Да что ты, Иван Яковлевич, голубчик, отнекивался Бодров. В порядке я. Коля, Коля ты мой дорогой!
Степан Степаныч, отыщем мы воров истинных слово даю, отрапортовал Мартынов. За руку схватим!
Отыщем, Николай, непременно отыщем, воспрянул духом брандмейстер и, схватив Мартынова за плечи, пристально оглядел его, словно хотел убедиться, что всё в порядке Я из них сам лично вот этой шпагой дух вышибу! Где моя шпага?
На лице его снова отчего-то проступила печаль, но всё же Бодров стал прежним со своей командирской хваткой, не привыкший сдаваться трудностям. Он был уверен, что товарищи про то, что случилось этим вечером в части, не скажут никому ни слова даже просить ему об этом не потребуется
В эту ночь Мартынов долго и много писал. Он окунал перо в чернила, и в воображении его вновь и вновь рисовались картины, на которых языки пламени лизали потемневшие облака, и пожарный обоз летел со звоном колокола по улицам Оренбурга На столе Николая стоял теперь тот самый подсвечник, подаренный ему Бодровым. Мартынов то и дело бросал на него взгляд не появился на нём вновь загадочный знак, а после оборачивался, вглядываясь в темноту. Ему чудилось, что за спиной стоит отец и словно что-то диктует. Николаю даже показалось, что он слышит едва различимый его шёпот. Но лишь пламя свечи покачивало на стене его собственную огромную тень, ссутулившуюся над исписанными этой ночью листами
На следующий день Дорофеича готовили к срочной операции. Доктор, уже немолодой, лет пятидесяти, невысокий мужчина, стоял в операционной с привычно закатанными по локоть рукавами белого врачебного халата, на котором виднелась чья-то плохо застиранная кровь. Он тщательно мыл руки в тазу с хлорной известью. Макару стало очень грустно. Вчера он ещё страшился тому, как ему будут отрезать пальцы правой, столь нужной во всём, руки, но теперь смирился и ждал своей участи.
Ты, голубчик, не бойся, с улыбкой подошёл к пожарному доктор. Сейчас поспишь чуток, а мы своё дело сделаем иначе никак. Помрёшь, понимаешь?
Макар лишь обречённо кивнул в ответ головой. Спустя полчаса его уложили на стол, накрытый белой простынёй, и в воздухе резко запахло чем-то неведомым для Дорофеича и оттого страшным. Он вздрогнул и обвёл глазами операционную. Рядом совсем молоденькая сестра милосердия доставала из кипящей кастрюли инструменты, среди которых Макар заметил небольшую пилу, щипцы, похожие на кусачки и острый тонкий нож. Через несколько секунд ещё один доктор накрыл его рот и нос марлей и положил что-то сверху. Макар вдохнул этот непонятный запах, и в глазах у него поплыли картины из далёкого его деревенского детства. Он увидел мать и ещё братьев, которые босоногими бежали куда-то за околицу. Увидел давно позабытую им старую берёзу, что росла на опушке леса, из ствола которой они мальцами пили вкусный сладкий сок
Ты считать умеешь, голубчик? послышался откуда-то сверху голос доктора.
Могу, крикнул Макар, но почему-то не услышал себя. Могу, могу!
Тогда считай.
Один, два, три, четыре. Макар силился посчитать до десяти, как учил его когда-то местный приходской батюшка, бывший ему наставником вместо погибшего на фронте отца, но голос куда-то исчезал, мысли его путались. Всё и мать, и братья, и берёза пропадали в странном белом тумане
***В следующий день Рождественского поста пожар случился во Введенском храме, что на набережной. До него от пожарной части с Почтовой было подать рукой, и обоз приехал за минуты. Командовал на пожаре сам Бодров, а при нём все не то чтобы бегом делали дело летали, словно на крыльях.
Я вас, мухи сонные! Бегом вдвоём с рукавами наверх! кричал брандмейстер. А ты, у насоса, воду давай скорее теперь, а то сдохнут они там, в жаре вишь огонь из окошек верхних как прёт, сейчас купол займётся.
Церковь пылала. Настоятель божился, что загорелось непонятно как, но Бодров твёрдо знал, что в приходских храмах одна пожарная беда свечи. Вот и в этот раз, как и прежде, одна из таких свечек, не догорев, упала на какую-то тряпицу, ковёр или оставленную священником одежду, и пошло. Когда живущий при храме настоятель прибежал, только завидев огонь, то, не зная какая беда может быть, распахнул все двери и окна. Сквозняк подхватил пламя и понёс его под купол.
Пожарные уже подали воду, стоя на лестницах, приставленных к обоим приделам, а Мартынов с Ширшем, тем временем, пытались с трубами прорваться внутрь.
