Где-то в непредставимой дали Несмеян вздрогнул, словно что-то почуя, осторожно, чтобы не задеть руку, пораненную в случайной лесной стычке, отставил недопитую чашу с квасом.
Случилось чего, Несмеяне? встревоженно спросила Купава, видя, как изменился в лице ненаглядный муж. Обнесла вокруг стола большой живот, подошла к мужу вплоть, поглядела огромными, насквозь проплаканными по отцу глазами.
Так показалось что-то такое неопределённо ответил гридень, поводя в воздухе пальцами. Его и в самом деле только что-то сильно кольнуло в сердце.
Купава тревожно вглядывалась в лицо мужа, прискакавшего на пару дней повидать семью (а уж завтра с утра пора было ему и обратно к князю!), но он только махнул рукой.
Покинь, Купаво пустое
С опушки Гордяна оборотилась, нашла взглядом дом ведуньи. Его уже было почти не видно за густыми хлопьями снега погода вновь разыгрывалась, но девушке было не страшно. Дочь первого охотника округи не боялась и в лесу зимой заночевать.
Различила над воротами конский череп, невесть откуда и невесть когда туда угодивший, что-то словно сжало сердце. Череп насмешливо скалил крупные жёлтые зубы. Дело было сделано, жалеть поздно и не о чем. Приворотное зелье густое тёмно-зелёное варево плескалось в маленькой, сделанной из бараньего рога, фляге у пояса, надёжно заткнутой плотно пригнанной деревянной пробкой.
Гордяна не видела на крыльце никого, само крыльцо постоянно скрывалось за плотной пеленой снега, но почему-то девушке казалось, что на неё снова глядит ведунья всё тем же сочувствующе-понимающе-завистливым взглядом.
Нет.
Не медвежья она невеста.
Не медвежья.
Девушка прощально взмахнула рукой, повинуясь какому-то неосознанному чувству, и снова двинулась по тропе, неуклонно скрывающейся под тонким слоем снега.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПЕПЕЛ
1. Дреговская земля. Где-то не очень далеко от Менска. Зима 1066 года, просинец
Конь пал в сотне вёрст от Менска. Захрапел, раздувая полнящиеся кровью ноздри, начал засекаться на скаку и вдруг с маху грянулся об утоптанную лесную тропу только копыта взметнулись, да взлетел облаком взвихрённый ими снег.
Горяй едва успел выдернуть из стремян ноги и извернуться, чтоб лицо не утереть браным рушником обледенелой дороги. Перекатился и замер в сугробе, оторопело глядя на то, как бьётся в снегу конь. Тупо утирал с лица тающую снежную пыль, а в голове билось только одно: «Теперь всё, конец. Опоздал».
Сначала дорога была знакома это ж Горяй в прошлом году отвозил в Полоцк от Колюты весть о пленении волынской княгини Ярославичами. Вот и ныне: что трудного скачи да скачи вверх по Днепру, благо и сама река уже месяц как подо льдом. Дорога набита. Хоть до самой Орши. А после на Витебск и вниз по Двине. Самый удобный путь.
Но потом потом всё пошло наперекосяк.
Началась невнятица в устье Припяти, невдалеке от Чернобыля.
Дым над берегом Горяй заметил издалека и сразу насторожился. Остановил всхрапнувшего коня, спрыгнул с седла (выше щиколотки в снег). Вгляделся.
Дым стоял столбом и не диво в морозный-то день. Один столб дыма. Но вдалеке Вдалеке, у самого окоёма, за лесами и косогорами днепровского берега подымались другие дымы полупрозрачные, лёгкие. Едва заметные. Много.
Горяй сплюнул в снег; слюна мгновенно свернулась в шарик и замёрзла. Выковырял из конских ноздрей намёрзшие ледышки, стряхнул иней с ресниц. Конь только жалобно фыркнул в ответ.
Знаю, дружище, вздохнул Горяй. Я бы сейчас тоже лучше в тепле посидел, с чарой сбитня да пирогом с вязигой. А никуда не денешься.
Он ещё хотел что-то сказать, но понял, что тянет время не хотелось принимать решение.
Дорога перехвачена это было ясно как день. Кто там, впереди, чьи там вои, застава там или передовой дозор было совершенно не важно. Неоткуда здесь было взяться своим, а значит, кем они ни будь, обязательно враги. Приходилось забрать круто вправо, вдоль Припяти. А потом выбираться к северу, к Менску. Другой дороги у него теперь нет.
Проскочить же мимо дозоров не удалось то ль заметили его, то ли просто наскочил на чересчур ретивых дозорных.
Заметив невдали, около темнеющего ельника три чёрные точки, Горяй некоторое время вглядывался, потом понял, что это всадники, и что скачут они не куда-нибудь, а к нему.
