Преосвященный так посоветовал. Покачал головой печально и прошептал: «Греховная и соблазнительная картинка!» Но отцу очень нравится такой шик! Закрыта и печатная картинка, которую отец называет почему-то «прянишниковская», как старый дьячок пляшет, а старуха его метлой колотит. Эта очень понравилась преосвященному, смеялся даже. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий пост: раскатишься и сломаешь ногу. От масленицы нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, великопостные. В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, такая прелесть. Я хватаю щепотками как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками а моченые яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая «рязань» а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с теплою пустотой внутри!.. Неужели и там, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное! И почему все такие скучные? Ведь все другое, и много, так много радостного. Сегодня привезут первый лед и начнут набивать подвалы, весь двор завалят. Поедем на «постный рынок», где стон стоит, великий грибной рынок, где я никогда не был Я начинаю прыгать от радости, но меня останавливают:
Пост, не смей! Погоди, вот сломаешь ногу.
Мне делается страшно. Я смотрю на Распятие. Мучается Сын Божий! А Бог-то как же как же Он допустил?..
Чувствуется мне в этом великая тайна Бог.
В кабинете кричит отец, стучит кулаком и топает. В такой-то день! Это он на Василь Василича. А только вчера простил. Я боюсь войти в кабинет, он меня непременно выгонит, «сгоряча», и притаиваюсь за дверью. Я вижу в щелку широкую спину Василь Василича, красную его шею и затылок. На шее играют складочки, как гармония, спина шатается, а огромные кулаки выкидываются назад, словно кого-то отгоняют, злого духа? Должно быть, он и сейчас еще «подшофе».
Пьяная морда! кричит отец, стуча кулаком по столу, на котором подпрыгивают со звоном груды денег. И посейчас пьян?! В такой-то великий день! Грешу с вами, с чертями, прости, Господи! Публику чуть не убили на катаньи?! А где был болван приказчик? Мешок с выручкой потерял на триста целковых! Спасибо, старик-извозчик, Бога еще помнит, привез в ногах у него забыл?! Вон в деревню, расчет!..
Ни в одном глазе, будь-п-кой-ны-с в баню ходил-парился Чистый понедельник-с все в бане, с пяти часов, как полагается докладывает, нагибаясь, Василь Василия и все отталкивает кого-то сзади. Посчитайте все сполна-с хозяйское добро у меня в огне не тонет, в воде не горит-с чисто-начисто
Чуть не изувечили публику! Пьяные, с гор катали? От квартального с Пресни записка мне Чем это пахнет? Докладывай, как было.
За тыщу выручки-с, посчитайте. Билеты докажут, все цело. А так было. Я через квартального, правда ошибся ради хозяйского антиресу. К ночи пьяные навалились катай! маслену скатываем! Ну скатили дилижан, кричат жоще! Восьмеро сели, а Антон Кудрявый на коньках не стоит, заморился с обеда, все катал ну, выпивши маленько
А ты трезвый?
Как стеклышко, самого квартального на санках только прокатил, свежий был А меня в плен взяли! А вот так-с. Навалились на меня с Таганки мясники с блинами на горы приезжали и с кульками Очень я им пондравился
А ты трезвый?
Как стеклышко, самого квартального на санках только прокатил, свежий был А меня в плен взяли! А вот так-с. Навалились на меня с Таганки мясники с блинами на горы приезжали и с кульками Очень я им пондравился
Рожа твоя пьяная понравилась! Ну, ври
Забрали меня силом на дилижан, погнал нас Антошка А они меня поперек держут, распорядиться не дозволяют. Лети-им с горне дай Бог вижу, пропадать нам Кричу Антоша, пятками режь, задерживай! Стал сдерживать пятками, резать да с ручки сорвался, под дилижан, а дилижан три раза перевернулся на всем лету, меня в это место с кулак нажгло-с А там, дураки, без моего глазу другой дилижан выпустили с пьяными. Петрушка Глухой повел ну, тоже маленько для проводов масленой не вовсе тверезый В нас и ударило, восемь человек! Вышло сокрушение, да Бог уберег, в днище наше ударили, пробили, а народ только пораскидало А там третий гонят, Васька не за свое дело взялся, да на полгоре свалил всех, одному ногу зацепило, сапог валеный, спасибо, уберег от полома. А то бы нас всех побило лежали мы на льду, на самом на ходу Ну, писарь квартальный стал пужать, протокол писать, а ему квартальный воспретил, смертоубийства не было! Ну, я писаря повел в листоран, а газетчик тут грозился пропечатать фамилию вашу и ему солянки велел подать и выпили-с! Для хозяйского антиресу-с. А квартальный велел в девять часов горы закрыть, по закону, под Великий пост, чтобы было тихо и благородно все веселения, чтобы для тишины.
