Крохи бытия - Лазарь Соколовский 6 стр.

Зачем же плачет даль в тумане,

И горько пахнет перегной?

Опять березы и осины
толпятся в черном у крыльца 
очередные годовщины,
и речи, речи без конца.

В «служении литературе»
какой-то выспренний запал 
а просто следовал натуре
и, как сказалось, так сказал

под интонации Шопена,
разбросанные второпях.
Весна стояла по колена
в еще не высохших слезах.

Как будто август обернулся
на май в исходе, к той поре,
когда, казалось, мир проснулся 
сирень вскипала во дворе,

хор смолк уже, но птичье пенье
гремело сквозь иконостас.
Мы подчиняемся служенью,
когда оно превыше нас.

Нам выпало кружиться возле
случайных прихотей эпох
с попыткой внять  что будет после.
Судить не нам, помилуй бог.

Размытый лик в оконной раме,
в недалеке могильный прах
Играть в слова, дышать словами,
оставшись здесь не на словах

бульварной критики, что злее
не станет  некуда уже,
не в доме даже, что музеем
случится все же  на меже,

увы, застроенного поля
по мановению блатных,
где узнаваем был дотоле
деталями, что вжились в стих.

Пока хулой чернила площадь
по осени предгрозовой,
с ольховой поредевшей рощей
срываться в высший непокой,

лишенным суеты, что мимо
незамечаемой текла.
И возносимым и гонимым,
обиды выжегши дотла,

на перевозе, перепосте,
преображая звуки в плоть,
у пруда перекинуть мостик
в иную глубь, в иную водь.

Там по сошедшимся приметам,
куда не сунется провал,
на призрачной границе лета
как будто в Лету отплывал,

где упокоивались бури
в соседстве с этой простотой.
Служение литературе
Чему мы служим, боже мой

Здесь бабье лето  осень всю, тепло
до декабря бывает, лишь ночами
заиндевеют крыши, за стеклом
капель тогда забьет под каблучками

лучей привставших. Потянувшись всласть,
сбежав от полубденья-полуспячки,
скорей за дверь  занять или украсть
горсть мудрости хотя бы из заначки

притормозившей ясности, пока
ее не замутнит стезя иная,
обряженный когда, как истукан,
лопаты выгребаешь из сарая.

Но и скрипя по первому снежку,
заведомо прибавившему света,
еще сгоняешь зимнюю тоску
картинкой ускользающего лета.

Угрозы севера  пустяк, ослабла нить
начал исходных, пахнет гарью в мире,
круг низший завершается, спросить
каких богов, назначенных в псалтири

для временных насельников земных,
как приостановить исход хотя бы
Однако здесь тепло, и смутный стих
цепляется за снежный отклик слабый.

Отложим плач: час икс не наступил
на нами же оставленные грабли 
созданье ль утеряло прежний пыл,
что осень уплывает, как кораблик?
Мы на распутье снова, и куда
ему теперь: направо, влево, прямо
А годы утекают, как вода,
остаться б, слившись с этой панорамой,

сезонную нащупывая связь
с природой, обреченной на кочевье,
и сбрасывать слова не торопясь
под ветер, обнажающий деревья.

Как не дается ничего задаром,
так с осенью игра  скорее блиц
и то в подставу. Пусто на бульварах
не столько внешне выцветших столиц.

Московский подгребет, парижский трафик
из памяти, где свалено всего
навалом из событий, биографий.
Где ж преклонить колени  у того ль,

кто начинал поденщиной до пота,
или того, кто сразу напролом?
Судья найдется, глянет на работы 
что сам оставил кистью ли, пером?

«Я памятник воздвиг»  Нерукотворный?
«Тропа не зарастет»  Ни боже мой!
Когда б одни устаревали формы 
сдвигаются основы, как ни строй,

день сокращается шагреневою кожей,
и не спасают кофе ли, табак,
ночные вдохновенья Подытожим:
есть книжный, есть роденовский Бальзак.

Но уж замшела бронза, а читают
по интернету, так ученый муж
какой мелькнет  и пусто на Распае
невдалеке от толп на Мулен Руж.

Лет полтораста вон  и не случаен
исход от схваток послеродовых:
Париж уже арабский по окрайнам
на треть почти! Что сделаешь, увы.
Искусство не морочится приплодом,
а тот подспудно копится во мгле 
не вдруг переселение народов
«сюрпризом» обернется на Земле.

