявших веру в себя тем более. Да ты сам, Филипп, рассуди, какое сообщество мы застали в этом заброшенном месте? И вот что, кончай буравить меня своими глазками. Я твердокаменный. Все свёрла обломаешь. И вот что ещё я тебе скажу, а ты послушай. Внимательно послушай, чтобы потом горько не было. Этим продуктам, что мы нашли, цены нет. Прежние бумажные деньги фантики, даже золото с брильянтами всё это пустое. Этот склад наш и только наш. Он не для всех, а только для избранных, то есть для нас с тобой. Если хочешь, можем привлечь в свою команду ещё несколько самых крепких мужиков. Только так сможем выжить. А остальные, слабаки и доходяги, обречены. Они как бы ещё есть, но их уже нет. Ты же сам это прекрасно понимаешь, только сказать об этом прямо не хочешь. В добренького и справедливого играть всегда сподручнее. Так, конечно, совесть свою удобнее лелеять. А я говорю как есть, так, как должно быть по разуму, Долива громко перевёл дыхание и с напряжением принялся ждать ответа от своего друга. Но тот молчал.
Отсутствие реакции со стороны Чистякова ещё больше взвинтило градус спора:
Херувимом хочешь прослыть? почти выкрикнул Долива. Напрасно. Поздно уже. Кончилось царствие земное, да и небесное тоже. Нет больше ни ангелов, ни бесов. Никого нет. Ты хотя бы это понимаешь, каменная твоя башка? Глеб приблизился к Филиппу и уцепился за рукав его «штормовки», явно намереваясь крепко встряхнуть своего неуступчивого приятеля, но сделать ему это не удалось. Чистяков резким движением отстранился от напарника и скинул его руку со своего плеча.
Ты говори, договаривай, не стесняйся, лишь глухо промолвил он.
И скажу, всё скажу. Думаешь, нет? вновь вскипел Глеб. Я долго гнал от себя эту мысль просто потому, что не мог примириться с ней. Думаешь, мне легко всё это говорить? Я намеренно для себя отвергал твои намёки и «научные» заключения, потому что не мог найти в себе силы взглянуть правде в глаза. А сейчас не могу, а вернее, не хочу больше обманывать себя. Ты прав. Это никакое не землетрясение и не второй Тунгусский метеорит. Это ядерная война. А это значит ужас без конца. Это значит, что нет ни только прошлого, но нет и будущего. По нашей стране нанесён массированный ядерный удар, и я теперь уверен, что и по нашему родному Нижнереченску тоже, так как город стоял в окружении военных баз и шахт для запуска ракет стратегического назначения. Теперь от города, в котором мы жили, остались одни руины, если остались. В этом сомнения нет, так как ударная волна вкупе со световым излучением распространились по огромной территории. В этом мы только что убедились, как только включили счётчики Гейгера.
Что же ты опять молчишь? тонкие губы Доливы, рассечённые шрамом от перенесённой в детстве «заячьей» болезни, скривились в презрительной ухмылке. Ладно. Молчи себе на здоровье. Тогда я подведу черту сказанному. Наши семьи, дети, близкие все превратились в прах или отпечатались «тенями» на каменных остовах разрушенных зданий. Кто выжил корчится в агонии лучевого поражения. Больше никаких законов, норм морали и прочих порядков совместного цивилизационного проживания не существует. Сейчас главенствуют другие правила, и основное из них выживает сильнейший. Любым способом, любым образом, как угодно. Ну что, нравится тебе такая картина? как-то сразу Глеб почувствовал, что у него стало легче на душе, словно тяжёлый камень скатился с неё. Он открылся, сказал то, в чём был теперь глубоко убеждён. Теперь легче не только говорить, но и действовать.
