«Z» Land, или Сон на охоте - Брюс Федоров 9 стр.


И я, Филипп Чистяков, недавно ещё гордый своей силой и профессионализмом командир пожарных спасателей, разве не говорю себе: «Если бы знать, что с ней, ставшей сразу любимой Иришей, моей надеждой на совместную счастливую жизнь? Зря сказал ей намедни обидные слова, приревновав к этому разгильдяю Кириллу. А теперь что же, неужто всё исчезло и нельзя ничего повернуть вспять? Не будет больше встречи, чтобы взглянуть в её светлые глаза и сказать: Прости дурака».

Или вот та девушка, которая сидит и боится смотреть на меня, может быть, тоже говорит себе: «Я тоже хороша, всё откладывала день, чтобы навестить хворую мать, квартиру её прибрать, стёкла вымыть, обед приготовить, тихо и душевно посидеть за чашкой чая и вспомнить задорное детство, а потом поклониться той, что вырастила меня в одиночку, и расцеловать морщинистые щёки и руки. Ведь можно это было сделать, душу свою украсить. Так нет же, как же удержаться от призывов подмигивающего неоновым оком ночного клуба? Там, в искусственной дымке, под всполохами световой гаммы, нежась в звуковых волнах чарующей музыки, кружатся и порхают беззаботные существа. Там весёлые и смеющиеся мальчики и девочки, там распахнуты ворота в лаковую жизнь, протекающую на подушках шикарных автомобилей и быстроходных яхт под знойным средиземноморским солнцем. Там открываются перспективы в страну вечного праздника, щедро сдобренные марихуановым флёром».

 Говорите, говорите, друзья,  повторял как заведённый Чистяков.

 Вот я, вот я,  пробравшись почти по головам из-за спин сомкнувшихся в полукруг людей, шаром выкатилась к огню странная женщина, своими формами похожая на большую переспелую тыкву. Волосы её были растрёпаны и пучками торчали в разные стороны; лицо с подпрыгивающими щеками сплошь покрыто цементной пылью с проторенными слезами дорожками.  Глаша я, Глаша  санитарка из городской больницы. Там, в городе, сын мой единственный Петенька. Один он там, сердечный. В город мне надо, к сыночку моему. В школу ему идти, десятиклассник он у меня. Ва-а-а, ва-а-а,  в голос завыла безутешная женщина.

Бесхитростной сложилась жизнь у Глафиры, точь-в-точь как и она сама. Медсестрой стать получилось, само собой. Не то чтобы стремилась к этому и совсем не мечтала об этом, а так, произвольно всё сложилось. Работа оказалась не хуже других, правда, зарплата  не ахти, отсюда и необходимость перейти на полторы ставки. Тяжело, конечно. Хуже всего ночные смены, но ничего  втянулась. Даже понравилось. Лица людей мелькают, как в калейдоскопе,  у каждого своя история. Послушаешь чужие судьбы, и у самой на душе как бы легче становится. Бывают такие признания  не приведи господь.

Кому «утку» подсунуть, кому таблетки разложить, и самой перепадет что-нибудь от болезных. Шли годы, росли авторитет и уважение. Глафирой Ивановной стала, но лучше Глашей, если ласково. Научилась находить участливое слово, внушать надежду, а то и приструнить буяна-самодура. Не отказывалась кому пролежни обработать, а кому лобок выбрить. Главврач ценить начал за незлобивый и ровный характер, за безотказность к просьбам, ну если подменить кого или внеурочно выйти на работу, да и лечащие врачи стали доверять ей проводить первичный сбор анамнеза.

А с местными алкашами и синяками  «наркошами»  справлялась за раз. Кого в холодную воду головой, кому внешний массаж сердца и по щекам наотмашь, чтобы в чувство привести. Остальное «скорая» доделает. Там же в «больничке» завела, вернее сделала, себе ребёночка. Присмотрела симпатичного мужичка на выписке. Глазки сощурила, халатик на пуговку пониже расстегнула  поплыл обалдевший от открывшейся возможности удачливый ухажёр: «Вот это больница так больница: не только подлечили, но и на дорожку знатный подарочек выправили».

Цепким женским умом понимала Глафира, что впереди не ждут её тихие радости и безоблачное семейное счастье. Что делать, статью не вышла. Даже на дециметровых каблуках за планку в 160 см не зацепилась. Пухлые бёдра от талии дугу выгибают; груди прокисшим арбузом на раздутый живот наползают, ну и лицо, соответственно, как масленичный блин. Само собой  не Шэрон Стоун, но на разовую поклёвку любители всегда найдутся. Только бы не проворонить, не опоздать, пока ещё цветёт скоротечный 20-й год. А уж с любовью она как-нибудь управится. Не мужику же залётному её дарить, а родную, желанную кровиночку она всего обцелует, оближет и вырастит. Так с годами и вытянулся её Петенька в статного красивого парня девкам на загляденье. Так где же он сейчас, с кем, жив ли?

