Люби навсегда - Юрий Окунев 6 стр.

С утра спешат все люди на работу.
И я спешу. Один для всех закон.
Мне б рассмотреть ее вполоборота.
Она, быть может, выйдет на балкон.

Как у нее меняется лицо.
Оттенки тени и оттенки света.
Ведь женщина для нас, в конце концов,
Лишь только отдаленная планета.

Друг поучает:  Плюнь на миражи.
Стань, наконец, солидным человеком.
Перед девчонкой этой не дрожи.
Железным будь, шагая в ногу с веком.

Мы разные с тобой, мой старый друг.
Владей и дачами, и гаражами.
И знай: совсем напрасен твой испуг,
Что буду я погублен миражами.

Оставь тревоги, полные предчувствий.
Для беспокойства не ищи причин.
Я занят делом. В министерстве грусти
Имею я высокий, важный чин.

С утра спешат все люди на работу.
И я спешу: один для всех закон.
И пусть бездельником меня считает кто-то.
Я очень, очень занят. Я влюблен.

Сон ли, дымка крымского пейзажа?..
Где сам воздух светится, и даже
Мягче он и утонченней света.
Стало б сном. Но подчеркнула это,

В бесконечность превратила утро
(Смотрит чуть насмешливо, но мудро
Мой читатель).
                Что ж поделать, каюсь.
Снова женщина. Не отрекаюсь.

Шла,
     и луч вдруг становился резким,
Шла,
     и сразу громче стали всплески,
Шла,
     и сразу море стало морем,
Шла,
    и в ликованье день бесспорен.

Не к тебе. Не возгордись собою.
Ни к кому. А просто шла. К прибою.

Отчужденно и без соучастья.
Странно. Что же это было?..
                                      Счастье!

Забудется на миг. Потом двоится,
Троится. Проясняется. И вновь:
Как двойников, как копий вереница.
А подлинник один моя любовь.

В моем вчера, в моем сегодня кроясь,
Дробится, умножаясь на года.
И даже повторяется как новость.
Единственная новость навсегда!..

Отец рабочий. Мать артистка.
И шепоты вползали в дом
О том, что очень много риска
В соединении таком.

Что им не суждено жить в мире,
Что счастье их пойдет на слом:
Не упаковывают гири
С фарфором вместе и стеклом.

Отец миндальничать не любит,
И правду-матку сгоряча
Он по-рабочему отрубит,
Без театральности, сплеча.

Порой казался он жестоким.
Избрала мать иной язык:
К полутонам, к полунамекам
Нрав артистический привык.

Допустим, не было оваций
И правде требуется дань.
Допустим, надо бы признаться,
Что был провал и дело дрянь.

Звучит признанье неудачи
Не как судебный протокол.
Артист нам скажет не иначе:
 Вчера я в образ не вошел!

Отец был прям с собой и с нами,
Не раз вгоняя в слезы мать,
И лишь своими именами
Любил он вещи называть.

Бывало, лицемерят гости
Перед коллегой. А отец
Вдруг тихо скажет:
                       Лучше бросьте,
Скажите: разве вы певец?

И тенор только глянет косо,
Но токарю его не жаль.
Он труд любил звонкоголосый,
Чтоб голос пел и пела сталь!

Талантливые не боялись.
Его побаивались те,
Что предпочли искусству зависть
И лицемерье прямоте.

Они-то матери шептали:
 Как вы могли судьбу связать
С медведем грубым! Вы пропали!.. 
И, слушая, вздыхала мать.

Те заговорщики-бояре
Плели интригу до утра.
И вдруг в дверях нежданный, ярый
Отец, страшней царя Петра.

Как будто с верфи корабельной,
В рабочей блузе входит он.
И сын, мечтатель и бездельник,
Отцовским взглядом пригвожден.

Я в пол уставлюсь виновато.
Ведь я причастен к смуте сей.
Так пред отцом Петром когда-то
Стоял царевич Алексей.

Что детство в людях примечало
Понять спешило поскорей.
Так изучаем мы сначала
Своих отцов и матерей.

Мне многое казалось странным,
Хоть шло своим все чередом.
Мать неизменно, постоянно
Под вечер покидала дом.

А по утрам вдруг замолкала,
Страницы книги теребя,
Какой-то образ все искала,
Зачем-то «уходя в себя».

К обеду потеряв веселость,
А за обедом аппетит,
Часами пробовала голос
И говорила: «Не звучит!»

