Уху-Уху ест мошек, скрипнул вождь-Жаба. Мошки врагов едят. Мýсу что, слабей мошек? Нет, мы сильней.
Запомните, что взойдёт солнце раз, взойдёт солнце два придут к вам инкапаруна, вёл суарá. Придя к вам, будут учить вас, как жить не плохо.
Ох! прокричала милая Жапорé из чащи. Здесь суарá со мной! Есть последний сучок. Смотрите! Мне можно замуж!
Все убедились. Старый вождь мýсу, вздев руки, крикнул:
Свадьба-женитьба! После мы, муравьеды, род Уху-Уху, выйдем на битву с инкапаруна.
Много их, как воды! долдонили суарá, ворочая разноцветными щепками по углам верхних губ. Их много, не сосчитаешь.
Мýсу, хихикая, скрылись в хижинах. Суарá пошли дальше в мокрые джунгли. Сквозь тростниковые стены их провожал злорадный мстительный взгляд; вождь-«Жаба» скрипел: «Убьём их всех суарá, сказал! Нужно свежее мясо к свадьбе-женитьбе!»
Вооружившись, род Уху-Уху, выпрыгнув в заросли, заскользил там под ливнем с луками, с копьями и с большими дубинками Раздались звуки битвы, вопли и стоны Мýсу вернулись с громкой победой: пленных несли на палках; маленьких стадом гнали сторонкой. Вечером было пиршество. Жапорé спутал милую и себя лианами, утверждая супружество. Пару жаренных пленных съели. Кто-то призвал съесть «инкапаруна».
Сказано сделано. Рейд по джунглям в дожде был дерзостным. Возвратившись к кострам близ хижин, мýсу в личинах птиц и животных сели под пальмой, к коей примкнули нескольких пленных в странных нарядах. Вождь стал срезать с них мясо. Пленные корчились и стонали, и лишь один молчал, коренастый со шрамом. Вождь всё срезал с них мясо. Женщины, тычась в раны на жертвах, мазались кровью. Младший из пленных начал вопить, обмякнув. Мýсу, убив его, оттащили в болото. «Если при казни некто выказывал боль гримасами на лице и трепетом, также стонами, то они разбивали ему все рёбра, внутренности топтали». Пленный со шрамом выдержал муки; он даже пнул жену Жапорé, сосавшую его кровь. Сожрав храбреца с почтением, племя спело:
Ох-илльи!
Бог Уху-Уху, муж Маморé-реки,
слушай, слушай:
были к нам суарá
их съели!
инкапаруна пришли
их съели!
Мы всех на свете съели с кишками!
Нет нас храбрее!
Илльи! ох-илльи!
Зубы убитых как амулеты тут же украсили шеи воинов, а берцовые кости стали дубинками. В платье пленника, в безрукавной рубахе из то-ли-кожи-то-ли-не-кожи, старый вождь прыгал через костёр, куражась; но подражатель сгорел упав, чем и вызвал веселие. Накурившись сон-трав, заснули. Дождь брызгал в крышу лиственных хижин Племя пришло в себя в луже, в путах. Инкапаруна, сплошь в безрукавках из странной кожи-то-ли-не-кожи, рослые, злые и с топорами, брали мужчин из племени, чтобы каждому отсекать верх черепа. Из верхов получались чаши, и эти чаши клали в корзины. Злыдни ругались и торопились; после ушли с женой Жапорé, красавицей, будто их вовсе не было. Мýсу зажили прежней жизнью, съев соплеменников, умерщвлённых врагами.
Восемь лун-месяцев шли плоты вверх по Амару-мáйу2, мутной реке, и дикая спала с дюжим, сильно хворавшим инкапаруна в маленькой рубке из веток пальмы. Он был вождь воинов, что пришли и казнили, помнила мýсуска, Жапорé, её мужа, и соплеменников.
К ним на плот заявились вдруг златоухий вождь очень лисьего вида и вождь понурый. Инкапаруна трясся в горячке, но быстро вылез из-под накидки и поклонился им.
Инка-милостью Йáкак!
Вáрак, ты храбрый пятидесяцкий! вкрадчиво начал лисоподобный. Ты бился смело. Мы одолели дальние страны, где всходит Солнце. Чунчу и мýсу и остальные рады жить новой правильной жизнью и подчинились нам. Покорив Восток, возвращаемся, взяв вождей его, чтоб узрели Великого, Сына Солнца и Светоча, повелителя инков и полубога. Вáрак, скажи мне, так ли ты мыслишь?
Тот свесил голову. Вождь с понурым лицом вздохнул. (Жена Жапорé притихла).
Пятидесяцкий? лисил пришедший. Нет, храбрый Вáрак. Ты новый сотник! Помни: герой, как ты, может стать пятисотником. Выздоравливай и начальствуй. Воины ленятся, пьют, болтают. Действуй же!
Река Амару-майу в стране Мусу-Мусу
Златоухий вождь кончил и по мосткам пошёл на большой плот, флагманский. Вáрак, падая в шкуры, буркнул:
Река Амару-майу в стране Мусу-Мусу
Златоухий вождь кончил и по мосткам пошёл на большой плот, флагманский. Вáрак, падая в шкуры, буркнул:
Я, Рока-кáнут, много лун маюсь от лихорадки. Тяжко мне.