Дым над берегом Горяй заметил издалека и сразу насторожился. Остановил всхрапнувшего коня, спрыгнул с седла (выше щиколотки в снег). Вгляделся.
Дым стоял столбом и не диво в морозный-то день. Один столб дыма. Но вдалеке Вдалеке, у самого окоёма, за лесами и косогорами днепровского берега подымались другие дымы полупрозрачные, лёгкие. Едва заметные. Много.
Горяй сплюнул в снег; слюна мгновенно свернулась в шарик и замёрзла. Выковырял из конских ноздрей намёрзшие ледышки, стряхнул иней с ресниц. Конь только жалобно фыркнул в ответ.
Знаю, дружище, вздохнул Горяй. Я бы сейчас тоже лучше в тепле посидел, с чарой сбитня да пирогом с вязигой. А никуда не денешься.
Он ещё хотел что-то сказать, но понял, что тянет время не хотелось принимать решение.
Дорога перехвачена это было ясно как день. Кто там, впереди, чьи там вои, застава там или передовой дозор было совершенно не важно. Неоткуда здесь было взяться своим, а значит, кем они ни будь, обязательно враги. Приходилось забрать круто вправо, вдоль Припяти. А потом выбираться к северу, к Менску. Другой дороги у него теперь нет.
Проскочить же мимо дозоров не удалось то ль заметили его, то ли просто наскочил на чересчур ретивых дозорных.
Заметив невдали, около темнеющего ельника три чёрные точки, Горяй некоторое время вглядывался, потом понял, что это всадники, и что скачут они не куда-нибудь, а к нему.
Не уйти.
Горяев конь слишком устал, а эти наверняка на свежих. Остаётся сделать вид, что ты не боишься, а просто едешь по своим делам, благо никто не может сказать, кто он такой, по его виду. Короткий овчинный кожух, шапка с бобровой опушкой, кистень и нож на поясе, лук за плечами, топорик у седла. То ль вой, то ль огнищанин, то ль вовсе бродяга какой. Однако ж на авось тоже излиха надеяться не стоит вряд ли в дозорных лопухи ходят.
Перехватили они его через версту скакали наперехват, спешили. Один, в оснеженной кольчуге поверх такого же, как у Горяя, полушубка, стал на дороге впереди, держа завязанный лук в полуопущенной руке (и стрелу на тетиву наложить, да и выстрелить у него вряд ли задержится!), и весело глядел на Горяя из-под низкого наличья варяжского шелома. Двое других, в набивных доспехах, укреплённых железной чешуёй, грамотно охватили с обеих сторон, поигрывая нагими мечами.
Пришлось остановиться.
Бросилось в глаза черниговское знамено на щитах. Святославичи! Стало быть, пока Изяслав и Всеволод в Киеве собирают полки Русской земли, средний Ярославич со своими людьми перехватил русло Днепра в самом оживлённом месте чтоб ни одна мышь не проскочила.
Умно.
Всё это мгновенно пронеслось у Горяя в голове, он облизнул пересохшие губы, лихорадочно соображая, что говорить и как не запутаться во вранье. Там, в Киеве, при отъезде, продумать это было некогда, понадеялись они с Колютой на авось по извечному русскому обычаю. Подвёл авось.
Далеко спешишь? кольчужнику всё было весело светлые усы раздвинулись улыбкой. Ни дать, ни взять, близкого друга встретил, сейчас остальных двоих за пивом и пирогами пошлёт. Кто таков?
Гонец, ровно, недрогнувшим голосом ответил Горяй. От тысяцкого Коснячка в Туров послан. За тамошним городовым полком, князю великому в помощь.
Он бил наверняка. Даже если кто из них и видал его раньше (чего только не бывает на свете), то должен помнить, что он, Горяй из киевской городовой рати. А кого Коснячок пошлёт гонцом? Не княжьего ж воя. Да и снаряжен он и впрямь так, как гонцы снаряжаются.
Знамено есть?
Ну какое у них могло быть знамено? Никакого, вестимо! Горяй только молча мотнул головой.
Грамота?
Без грамоты послан. Со словом неким.
А почему не о-дву-конь, раз гонец? Где твой конь второй?
Захромал, Горяй махнул рукой в сторону оставшегося далеко позади Вышгорода. Оставил там, на погосте. Выходят, после войны ворочусь, заберу.
А задержим тебя? возразил кольчужный, глядя на Горяя с любопытством. До прихода рати великокняжьей?
А держи, повёл плечом Горяй. Тебе ж после от князя и нагорит, коль туровский полк в дело опоздает. Всеслав-то, небось, ждать не станет, пока дрягва на помощь к нам подтянется.