Но нет: апломб и характер не позволяют снизойти. Да и у нее тоже характерец еще тот! Так и уперлись оба рогами А ведь можно было бы общий язык найти было бы желание, добрая воля, но куда там! Вот и продолжается коррида.
В 8:30 у меня эфир, в 9 запись у Соньки Сурич, зять поднимает глаза к потолку, ёппрст! Потом я бегу на киностудию. И хрен знает, сколько я там проторчу, а в пять у меня уже индивидуальные в институте! А потом я притащусь домой, если не сдохну. И вот это, он скрипит зубами, А завтра заседание кафедры! Мне посрать некогда!
Выпить и закусить-то время всегда есть. не унимается теща.
Вы Вы! он не находит подходящего слова, для того чтобы охарактеризовать тещу, и лишь взбешенно трясет кулаками. Его душит гнев. Наконец, сорвавшиь с места, он, топая, убегает из кухни.
Мама, ну что ты такое говоришь? упрекает Бабку дочь.
А че, вчера трезвый был что ль?
Ты, правда, Мария, чего к Илье привязалась? подает реплику Дед.
А ты помолчал бы, немила харя, тебе-то он тоже наливат, глаза б не видели.
Ну, чего разошлась, подумаешь, какое дело! Мужик с работы, устал. Что, он выпить каплюшку не может? Ох, Мария, и чего ты такая злая? Ну, выпили самую малость.
Малость? Две «чекушки»? С утра уж зенки-то налил, а потом еще добавил. Мало тебе! Ему-то чего он двужильный. А ты? Бабка делает отмашку рукой.
Дед, крякнув с досадой, выходит.
И в этот момент совершенно неожиданно входит Вова. Бабка всё утро поджидала его, всё время была начеку, и надо же! Как раз когда она на минуту забыла об этом, ребенок пришел. Заболтали ее эти немилы хари!
Двадцатичетырехлетний «ребенок» явно не в настроении он недоволен и сильно раздражен.
Бабка, всплескивая руками что у нее предвещает очередной приступ активности, начинает бурно суетиться:
Ой, Вова! Садись скорей, я сейчас яйцо сварю, а пока бутерброды поешь.
Бу-тер-броды произносит Вова, кусая ногти, с выражением вселенской скорби и одновременно бесконечного сарказма. А цианистый калий у тебя есть?
Какой такой калий? Нету. Бабка обеспокоенно оборачивается к дочери: Ирин, а где его взять? Я сегодня на базар иду.
Мам, это не еда, объясняет Мать, это Вова так шутит.
Она подходит к сыну и, гладя его по голове, успокаивающе говорит:
Не переживай, все пройдет, воспоминания только и останутся.
Как это не переживай? взвивается он. Она ушла, понимаешь, она ушла?
Вернется, все будет хорошо.
И почему я маленьким не умер? произносит Вова, глядя в бесконечность. Жизнь разбита, всё кончено
Но Мать, увы, не может себе позволить и дальше предаваться с Вовой мировой скорби у нее, на минуточку, есть еще дела
Мам, вот тебе деньги на продукты, возвращается она к прозе жизни. Я в буфет на работе зайду, если будут сырочки, то возьму. Давид должен привезти 20 кг капусты. Пусть на балконе поставят, потом разберемся. Все я пошла.
И с этими словами она уходит.
А в кухне «продолжается бой»: Сережа стоически пытается доесть «солдатиков». Но силы и терпение его уже на исходе. Ему кажется, что больше от него уже просто невозможно требовать. Но Бабка, преданная своему долгу кормления до полной победы, непреклонна:
Ты должен доесть до конца, говорит она ему. Че осталось, надо доесть это твоя сила!
Сережа любит бабушку, но как же она назойлива! Что с ней делать?
Я уже наелся, объясняет он. Больше не хочу. И вообще, я ничего не хочу, совсем ничего.
Хошь-не хошь, а кушать надо! Совсем худой будешь помрешь! она в ужасе спохватывается. Ой! Да че я тако говорю-то, дура старая? Доедай, доедай. Один генерал остался.
Я не хочу есть генерала, и вообще, зачем их есть?
А чего ты хочешь?
Я не знаю Селедку и водку.
Наверное, это вкусно, думает он, вспоминая, как Отец недавно, когда у них были гости, сказал: «Водка и селедка это гениально! И просто, как всё гениальное». А эти «солдатики» Сережа не хочет произносить плохое слово даже мысленно, но оно так и крутится в сознании. Эти бутерброды, продолжает он свою мысль, они, как вата, никакого вкуса!
Сорок человек на сундук мертвеца, и бутылка рома, глядя на брата, иронически комментирует Вова это «меню».