Вождь с понурым лицом из своей серой сумки вынул шнуры, сказав: Вáрак, справишься Доложи мне расходы, смерти, трофеи в пятидесятке, новый курака3. Впредь ты обязан будешь вести счёт в сотне как новый сотник.
Вáрак, встав, запустил руку в ларь из прутьев вынуть горсть листьев.
Да, Рока-кáнут Коки сжую и скажу тебе. Кока силы поправит Слушай, начальник: коки три меры, вот что осталось в пятидесятке восемь осталось; сорок погибли. Так-то, начальник.
Слушая, тот вязал узлы на шнурах.
Фасоли девять корзин всего, буркнул Вáрак. Проса корзина Чýньу-картофель, вроде, закончился Пробавляемся фруктами, тут их тьма в лесах. Также тут мы зверей бьём, их не учли пока Сыну Солнца Ты, Рока-кáнут, знающий счётчик, в Куско учился. Ты вот ответь мне: чтó мы пошли сюда?
Тýпак Инка Йупанки, наш главный инка, думая, что в стране Мусу-Мýсу маются варварством и желают порядка
Знают порядок! Сотник скривился. Свой тут порядок! Эта вот дикая с её родом ели друг друга и поклонялись, видел я, жабе. Мы их побили и говорим: бог Солнце Мы воевали некогда чи́му, нам говорили: чи́му тупые. А у тех чи́му есть города, как Куско, ходят в одеждах, бог их Луна, считай, как у инков Мне сорок лет почти, с двадцати воюю. Только придёшь с войны, поле вспашешь вновь бить предателей посылают Вáрак стал кашлять.
Счётчик продолжил: Все люди алчны. Голый вначале грезит о тряпке, как эта мýсуска, он кивнул на дикарку подле накидки, что Вáрак сбросил. Тряпку получит грезит о бархате. Сотник хочет быть темником, и так далее. А над всеми Владыка; он хочет власти; значит, он алчный.
Вáрак смутился. Это не надо про Господина-то, про Лучистого Отче
Счётчик, встав, вышел и в челноке поплыл к остальным плотам, а их было до сотни Вáрак же, сидя, что-то обдумывал, пока дикая вдруг не кинулась в пляску голая, лишь в своём пояске с сучками. Ноги летали, руки порхали.
Ты Има-сýмак4, выложил Вáрак, дав ей рубаху. Вот, приоденься Кость сними И он ткнул в позвонок, болтавшийся на лианке на её шее. Дикая вскрикнула. Има-сýмак! хмурился Вáрак. Ты и твои в лесу съели воина, моего земляка, хорошего. Ты взяла его кость? Дурища! Дух прилетит оживлять его, не найдёт кость убьёт тебя.
Кость его бог могучая! она спела.
Вáрак, ругнувшись, вышел из рубки. На исполинских брёвнах плота, за мачтой, пили солдаты. В туче москитов он спрыгнул в лодку и взял к другим плотам, глядя в джунгли, что по-над руслом.
«Инкапаруна думала дикая, глядя Вáраку вслед. Могучие муравьеды, злые! Много одежды, много еды, ох-илльи!.. А Жапорé не имел еды. Ничего не имел он, кроме прекрасной и сильной плоти»
Воин-гигант, склонясь и схватившись за лодку, высадил Вáрака на корму плота у жаровни, где были чаши. Там оба выпили.
Ну, земляк, начал Вáрак, слушай, что было. Инка-по-милости не имел права дать мне чин сотника, то есть Йáкак. А он вдруг дал мне чин, будто он чистый инка. Инки погибли, хоть были инками, а вот сам Йáкак жив И мы с тобой, Укумари-десяцкий, живы, хоть мы общинники. Мы никто, а, глянь, живы.
Ты стал куракой молвил десяцкий, глядя в жаровню. Йáкак?.. Припомнил я, как до чащ Мусу-Мýсу бились мы с чунчу и враг насел на нас. Инка бился отважно, а этот Йáкак был недалёко. Диких прибавилось; инка-милостью смылся а вот у инки видел я нож в спине Чёрт! Возьми меня, если ложь сказал!
Оба замерли, ожидая суда злых духов; и Укумари опять повёл:
Йáкак врал, что наш инка погиб от чунчу. А как вошли в леса, инки быстро пропали, кто от болезней, кто от стрел диких. Главный стал Йáкак, хоть у нас в войске инки-по-милости старше есть. Потому как он, вроде, сын от наложницы Титу Йáвара, кто наместник Востока. Йáкак велит: воюй! Я иду а врагов чую сзади; жду, что убьют свои Йáкак злится, так как я видел, как сгинул инка.
Он замолчал, прислушавшись к плеску волн о плот, посмотрел в чащи берега, где таилась опасность. Сеяла морось; мошки кусали.
Вáрак заметил: Да, он был храбрый инка начальник!.. Все инки пали. Главный стал Йáкак, инка-по-милости.
Он с наместником над Востоком, вёл Укумари, скажет Владыке: чунчу и мýсу, он скажет, наши. Но он не скажет, что их не выучишь доброй жизни. Мы тут напрасно бились и гибли. Тропы, что сделаны, заросли уже; кровь от битв и сражений смылась дождями. Так что получится, будто не было нас вообще тут, в этих чащобах. Взяли мы пленных, редких животных А что наш Йáкак льстил этим чунчу, вещи дарил им, и не узнают Зря Йáкак льстил им. Чунчу ведь рядом: три дня пути до нас, до владений Великого Сына Солнца.