Шла к двери с бледностью заметной,
И я не знал, как понимать, 
На пытку иль на подвиг смертный
Уходит мученица-мать!

А ночью голоса в передней
Я различал, восстав от сна,
И триумфатора победней
Входила в комнату она.

С букетами в руках входила,
С отцом беседуя, горда
Во всем спокойствие и сила.
 Как пела?  спросят
                           Как всегда!.. 

А завтра снова начиналось:
Под вечер паника, испуг
И так не разомкнуть, казалось,
Загадочный, волшебный круг.

Но вот пришел мой день отрадный.
Я был побалован судьбой.
Мать придала мне вид парадный
И повела меня с собой.

Меня слепили ложи, люстра,
Литавры, арфа все подряд.
И, полный радостных предчувствий,
Я был посажен в первый ряд.

Вот свет погас. И все затмилось.
Минуты прекратили бег.
С волшебной палочкою вырос
Передо мною человек.

И не сравню других открытий
Я с царством звуков. Как сквозь сон,
Внимал им шестилетний зритель,
До основанья потрясен.

То грома слышались раскаты,
То будто затихал поток,
То музыка звала куда-то,
А то в ней слышался упрек.

Поднялся занавес. Я вижу
Читающего старика.
Придвинула свечу поближе
Его дрожащая рука.

Я был знаком со стариками,
Но этим все же изумлен
Он пел и разводил руками,
Кому-то жаловался он.

Вдруг пламя вспыхнуло на сцене.
И из него явился черт,
Зал оживился в то мгновенье,
А я сидел ни жив ни мертв.

Я был напуган не на шутку,
А черт красиво начал петь.
До полуобморока жутко
Мне было на него смотреть.

Но тут, вглядевшись в маску злую,
Знакомого узнал я в нем.
Не так черт страшен, как малюют!
Я был отлично с ним знаком!

У нас в гостях он не был гордым;
Спокойный голос и шаги
Он был вполне домашним чертом
И ел с капустой пироги.

И возгордился я тогда-то,
Узнав того, кто предо мной;
Ведь я вчера запанибрата
Был с настоящим сатаной.

Но тут он вверх взмахнул рукою,
Стена раздвинулась, и зал
Увидеть смог уже такое,
Что я никак не ожидал.

Ну и попал я в перепалку:
Передо мной, ни дать ни взять,
Сидит задумчиво за прялкой
В чужом нарядном платье мать!

И мне потребовалось лично
На сцене проявить свой пыл

Комично это иль трагично:
Я к матери бежать решил!

Как роли поменялись скоро:
Теперь не я был в тупике.
Я видел, как у дирижера
Дрожала палочка в руке.

В меня растерянно уставясь
И не пытаясь скрыть испуг,
Сам сатана и доктор Фауст,
Как статуи, застыли вдруг.

Но тут же я на поле боя
Понес решительный урон,
Как явствует само собою,
Я был на место водворен.

Так я присматриваться начал
К оттенкам споров и обид.
И выглядел уже иначе
Актерский закулисный быт.

Он показался в новом свете.
Мне это причиняло боль.
Артисты ссорились, как дети,
Как лакомство, делили роль.

Мы с братом через щель забора
Высматривали, как идут
Походкой гордою актеры
На праздничный, но тяжкий труд.

Вот проплывают балерины
С привычной живостью невест.
Их жизнь, как вечные смотрины,
Им никогда не надоест.

А вот знакомые фигуры.
Мне их немудрено узнать.
То мой отец,
                усталый, хмурый,
К театру провожает мать.

Мне голос слышится тревожный,
В нем нотки нежности, тоски:
 Не простудись,
                     будь осторожней.
У вас там вечно сквозняки!

Он вслед посмотрит ей печально
И, будто для нее одной,
Вдруг улыбнется нелегально,
В душе гордясь своей женой.

Да, жизнь в семье прошла не пусто.
И ту семью я назову
Союзом жизни и искусства,
Кончая первую главу.

Вновь вспоминаю детства дни я:
Мелькали в тишине двора
Учителя, врачи зубные
И оперные тенора.

Здесь жил педолог-лжеученый
И скромный чистильщик сапог.
Прав избирательных лишенный,
Здесь нэпман свил свой уголок.

Над сонмом дней, страстей, занятий,
Общественных и личных сфер,
Над всем царила тетя Катя
Надменный милиционер.

Гроза мужчин и недотрога,
В ней все заметно: статность, рост.
Красавица в наряде строгом
Походкой твердой шла на пост.