Что же ты опять молчишь? тонкие губы Доливы, рассечённые шрамом от перенесённой в детстве «заячьей» болезни, скривились в презрительной ухмылке. Ладно. Молчи себе на здоровье. Тогда я подведу черту сказанному. Наши семьи, дети, близкие все превратились в прах или отпечатались «тенями» на каменных остовах разрушенных зданий. Кто выжил корчится в агонии лучевого поражения. Больше никаких законов, норм морали и прочих порядков совместного цивилизационного проживания не существует. Сейчас главенствуют другие правила, и основное из них выживает сильнейший. Любым способом, любым образом, как угодно. Ну что, нравится тебе такая картина? как-то сразу Глеб почувствовал, что у него стало легче на душе, словно тяжёлый камень скатился с неё. Он открылся, сказал то, в чём был теперь глубоко убеждён. Теперь легче не только говорить, но и действовать.
Пафосное признание или вычурная откровенность могут произвести впечатление на слушателей. Так думал Глеб Долива, но так не думал Филипп Чистяков, который продолжал упорно хранить молчание. Более того, он повернулся спиной к своему строптивому другу и, взяв наугад одну из банок с тушенкой, теперь внимательно изучал её, с трудом разбирая мелкие буквы, которыми была напечатана стандартная этикетка, надёжно приклеенная к покатой боковой поверхности.
А ведь если верить тексту, в этой тушенке должно быть приличное содержание говядины. Если это так, то это весьма замечательно и может выручить нас. В говядине много белка, а он быстро восстанавливает силы, которые нам всем потребуются. Дело в том, что в условиях повышенного радиационного фона в организме быстро накапливается усталость, а заодно и апатия ко всему: к работе, к другим людям и даже к самому себе, бывший начальник пожарной службы Нижнереченска не был расположен к длительному разговору с таким же бывшим главой коммунального городского хозяйства. Достаточно просторная кладовая неожиданно показалась ему узкой и тесной, а скопившийся в ней воздух смрадным и удушливым.
Так ты мне ничего не ответишь? Презираешь меня? Так тебя я должен теперь понимать? прошипел Долива. Ноги его согнулись в коленях, а сам он как бы сгруппировался в позицию, удобную для того, чтобы прыгнуть на спину стоявшего рядом с ним человека, которого он уже начинал презирать.
Отчего же, отвечу, Филипп медленно повернулся и равнодушно взглянул на своего друга. Во-первых, прекрати истерить, во-вторых, собранные в этом месте продукты являются общественным достоянием, то есть принадлежат всем.
А что в-третьих? выдохнул Глеб. Его выпуклые и блестящие то ли от гнева, то ли от злости глаза утонули в синюшных кругах от выросшей на щеках двухдневной щетины. На верхней губе выступили крупные капли пота, а голова подрагивала почти так же, как это делает игуана в минуту опасности. Что в-третьих?
А в-третьих, сухо усмехнулся Чистяков, собирай в эту пустую коробку консервы, галеты, сок для детей и больных. Да и тушёнку не забудь. Люди, поди, заждались нас на своих кроватях. Дверь в кладовку надо закрутить толстой проволокой. Кстати, подходящий кусок валяется вон в том углу.
Хорошо. Я сделаю, как ты велишь, но я вижу, что ты говоришь одно, а ведь думаешь обо мне, что я сволочь, горячечно вырвалось у Глеба.
Поверь, что нет, последовал короткий ответ, но запомни: у человека всегда есть выбор, кем быть: или князем земным, или угодником божьим.
* * *
Когда Чистяков и Долива вошли в спальное помещение казармы, их встретила обстановка карстовой пещеры, которую облюбовало для проживания племя неандертальцев. Скорые осенние сумерки занавесили плотными «шторами» пыльные стёкла оконных проёмов. Не без труда пробравшись между в беспорядке сдвинутых железных остовов кроватей, новоявленные данайцы наконец оказались в дальнем углу комнаты, в котором сбилась в кучу плохо различимая людская группа, разместившаяся, как смогла, вокруг импровизированного ночника, сотворённого из железной коробки из-под патронов и нескольких чадящих промасленных фитилей, едва освещавших хотя бы метр вокруг себя. Для воссоздания картины первобытного сообщества не хватало лишь свисавших с потолка мерцающих сталактитов с капающей водой и разбросанных на полу обглоданных костей оленей и бурых медведей.