С чего б художник грезил о победе
искусством изможденной красоты
под шелест человеческих трагедий,
за призраком в погоне, где и ты

то рвался за богатством в римских копях,
то сотня авантюр  в кармане вошь,
женился было все же и в Европе
на даме знаменитейшей И что ж?

Колоссы не колосья, их считают
эпохами, но если крохи уж
и на Парнасе  пусто на Распае
Хотя, мой бог, причем тут Мулен Руж!

Как будто внове: тыщи по секс-шопам,
а по читальням сотня или две.
Законы джунглей  выживаем скопом,
пророкам и в Париже, и в Москве

кредита не покрыть, оскудевает
рука дающей, вот уже запрос
сверх сил ее, к провалу мчится стая
под грохот обезличенных колес.

Что Анна остановит поезд скорый
на час какой-то, право, ерунда
Бульвары притормаживают город
от срыва, по инерции  куда?

Колоссы нынче листья подметают,
когда б в арабских дебрях только глушь
Скульптуры, книги Пусто на Распае,
хотя и нет толпы на Мулен Руж.

Желанья, что влезают в промежуток
меж подлинным и мнимым, всякий день
уже иные  мы давно не тут, а
там, где истончается шагрень

Исчезла Слава, вроде бы Но сносит
великие свершенья на смотру
куда-то вбок, где провожает осень
любовь, так и не спасшую игру,

где Мулен Руж еще гремит канканом,
как будто город сдан абы кому,
и на Распае старые каштаны
уж облачились в снежную чалму.

Бульвары те же страсти, те же птицы,
саврасовским подобные грачам,
и та же тень привычная ложится
на патину могучего плеча.

Как сыпалась «Комедия» из рога
и как подогревала аппетит!
Вот так же у Никитской стынет Гоголь,
и тоже не сказать, что позабыт

Ноябрь, как пес, очнулся по привычке
и ухо навострил: о чем поют 
двух языков как будто перекличка
у жизни, проскользнувшей на краю.

В английском осень  fall, что значит падать,
спадать, бросаться навзничь, припадать,
плюс постфиксы, возможно, что засадой
тому, кто stupid (туп) тебе подстать,

чтобы запомнить тонкости, оттенки
сошедшего дождями октября,
где мнет Борей листву, set  ставит к стенке
распятые стволы, посеребря

сорочку почвы, верхнюю основу,
что создает и пищу, и пейзаж.
В английском снег звучит похоже  snow,
лишь выпал, вид (здесь view) такой, как наш

исконный, деревенский. Только выйдешь,
едва спросонья натянув треух 
так ветрено (что по-английски windy),
лопату (shovel), жареный петух

пока не клюнет, к черту! Как ни бейся,
поток сознанья не спешит с рывком,
ленивый, сволочь, (по-английски lazy)
растает к полдню, словно в горле ком.

В еще вчера зовущей, похотливой,
двусмысленно воспетой наготе,
вдруг что-то исчезает  disappear,
поскольку ощущения не те,
обмылки лишь Темнеет аж в 4,
ноябрь  уже предзимье, иней скор
все под гребенку. Пусто (empty) в мире,
предпочитаешь ждать весну (prefer).

В окне с рассветом кадрами мелькают
вороны, в стаи сбитое скворчье,
и нечем вдохновиться (здесь inspire),
как в нецветном кино, где все ничье.

Рябь на воде, заброшенное поле,
отдавшее свое, раздетый лес
вплывут (swim in) как будто поневоле
куда-то в бесконечность (здесь endless),

что безъязыка. Значит, как ни тщись ты,
не отбрехаться, выйдя из дверей,
будь неизвестным или знаменитым,
отдать концы созвучно pass away.

И пусть вдогон, очнувшись, память крутит
слова, как сыплет страны из горсти,
чтобы понять, как мы близки по сути,
брось dictionary  хватит десяти.

А если и не хватит, что за тайна 
лишь Ахерон преодолеешь вброд,
ту кроху знанья (по-английски tiny),
господь на крышку скинет на поход.

страна березового ситца

Какие дела  делишки:
пыль вымести по углам
Так очередная книжка
на стол утомленный легла.

Я думал, что пригодится
дерзание и мое 
страна кружевного ситца
опять поросла быльем.