Антошка с Глухим как, лежат?
Уж в бане парились, целы. Иван Иваныч фершал смотрел, велел тертого хрену под затылок. Уж капустки просят. Напужался был я, без памяти оба вчерась лежали, от сотрясения-с! А я все уладил, поехал домой, да голову мне поранило о дилижан, память пропал а один мешочек мелочи и забыл-с да свой ведь извозчик-то, сорок лет ваше семейство знает!
Ступай упавшим голосом говорит отец. Для такого дня расстроил Говей тут с вами!.. Постой Нарядов сегодня нет, прикажешь снег от сараев принять двадцать возов льда после обеда пригнать с Москва-реки, по особому наряду, дашь по три гривенника. Мошенники! Вчера прощенье просил, а ни слова не доложил про скандал! Ступай с глаз долой.
Василь Василии видит меня, смотрит сонно и показывает руками, словно хочет сказать: «Ну, ни за что!» Мне его жалко и стыдно за отца: в такой-то великий день, грех!
Я долго стою и не решаюсь войти? Скриплю дверью. Отец, в сером халате, скучный, я вижу его нахмуренные брови, считает деньги. Считает быстро и ставит столбиками. Весь стол в серебре и меди. И окна в столбиках. Постукивают счеты, почокивают медяки и звонко серебро.
Тебе чего? спрашивает он строго. Не мешай. Возьми молитвенник, почитай. Ах, мошенники Нечего тебе слонов продавать, учи молитвы!
Так его все расстроило, что и не ущипнул за щечку.
В мастерской лежат на стружках, у самой печки, Петр Глухой и Антон Кудрявый. Головы у них обложены листьями кислой капусты, «от угара». Плотники, сходившие в баню, отдыхают, починяют полушубки и армяки. У окошка читает Горкин Евангелие, кричит на всю мастерскую, как дьячок. По складам читает. Слушают молча и не курят: запрещено на весь пост, от Горкина; могут идти на двор. Стряпуха, стараясь не шуметь и слушать, наминает в огромных чашках мурцовку-тюрю. Крепко воняет редькой и капустой. Полупудовые ковриги дымящегося хлеба лежат горой. Стоят ведерки с квасом и с огурцами. Черные часики стучат скучно. Горкин читает-плачет:
и вси свя-тии ангелы с Ним.
Поднимается шершавая голова Антона, глядит на меня мутными глазами, глядит на ведро огурцов на лавке, прислушивается к напевному чтению святых слов и тихим, просящим, жалобным голосом говорит стряпухе:
Ох, кваску бы огурчика бы
А Горкин, качая пальцем, читает уже строго: «Идите от Меня в огонь вечный уготованный диаволу и аггелам его!..»
А часики, в тишине, чи-чи-чи
Я тихо сижу и слушаю.
После унылого обеда, в общем молчании, отец все еще расстроен, я тоскливо хожу во дворе и ковыряю снег. На грибной рынок поедем только завтра, а к ефимонам рано. Василь Василия тоже уныло ходит, расстроенный. Поковыряет снег, постоит. Говорят, и обедать не садился. Дрова поколет, сосульки метелкой посбивает А то стоит и ломает ногти. Мне его очень жалко. Видит меня, берет лопаточку, смотрит на нее чего-то и отдает ни слова.
А за что изругали! уныло говорит он мне, смотря на крыши. Расчет, говорят, бери за тридцать-то лет! Я у Иван Иваныча еще служил, у дедушки с мальчишек Другие дома нажили, трактиры пооткрывали с ваших денег, а я вот расчет! Ну, прощусь, в деревню поеду, служить ни у кого не стану. Ну, пусть им Господь простит