Пожарные уже подали воду, стоя на лестницах, приставленных к обоим приделам, а Мартынов с Ширшем, тем временем, пытались с трубами прорваться внутрь.
Водой окатитесь, прежде чем идти, крикнул им Бодров. А то улетите, как ангелы, прости меня Господи, следа от вас не отыщешь!
Ширш подозвал одного из бойцов, и тот вскоре вернулся с двумя конусными вёдрами, полными воды.
Лей! приказал Мартынов.
Пожарный по очереди вылил на Мартынова и Ширша по ведру, и те вошли внутрь. В церкви было темно, как ночью. Дым обволакивал каждую пядь пространства, так что идти было неизвестно куда.
А ну, присядь-ка, Ваше благородие, толкнул в плечо Мартынова Ширш. Сейчас всё увидим.
Николай присел. Под кромешной завесой дыма оказалось чистая неширокая полоска, будто здесь, внизу, пожара вовсе и не было.
Ползком, ползком, Николай Алексеич! подбодрил его Ширш, и они поползли к алтарю.
Мартынову стало тяжело дышать. Он нащупал на груди специальную губку для дыхания и, зажав её губами, начал дышать ртом. Немного отпустило, и они, оба присев на колена, подали воду в очаг, где огонь хозяйничал, будто поднялся сюда по воле нечистой силы из самой преисподней
Пожар загасили после полудня. Снова зайдя внутрь, Николай обнаружил там стоявшего Ширша. Он осмотрелся и увидел, что сгорело буквально всё, что могло сгореть. И только иконы посреди пепла и углей они, каким-то чудесным образом, остались нетронутыми огнём.
Надо же, поразился увиденному помощник брандмейстера. Вот же чудо!
Чудо, Николай Алексеич, чудо, подтвердил Ширш. Уж не впервой такое вижу и в храмах, и в домах.
На пожарных с икон глядели лики святых, и Николай застыл под этими всевидящими, пронзающими насквозь, глазами. Сзади послышался стук тяжёлых сапог, и в молебную залу, перекрестившись, вошёл Бодров.
Чего вы тут, собираться надобно, сурово сказал он. Пожар он постов, вишь, не соблюдает. Набезобразничал много тут. Где настоятель? А ну, пусть глянет немедля, всё ли тут на месте.
Вскоре на пожарище приехал сам епископ. Он обошёл со свитой весь храм, беспрестанно молясь. После благословил подошедших к нему Бодрова, Мартынова, Петрова и ещё несколько бойцов, и поблагодарил их.
Владыка, не впервой уже такое со свечами, всё же собрался с духом брандмейстер. Надобно вразумить священников, чтобы
Бог дал бог взял. Епископ поглядел на Бодрова своим чёрными бездонными глазами, и тот покорно замолчал, повинуясь высшей силе, властной над всеми живущими на этом и на том свете
Дорофеич метался в горячке. Накануне хирург отрезал ему отмёрзшие, с уже начавшейся гангреной, указательный и средний палец, да ещё половину безымянного на правой руке. Когда после эфирного наркоза Макар пришёл в себя, то не сразу понял, что произошло. Он то забывал, как его зовут, то собирался обратно в свою деревню. А потом рука начала страшно болеть. И от боли этой Макар метался по кровати и просил водки.
Потерпи, миленький, хлопотала подле него сестра милосердия Аня. Уляжется боль, потерпи.
Уж спасу нет терпеть, рычал Дорофеич. Может лекарство какое или водки что ли дайте?
Позже пришёл хирург и осмотрел то, что осталось от руки Дорофеича.
Теперь терпи, солдатик, безжалостно промолвил доктор. Считай, как на войне тебе руку покалечило. Терпи, говорю.
Макар терпел. Его страдания всё чаще разделяла та самая Аня, из всех сестёр относившаяся к этому долговязому пожарному с особенной нежностью. А он, доживший до тридцати пяти лет бобылём, давно не знал женской ласки. Разве что одна из местных девиц лёгкого поведения, известная всей округе, принимала пожарных у себя в доме. Те, чего греха таить, бывало, расплачивались вскладчину. На номера, куда похаживали одни офицеры, у бойцов жалования не хватало. Но Макар хотел обзавестись домом и семьёй, нарожать с женой детишек. Таким он видел своё скромное пожарное счастье.
Чуть позже к Дорофеичу пожаловал городничий с допросом. Макар ещё не пришёл в себя, но полицейский был непреклонен: приказ полицмейстера учинить допрос немедля. Дорофеич не знал, что и сказать, боясь каждым своим словом навредить Захару, в невиновности которого не сомневался ни на минуту.
Ваше благородие, я в толк никак не возьму, чего говорить-то? искренне недоумевал Макар. Не видел я ничего такого, вот Вам крест.