Работа спорилась, старичок был прелесть, настроение превосходное, и, скорчив лицо идиота, я спросил, ткнув пальцем в фотографию Арафата:
А это ваш родственник?
Что?!
Старичок взвизгнул, сжался, а потом, запрокинув голову, так захохотал, что в кабинет одновременно ворвались перепуганная хозяйка и почтенная краснолицая дама в фартуке.
Ты слышишь Клава, визжал в перерывах хохота старичок, он решил что этот с полотенцем мой
Старичка нежно понесли из кабинета. Он дрыгал ножками и вопил:
Умираю! Родственник! Послушайте, мастер, голос уже слышался издали, остальные, которые в полотенцах, с откормленными харями, все, все мои племянники Хахаха
Простились со мной сухо, и приглашения бывать ещё не последовало
«Уголовник»
Вхожу в квартиру и вижу мрачного дядю. Мне становится страшновато.
А ведь я только вчера из тюрьмы. По первому разу, веришь?
Конечно, угодливо сообщаю я.
Рюмашку примешь?
Нет, нет, мне до обивки нельзя
Понял. Ну, а я чуток.
Он выпил увесистую рюмку и просветлел.
Опохмеляюсь. Вчера, от радости, что домой вернулся, перебрал немного. Ну, и сколько, ты думаешь, я отсидел?
Молчу.
Пятнадцать суток!
Страх мой улетучился мгновенно убийц и бандитов в тогдашней России на пятнадцать суток не сажали.
А расскажу, за что сел не поверишь!
Из приведенного ниже монолога моего клиента я убрал только мат.
Ну, вот. Было это в пятницу. Шел себе с работы я слесарничаю на Калининском, в больших домах, шел в метро «Библиотека Ленина», шел себе нормально, ну, грамм триста принял, не больше, погода была потрясная, подхожу и вдруг вижу толпу и автобус. И «мусоров» (милиционеров) до черта.
Подхожу ближе. И вот, что наблюдаю какихто людей выводят из приёмной Верховного (Приёмная Верховного Совета СССР). Знаешь эту приёмную?
Знаю (кто ж из «отказников» не знал её?).
Ну вот, выводят «мусора» оттуда людей: баб, мужиков, кого силой, кого, кто не сопротивляется, вежливо, под локоток, и запихивают в автобус. Ну, я подошёл ещё поближе. Гляжу: одну женщину за руки волокут, а жопа её по асфальту тащится! Туфля с одной ноги слетела, юбка сползать начинает. И орёт она: «Фашисты!» Ну, огонь баба и из себя ничего. А мужики, которых выводят, к ней рвутся, тоже орут чегото, а их давай скручивать ну, точно, как по телевизору Южную Африку показывают! Я прямо обалдел, ну, не могу я, когда баб бьют, легонько так сквозь «мусоров» проскользнул и к рыжему, вроде, подумал, главному, злому такому, подхожу и говорю: «Ребята, за что вы её так? Баба ведь!» И тут рыжий здоровый гад! меня за руку ловко так крутанул, и швырь к автобусу; тут и другой подскочил пинком под зад, и я влетел внутрь. А за мной и бабу эту впихнули.
Закрывай автобус! заорал ктото.
И я поехал. Ну, кино! А в автобусе все сидят и хохочут. И даже баба эта, которую волокли! Я тихонько присел и оглянулся. Первое, что понял, что хохочут надо мной. Второе, что все они евреи! Веришь?! Все до единого евреи! На каждой морде написано! Я громко спрашиваю: «Ребята, что происходит?» А мне один, маленький такой, лысоватый, вытерев слёзы, что у него, гада, по щекам со смеха текли, сквозь хохот слышь, всего автобуса, отвечает: «Мы с вами едем в Израиль! Мы, наконец, добились своего!» Шутка шуткой, а мне чтото не по себе стало. А охранник я его и не заметил в угаре кричит: «Щаранский, прекратите ваши дурацкие шутки!» А он ему в ответ: «Как, опять обманули? Мы не в ТельАвив едем?» А охранник ему: «Увидите скоро, в какой ТельАвив вы едете».
Тут опять такие шуточки пошли, что и не знаешь, есть советская власть или её уже нет? А эта, которую волокли, подошла ко мне и говорит: «Когда я вижу таких, как вы, я начинаю верить в грядщую Россию!»
Скучно мне стало. Черноватый я, да и триста грамм так сразу из себя не вычеркнешь, вот и доказывай, что не верблюд. А тут еще один с бородкой подошел ко мне и говорит: «Не переживайте, приедете в Израиль героем». И представляешь, я, при моем умении пошутить, не нашёл, что этому гаду ответить
Привезли нас в вытрезвитель на Войковской.