Рассчитывал на минутку
раскрыться, наладить связь,
да все обернулось шуткой,
лишь оттепель пронеслась.

И что же, опять под знамя
из страха или подлей 
для денег сыпать словами
в поддержку лукавых идей?

Российского интеллигента
проклятье, судьба, стезя 
как издавна, ждать момента,
по самой кромке скользя.

Да чья-то свеча не гаснет
от однообразья зим:
Крылов отступил, но в басни,
в «Историю»  Карамзин.

Полсилы ведь тоже сила 
хоть чем-то трясти народ,
кто смог, тот себя смирил, а
не вышло  опять не в приход.

Хоть толку об этом всуе
в наш очередной развал
Ноябрь пролетел впустую,
а тоже ведь обещал.

Смотался себе в самоволку,
взъерошив березовый дым.
И книжке взобраться на полку
впритирочку к остальным.

Безбожной утешимся ленью,
в нетрезвый вплывая разгул 
эпохи промчались в мгновенье,
а космос и не вздохнул.

Какие молитвы ль, разборки
на малой песчинке  Земле:
чуть сдвинет ракушечка створки 
и все растворится во мгле.

А что если грезим не чушью
и в этот отпущенный раз 
галактики неравнодушье
хоть как-то зависит от нас?..

Здесь нет ничего такого любопытного, о чем бы мог я тебе сообщить. Событием дня является трагическая смерть пресловутого Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она не была решительно ни в чем виновата Эта история наделала много шума болтали много; а я слушал  занятие, идущее впрок тому, кто умеет слушать. Вот единственное примечательное происшествие.

1

Жить бытийным ли, событийным ли 
все равно, что блуждать впотьмах,
суть познания  в созерцании,
хоть и это тоже не ах!

Осень сыпет и сыпет походя
то листвою, а то снежком,
чаша отчая выпита, но хотя
не сладка  а истает в ком?

И какая речка ни катится,
память тянет к истоку  к Оке,
Анды кроются белой скатертью 
то Кавказ встает вдалеке.
В простачка сыграл, в грамотея ли
в фарсе века  назло всему
созерцанье само просеяло,
что на выброс, а что в суму.

Не избыть ни того, ни этого,
что рожденьем дано, но как
не скатиться в раба отпетого,
о тюремный не биться косяк?

Событийная тянет к мщению,
хоть бытийная в общем та ж.
Созерцание  в замещении,
наложив пейзаж на пейзаж,

где смешались к Освего, к Сороти ль
спуск, онегинская скамья,
захлестнувши петлей на вороте
крохи мысли и бытия.

Преходящей активности крошево
разлетится, как снежный ком, 
в созерцанье уж то хорошее,
что останется скудным стихом

про пустые щи, черствый хлеб ржаной
да отечества кислый квас,
что вольется в годину дуэли той,
где как будто стреляют в нас.

2

Будни, разреженные тайком
полупоэзией ли, полупрозой,
тьма непролазная, баба ли с воза 
только не легче кобыле. Пешком,
благо, чуть-чуть. Задувает ветряк
за воротник, и дыхалка бунтует.
Десять шагов. Не укрыться никак,
не о себе  о семье помятуя.

Чуть не с два века промчавшихся зим
что-то в последней дороге схоронят?
Вместо навоза давно уж бензин 
где ж эти ментики, где эти кони?

В мерзлой стране созерцанье не ах,
чтобы оставить завет поколеньям
как панацею  в долгах, как в шелках,
нет даже места божественной лени.

Бронза отлита уж, но от столпа
Александрийского тот же медвежий
след, те же жертвы и та же толпа
непросвещенная, власти все те же 

чернь подзаборная, с места в карьер
лгать, лицедействовать, хапать готова.
Десять шагов и последний барьер.
Если б решала не пуля, а слово!

Ах, мы наивные  словно в песок
все твои бури как светская полька,
разве что тело потянет возок
в Горы Святые. Святые насколько

3

Как вдруг об этом случилось  не зна
В буднях, по-прежнему серых и плоских,
с фактов тугих, с воспаленного ль сна
как до меня донеслись отголоски
выстрела дальнего, здешних ворон
лай, а не граянье, как от простуды,
скрежет зубовный, задушенный стон,
словно толчки, что опять ниоткуда.

В том и поэзия вся: от сохи
и до молитвы, кому-то взносимой,
горы любовной святой чепухи
в проблесках смысла, что мимо и мимо