Странные шутки выкидывает природа. Кому даст душу хрустальную, так непременно уродством каким наградит, а вот чтобы в сочетании, на зависть людям и на радость этому миру, так пойди поищи.

Двоих вещей только боялась Глафира Ивановна Селезнева: заведующего хирургическим отделением, доктора медицинских наук Амосова Кирилла Георгиевича и домового из больничного стационара, по слухам обитавшего где-то между третьим и четвёртым этажами.

Первый  хирург от бога, неулыбчивый сухопарый человек, окружённый очередями на год вперёд, признавал исключительно единственный вариант отношения к делу подчинённого ему медицинского персонала  рабское подчинение и способность понимать движения его бровей. И поэтому, следуя оригинальной интерпретации кодекса Гиппократа, Глаша каждый раз безропотно лезла под хирургический стол и сидела там часами с судном в руках  не мог, не имел права старый врач приостановить сложнейшую операцию по малой нужде.

А домовой Гоша, в существование которого безоговорочно верил весь женский состав лечебного заведения, включая санитарок и дипломированных докторов, развлекался на свой манер. Не угоди ему, не поставь на ночь полкружки свежего молока, непременно высыплет таблетки в корзину или спрячет в дальний ящик самый нужный хирургический инструмент, который Глаша загодя заботливо разложила на приборном столике. А уж ежели в процедурной начинал выплясывать медицинский шкаф или сама по себе скрипела колёсиками «каталка», то непременно жди «тяжёлого» больного, которого примчит неотложная помощь. Вот такие дела. Спаси Бог

 В город, в город мне надо, к сыночку моему родному,  продолжала причитать Глафира.  Один он у меня, на весь свет один,  и заламывала себе руки.

Молча слушали люди стенания несчастной женщины. У каждого свое горе, но ещё хуже, когда к своему постучится ещё и чужая беда. Худо, ой худо тогда.

Не говоря ни слова, Чистяков подошёл к убитой неизбывной печалью бывшей медсестре и обнял её за плечи.

 Не надо, милая, не надо,  вполголоса повторял он и разглаживал её спутанные волосы.  Даст бог  обойдётся. Всем сейчас тяжело,  говорил и не верил в свои слова. Неподъемное горе свалилось на согбенные спины людей, которое ни понять, ни представить себе невозможно. Где искать выход, к кому простирать руки, от кого ждать совета и выручки  неизвестно. То, что произошло с этим миром, выходило за пределы человеческого разума, ломало самую устойчивую психику, лишало воли и отбирало последние силы, оставшиеся для борьбы за элементарное существование.


 Да что же вы все правду боитесь сказать? Всё вокруг да около ходите. Смерть, смерть глядит нам в глаза. Я вижу здесь не людей, а одних живых мертвецов, которые всё ещё на что-то надеются. Уж лучше сразу уйти с этой проклятой базы и умереть в чистом поле. Нет мочи терпеть такую муку,  резанул по ушам женский истеричный вскрик. Глеб Долива повыше поднял железную коробку, в которой плавали горящие фитили. Колеблющийся свет выхватил из темноты перекошенное женское лицо ещё молодой женщины, предположительно не старше 35 лет, которое, несмотря на перенесённые мытарства, грязный подбородок и воспалённые глаза, всё ещё сохраняло признаки выдающейся красоты. Выговорившись, женщина ещё теснее прижала к себе маленькую девочку, которую все уже знали как Машеньку, и уткнулась носом в ровный пробор на её головке, который разделял светло-русые волосы, и зашлась в ничем не сдерживаемых рыданиях.

Было время, совсем недавно, когда Элеонора Завьялова чувствовала себя неукротимой воительницей, победительницей в негласных дуэлях с любыми дерзкими претендентками на её трон. Чувство повелительницы этого мира, по крайней мере тех его пределов, которых достигали её чары, ласкало самолюбие, заставляло испытывать звенящий восторг от осознания своего превосходства. Стоило ей появиться, покачивая желейными бёдрами, скажем, в фойе театра в стильном платье-футляре красного цвета, как головы присутствовавших мужчин начинали неодолимо разворачиваться в её сторону. Как не восхититься переливами ухоженного и тренированного тела, когда Элеонора, немного жеманясь, усаживалась в кресло? Тут уж держись вечно рыщущая в поисках лёгкой поживы мужская братия. Ну а если, как бы невзначай, её длинная и стройная нога в элегантном чулке и красной туфельке вытягивалась в направлении замершего от вожделения очередного созерцателя её женской грации, то можно быть уверенным, что не пройдёт и месяца, как пламя неудовлетворенной страсти сожжет его наполовину.

Назад Дальше