А выбора-то у тебя и нет.
Нет! В этом-то и беда! Зачем только моему покойному отцу и покойному отцу Киски втемяшилось обручить нас ещё детьми? Почему, чёрт их забери то есть я сказал бы так, если бы не уважал их память почему им было бы просто не оставить нас в покое?!
Ну-ну, дорогой мой останавливает его мистер Джаспер с мягким упрёком в голосе.
Что «ну-ну», Джек?! Тебе-то легко говорить! Это ты можешь себе позволить ко всему относиться свысока! Конечно ведь твою-то жизнь не расчертили наперед стрелками и линиями, словно дорожную карту! Тебя-то ведь не связали насильно с девушкой, которой ты неприятен! Ты можешь выбирать! Для тебя жизнь как персик прямо с ветки, сочный и ароматный; а для меня его сорвали, помыли, обтёрли, нарезали и
Давай-давай, парень, не останавливайся. Гони дальше.
Я задел тебя этими словами, что ли?
Вовсе не задел.
Боже, Джек, ты что-то очень побледнел! Что с тобой?! У тебя глаза стали какие-то мутные.
Мистер Джаспер с вымученной усмешкой слабым жестом останавливает готового прийти на помощь племянника, а затем объясняет после паузы:
Я принимал опиум от болей, от страшных болей, которые у меня иногда бывают. У этого лекарства такой побочный эффект накатит вдруг волной и сразу отпустит. Вот и сейчас Но уже проходит. Не смотри на меня, так быстрее пройдёт.
С ошарашенным выражением лица младший родственник пытается утвердить свой взгляд на углях камина, а старший, дрожа, таращится прямо в пламя. Затем так же неожиданно руки его, только что словно пытавшиеся выломать ручки кресла, обмякают, крупные капли пота проступают на лбу и щеках, и дыхание снова возвращается к мистеру Джасперу, пусть пока и неровное. Со вздохом облегчения он откидывается в кресле и минуту-другую приходит в себя. Потом он наклоняется к племяннику и мягким жестом кладёт ему ладонь на плечо.
Ты же знаешь, как говорят: в каждом доме есть свои собственные скелеты в шкафу. Ты же не думал, Нэд, что у меня таких нет?
Вот бы никогда не подумал, Джек, что у тебя в шкафу тоже есть что-то подобное! Хотя, если вдуматься, и в моей семье, и в Кискиной
Ты начинал говорить, перебивает его мистер Джаспер, какой спокойной и размеренной тебе кажется та жизнь, которую я веду в этом сонном городке. Ни тебе столичного шума и гама, ни рискованных спекуляций на бирже, ни частых переездов знай, занимайся себе любимым делом, музицируй, да распевай песенки?
Ну, что-то такое я и хотел сказать, да. И раз уж ты сам заговорил об этом, то я дополню. Я собирался сказать, что ты в короткое время смог добиться у всех огромного уважения и как хормейстер, и как первый певец в соборе. Можно ещё добавить, что ты с твоим независимым положением можешь сам выбирать, в каких кругах вращаться тебя везде примут с восторгом. Да и какой, в конце концов, ты талантливый и всеми любимый учитель! Подумай сам Киска, которая терпеть не может чему-то учиться, и та говорит, что у неё отродясь такого учителя не было как ты!
Да это-то всё понятно Вот только я это всё ненавижу!
Ненавидишь?! Но почему, Джек?!
Да потому, что меня убивает всё это удушающее однообразие здешней жизни! Скажи, вот как ты оцениваешь наше пение в соборе?
Чудесное пение! Божественное пение!
Да? А мне оно часто кажется каким-то дьявольским! Эхо моего собственного голоса, отражаясь от сводов, как будто издевается, как будто хохочет мне в лицо! Наверное, ни один монах, который десятилетиями гнул тут колени в молитве, не испытывал большей скуки, чем я! Но даже он мог немножечко развлечься, выцарапывая чёртиков на деревянных сидениях скамей. А что остаётся мне? Процарапывать их на своём сердце?!
А я-то думал, Джек, что ты нашёл своё место в жизни пораженно говорит Эдвин Друд, смотря с тревогой на своего старшего товарища.
Да знаю я Все так думают.
Конечно, все! соглашается Эдвин. И даже Киска мне так говорила!
Когда это она такое сказала?
Тогда ещё, в прошлый мой приезд. Ну ты помнишь три месяца назад.
А что именно она сказала?
Ну только, что она занимается теперь с тобой музыкой, и что ты просто рождён для своей профессии.
Младший из собеседников поднимает глаза на портрет. Старший же и так не спускал глаз с них обоих.
Что ж, дорогой мой Нэд, говорит потом мистер Джаспер, кивая с какой-то мрачной решимостью. Значит, придётся мне покориться судьбе, если уж я оказался таким рождён. Да и менять теперь что-то было бы уже поздно Но пусть это будет наша с тобою тайна.