Она считала лишней просто
Кокетства женского игру.
И соответственную росту
Носила гордо кобуру.

Кто из мужчин не отупеет,
Замри и лучше не гляди.
Казалось, лопнет портупея,
Сдавив карманы на груди.

Она сильна была в науке,
В той, что велит без лишних слов
Скрутить у хулигана руки.
Как свяжет, скажет:
                           Будь здоров!

Подмоги ближних не просила,
Не шла на штурм мужских сердец.
 Вот это да! Вот это сила! 
Все восхищался мой отец. 

Что хватка, что осанка! Любо!
Артистке хрупкой не под стать!.. 
И молча поджимала губы
Моя обидчивая мать.

Но странно, вдруг совсем некстати,
Нежданно и исподтишка
Влюбилась насмерть тетя Катя
В соседа ростом в три вершка.

Он был тщедушным, беззащитным,
Терпел насмешки от жильцов.
И в одиночестве обидном
Замечен был в конце концов.

В оркестре при кино «Прожектор»
Слыл незаметным скрипачом,
Но, став желаемым объектом,
В игру страстей был вовлечен.

Она в душе подозревала:
Он нерешительный, немой.
Она его «арестовала»
И привела к себе домой.

Перед любовью исполинской
Капитулировал он вмиг.
К ее заботе материнской
Он сразу навсегда привык.

Он счастлив был и был спокоен.
С кем эту пару мы сравним?
Он шел, как будто под конвоем:
Он впереди, она за ним

Но я увлекся им и ею,
Мне осветить уже пора
Иные те, что поважнее, 
Событья нашего двора.

Имел привычку каждый день я
Брать все событья на прицел,
Я, как на личное владенье,
На двор придирчиво смотрел.

Вот как-то утром долетели
Неясные обрывки фраз:
 Родную дочку проглядели
А где родительский был глаз?..

У адвоката дочка Тоня.
Тиха, смущенный, робкий взгляд
И эта скромница, тихоня
Сбежала ночью в Сталинград.

«Преступница, но все же дочь ведь!»
Шептались.
              Адвокат молчал.
 Обычно на любовной почве
Сбегают люди по ночам!..

Узнала Тоня, что пророчат
России тысячи невзгод,
Что не построить им рабочим
Свой первый тракторный завод.

Краюху в узелок запрятав,
Решив быть твердой до конца,
Она покинула Саратов,
Наш двор, и детство, и отца

Но судьи чести не уронят.
Все мненья взвешивает двор.

Взгляни, отчаянная Тоня,
Тебе выносят приговор!

Повсюду споры, ахи, вздохи
 Нет, наша Тонька молодец.
 Ее дела не так уж плохи, 
Замолвил слово мой отец.

А тетя Катя:  Вы, «стратеги»,
Что спорить? Истина проста:
Порядка нет в таком побеге,
Но сила есть и красота!..
. . . . . . . . . .

С утра встречались мы с Кондратом.
Так дворник звался. И причем
Вполне доволен был и рад он,
Что так по-русски наречен;

Он отмечал не без печали,
Что в именах забыли толк
То новые изобретали,
То за границей брали в долг.

Ворчал наш дворник: слушать стыдно,
Такой пошел в умах уклон;
Дочь у Настюхи Розалинда,
Иванов сын Наполеон!

Но тут Кондрату бывший нэпман
Нанес решительный удар, 
Внук назван им великолепно
И интригующе: Вомар!

Сказал Кондрат:  Мудрёно слишком,
Я за границей воевал,
Там Вольдемар я имя слышал,
А вот Вомара не слыхал.

Вомар воинственным марксистом
Вдруг оказался. И Кондрат
С насмешкой, с горькой укоризной
Твердил о том три дня подряд:

 Ну и старик. Удумал штуку.
Делишки очень уж плохи.
Вот и решил прикрыться внуком,
Коль не пускают в рай грехи.

Кондрат имел свои понятья,
Пофилософствовать любил,
Он и с отцом и с тетей Катей
Единомышленником был.

Кто с дворником сравниться может
В трактовке слабостей жильцов?
Кого тоска какая гложет,
Он мигом объяснить готов.

И вот, глаза чуть-чуть прищуря,
Посмотрит, скажет:  Ну, дела.
В душе у тенора-то буря.
Поклонница-то не пришла!

Взглянул, как бы завесу поднял,
Как будто тайну приоткрыл:
 Они не в голосе сегодня,