Согнали, значит, в одну комнату с решёточкой. И опять надо мной шуточки начались. Тут я и сломался. Кулаками в дверь, и ору: «Не еврей я! Не хочу в Израиль! Я случайный! Русский я человек!» «Мусор» дверь открыл, я в коридор вывалился, а он мне, сука такая, ещё и врезал. Тут мои триста грамм и сыграли я на него и пятнадцать суток. Слышь, обидное что самое я, пока с одним алкашом в соседней камере торчал, да улицу подметал, узнал, что евреевто всех в тот же вечер выпустили. Вот так, за них можно сказать, отмучился
Привезли нас в вытрезвитель на Войковской.
Согнали, значит, в одну комнату с решёточкой. И опять надо мной шуточки начались. Тут я и сломался. Кулаками в дверь, и ору: «Не еврей я! Не хочу в Израиль! Я случайный! Русский я человек!» «Мусор» дверь открыл, я в коридор вывалился, а он мне, сука такая, ещё и врезал. Тут мои триста грамм и сыграли я на него и пятнадцать суток. Слышь, обидное что самое я, пока с одним алкашом в соседней камере торчал, да улицу подметал, узнал, что евреевто всех в тот же вечер выпустили. Вот так, за них можно сказать, отмучился
После обивки мы с ним немного «приняли», тем более тост им был произнесён просто замечательный: «за евреев!»
Клад
Страшная это штука снимать с огромной, столетней давности двери старую, полуистлевшую обивку. Грязь, пыль; ржавые здоровенные гвозди; вата сгнившая, дурно пахнущая, битком набитая останками древних насекомых.
И вот однажды, с остервенением сдирая эти реликты, я увидел под слоем ваты металлическую коробочку величиною с хороший кулак, мертво привинченную к основе двери прямо сквозь крышку двумя крупными, проржавевшими шурупами с расплющенными шлицами. Забыл сказать, что дверь была филенчатая, с глубокими впадинами упрятать в ней можно было и годовалого телёнка. Мое сердце, вконец издерганное борьбой за отъезд, с огромным напряжением выдержало внутреннюю борьбу, которая, впрочем, продолжалась лишь несколько секунд.
После первой же попытки я понял, что имеющимися у меня инструментами свинтить шурупы будет чрезвычайно трудно. Я накрыл коробочку еще не сорванным куском старого дерматина, лихорадочно соображая, как извлечь клад из двери. На мое горе, хозяйка попалась болтливая и любопытная, почти не отходила от меня, рассказывая о невзгодах своей жизни со времен Гражданской войны. Вот и сейчас она двигалась ко мне, искренне думая, что её отсутствие пагубно отразится на моем здоровье. Внутренний монолог мой в эти секунды я воспроизводить не буду.
Телефон! Затрещал мой спаситель! Хозяйка бросилась к нему, я схватил отвертку и, действуя ею, как рычагом, стал бешено отрывать коробку от двери. Отвертка согнулась; дерево трещало; изувеченный рычаг дважды срывался, кроша мои пальцы, сдирая с них кожу; ноги дрожали от напряжения, спина взмокла от пота и шурупы, наконец, поддалась.
Но по полу снова зашаркали подагрические ноги хозяйки. Я успел прикрыть дерматином свое злодеяние и продолжал работать, как дефективный ухаживая за каждым выдранным гвоздем, вытирая вековую грязь своими истерзанными пальцами, аккуратно складывая на полу комочки вонючей ваты Восторженному удивлению хозяйки не было предела.
И тогда я попросил её приготовить мне чай. Она послушно пошла на кухню, и именно в это, её последнее отсутствие, уже полумертвый от усталости, я оторвал, кажется, зубами проклятые ржавые винты и швырнул их вместе с коробочкой в свою рабочую сумку. Сдирал остатки обивки и обивал заново дверь я уже в полуобморочном состоянии. Но класс есть класс. Смутно помню, что хозяйка выразила свой восторг, щедро одарила чаевыми, и домой я поехал на такси.
Я немного мазохист, поэтому сначала принял ванну, перебинтовал пальцы, поел, посмотрел по телевизору футбол, отправил детей спать, затем удобно расположился с инструментом на кухне, позвал жену и в одну минуту вскрыл коробочку.
Там лежала пожелтевшая записка:
«Здравствуй, нехороший ты человек! Зачем взял чужое? Всё, что в квартире хозяина это хозяйское. Подумай о душе своей.
Обивщик Савушкин. Март 1956 г.»
У меня хватило чувство юмора, чтобы не выброситься из окна.
Через неделю я всадил эту коробочку с ещё более мощными шурупами в огромную филенчатую дверь дома на улице Горького.
Вас интересует, какую записку я вложил в коробочку? Да ту же самую, ибо мало верю, что натура обивщиков дверей даже в далёком будущем может измениться к лучшему
Обида
Едва выйдя из лифта, я понял, что за «моей» дверью в разгаре гульба.
Позвонил. Дверь распахнула молодая, растрёпанная, полупьяная бабёнка. Из крошечной передней хорошо была видна комната со столом, заставленным снедью и бутылками, за которым сидели человек десять.
Гульба была в том хорошо известном в России состоянии, когда граница между весельем и пьяным безумием становится неразличимой и никем не охраняемой.