И я свято её сохраню, Джек.
Я рассказал это тебе потому, Нэд
Я знаю. Потому, что ты любишь меня и доверяешь мне так же, как и я тебе. Потому, что мы с тобою лучшие друзья. Вот тебе моя рука, Джек!
И так они стоят рука в руке, глаза в глаза а мистер Джаспер продолжает:
Я рассказал тебе это, Нэд, чтобы ты знал: даже такой скучный, закопавшийся в своих нотных бумагах человек, как твой дядюшка-хормейстер, может порою о чём-то мечтать, чего-то хотеть добиться, быть неудовлетворённым судьбой, работой, всем своим существованием
Я это понял, Джек.
И ты это не забудешь?
Ни за что, Джек. Разве я выгляжу человеком, который может забыть то, что ему с такой добротой доверили?
Хорошо. Пусть это послужит тебе предостережением.
Отступив на шаг, Эдвин недоумённо вглядывается в лицо Джаспера, пытаясь постичь смысл его последних слов. Потом с чувством отвечает:
Я, конечно, пустоголовый и легкомысленный парень, Джек, и мало что видел в жизни. Я ещё молод, я ещё наберусь опыта, но даже тот, который я уже имею, подсказывает мне от всей души подсказывает! как благородно с твоей стороны это было: раскрыть передо мной свою душу, чтобы предостеречь меня ввиду грозящей мне опасности.
Мистер Джаспер вдруг каменеет лицом, и в фигуре его проступает такое напряжение, что он, кажется, забывает даже дышать.
Конечно, я заметил, Джек, продолжает меж тем Эдвин Друд, что тебе это нелегко далось. Я же видел, что ты и на себя не был похож, что ты совсем другим стал. Конечно, я знал, что ты очень ко мне расположен. Но что ты, можно сказать, принесёшь себя в жертву ради меня нет, к этому я готов не был.
Мистер Джаспер безо всякого видимого перехода становится вдруг снова подвижен, переводит дыхание, улыбается и облегчённо машет рукой.
Нет, Джек, не отказывайся от своих чувств, прошу тебя! Я нисколько не сомневаюсь, что то нездоровое состояние души, которое ты мне с таким жаром описал, причиняет тебе боль и переносится тобою очень тяжело. Но, Джек, я уверен, что нет никакой опасности, что это состояние когда-нибудь передастся и мне. Ты же знаешь, что я-то нахожусь совершенно в другой ситуации! Ты же знаешь, что не пройдёт и нескольких месяцев, как я заберу Киску из школы и назову своею женою. Что потом мне предстоит работать инженером на Ближнем Востоке, и что моя жена вынуждена будет отправиться туда вместе со мною, хочет она того или нет. И пусть мы с нею иногда ссоримся что и не удивительно, учитывая всю скуку нашей заранее решённой помолвки мы с нею замечательно поладим, когда оно у нас дойдёт до дела. Как поётся всё в той же балладе, Джек: «я буду петь, жена плясать, и дни в блаженстве протекать!». Что Киска у нас красавица так это очевидно И, глядя на этот портрет, я клянусь слышите, вы, Мисс Дерзилка! что я сожгу этот рисунок вместе со всем его недовольным выражением лица, и нарисую вашему учителю музыки новый!
Мистер Джаспер, который на протяжении всей этой тирады в раздумье не отнимал руки ото лба и смотрел на племянника с весьма благожелательным выражением, говорит с лёгкой усмешкой:
Значит, предостерегать тебя не нужно, да?
Не нужно, Джек.
Значит, предостерегать тебя бесполезно?
Да, Джек, с твоей стороны совершенно бесполезно. Да и не чувствую я никакой опасности, поэтому и тебе не нужно беспокоиться.
Дойдёшь со мною до кладбища?
Конечно, Джек, с удовольствием с тобой прогуляюсь. Давай только сперва заглянем в Кискину школу, я хочу оставить там для неё подарок. Это всего лишь перчатки столько пар перчаток, сколько ей сегодня исполнилось лет. Такой поэтический подарок. Как думаешь, Джек?
Нет слаще в этом мире ничего, негромко декламирует Джаспер, чем юноши влюблённого мечты.17
Только надо успеть до полуночи, иначе вся поэтичность пропадёт. Конечно, это против правил заявляться так поздно, но пакет-то передать они не откажутся. Итак, перчатки в кармане я готов, Джек!
Мистер Джаспер решительным жестом распахивает дверь, пропуская племянника вперёд, и они выходят в темноту осенней ночи.
Глава III.
«Приют Монахинь»
Кажется, пора уже дать нашему старинному английскому городку хоть какое-нибудь название. Лучше всего выдуманное причины этого станут понятны позднее. Назовём его Клойстергэм. Наш древний городок при друидах носил одно имя, при саксонцах другое, при норманнах так и вовсе третье, поэтому ещё одно наименование ему уж никак не помешает.