Хошь-не хошь, а кушать надо! Совсем худой будешь помрешь! она в ужасе спохватывается. Ой! Да че я тако говорю-то, дура старая? Доедай, доедай. Один генерал остался.
Я не хочу есть генерала, и вообще, зачем их есть?
А чего ты хочешь?
Я не знаю Селедку и водку.
Наверное, это вкусно, думает он, вспоминая, как Отец недавно, когда у них были гости, сказал: «Водка и селедка это гениально! И просто, как всё гениальное». А эти «солдатики» Сережа не хочет произносить плохое слово даже мысленно, но оно так и крутится в сознании. Эти бутерброды, продолжает он свою мысль, они, как вата, никакого вкуса!
Сорок человек на сундук мертвеца, и бутылка рома, глядя на брата, иронически комментирует Вова это «меню».
Этого Бабка не понимает, но водка Только этого и не хватало!
Батюшки! восклицает она, обращаясь к Сереже, Водку не надо тебе. Это така дрянь. А селедку я те приготовлю.
Марусь! произносит Вова (так он, а вслед за ним и Саша, любят называть Бабку) Слышь, Марусь! А мне приготовь яду змеиного. Чай, есть у тебя.
В этот момент его прорывает, и он ревет в голос:
Не могу я больше! Почему всякие говноеды все могут иметь, а мне нельзя?
Да ты че, Вова? Плюнь ты на девку эту!
Ты опупела, да? Я его Нет, я себя. он сжимает кулаки.
Бабка не совсем понимает. Она обеспокоена, и даже напугана. Просительным тоном она обращается к внуку:
Ты бы яичко съел.
Отстаньте от меня! Яичко! Ха-ха-ха! Вова начинает истерически хохотать, Я неправильно сделанный? Я зеленого цвета, да? Он с ней спит, а я яичко ем. Гляжу артист! Подхожу ближе клоун!
Яйцо-то холодное будет.
Яйца полезны для здоровья! Кушайте яйца! с воплем Вова швыряет яйцо всмятку в Бабку. Она успевает увернуться. Яйцо разбивается о стекло буфета. Вова в отчаянии убегает из кухни.
Бабка сидит какое-то время молча в ступоре, а затем удрученно и в недоумении тихо произносит в пространство:
И чего я тако сказала?
Глава 2: «СУТЫРЬ, ИЛИ СВЯТАЯ ПРОСТОТА»
Ясный зимний день, легкий морозец. Снег искрится на солнце тысячами мелких искорок словно кто-то рассыпал неисчислимое множество крохотных осколков стекла, так что глазам больно.
Дед и Сережа гуляют. На Деде зимняя шапка- «пирожок», на носу очки. Из-за пазухи виднеется белая головка «чекушки», засунутой во внутренний карман старого заношенного пальто с меховым воротником, давно «полысевшим» и потерявшим вид. Это пальто он привез еще из Самары. Тьфу ты! Из Куйбышева. Дед вздохнул: как давно он уже не был дома! И побывает ли еще? Это под большим вопросом здоровье что-то в последнее время стало сдавать.
Сын приходского священника из села Кременки Симбирской губернии, он в свое время учился в духовной семинарии, собираясь пойти по стопам отца и почти закончил ее. Но тут 1917 год, большевики Э-эх, да что говорить! Семинарию закрыли. Дед хотел было поступить в университет на любимую математику, но он был сыном священника как там? «Чуждое социальное происхождение» надо же как завернули! Так и пришлось поступить на курсы бухгалтеров. Бухгалтеры они всем нужны. -Что-то меня потянуло на воспоминания расклеиваюсь я, думает он и усмехается. Чай, не мемуары писать
Дед, а что такое «сутырь»? неожиданно спрашивает Сережа.
Ну и вопросы он всегда задает! Но настроение сразу поднимается Дед улыбается, ему становится смешно, и он смеется сиплым прокуренным хохотком.
А ты где это слыхал-то?
Это ты говорил: Мария, ты мне сутырь сделай!
А она чего?
Кто?
Мария, Дед спохватывается: Тьфу ты! Бабка твоя!
Она сказала: «Да ну тя, дурень старый! Кто ж его будет есть? Разве ты с Ильей? Нормальны люди такое не едят». Почему она так сказала? Вы что, ненормальные?
Дед смущен, чтобы выиграть время для ответа, закуривает «Беломорину». Молчит. Да и что тут ответишь? Ох Мария! И что за человек? Она не всегда была такая. Или всегда? Да нет, она была лучше. Это от старости, от нездоровья. Сердце у Марии начало серьезно барахлить Вот в чем дело, верный себе, Дед старается не думать ни о ком плохо. Но что парню-то сказать?
Так почему она так говорит? Сережа упрямо повторяет вопрос.