Что, холодно? спросил Юрчик.
Ага, сказала Настя.
Юрчик подмигнул.
Не май-месяц.
Он пощекотал ей голый бок под пледом. Пальцы были холодные, царапающие. Настя изогнулась, отодвигаясь.
Давай к папе с мамой съездим? она ткнулась носом Юрчику в щеку.
Твоим?
Моим.
Далеко?
У них квартира за мостом, в старом микрорайоне.
Хорошо, сказал Юрчик. Может в следующую субботу? Я с делом разберусь, и двинем. Они как, в курсе, кто я?
Мой любимый человек, сказала Настя.
О!
Как ни странно, но первые два дня без Юрчика Настя никакого беспокойства не ощущала. То ли в голове так уложилось, то ли помогло, что в пятницу случился аврал, и весь офис в поте лица готовил инвентаризационные отчеты. Некогда было даже об обеде и прочем подумать. Вздыбленное начальство гарцевало между столами и грозилось египетскими казнями. В субботу же внезапно позвонила школьная подруга, и Насте пришлось оказывать ей скорую психологическую помощь, выступая в роли человека, которому можно пожаловаться на мужа, свекровь, детей, коллег и весь мир.
Они зависли в кафе часов на пять, съели на двоих пять чизкейков, три порции греческого салата и выпили восемь чашек кофе (две из них с ликером). Подруга, красивая, платиновая блондинка, не обделенная ни мужским вниманием, ни, что гораздо примечательнее при ее красоте, умом, ковыряя ложечкой чизкейк, спрашивала у Насти, в чем, собственно, состоит жизнь. Должна она себя ограничивать или не должна. Может она себе позволить слегка расслабиться или нет.
Смотри, говорила она, есть мой Тема. Хороший муж, замечательный отец. Но мы, понимаешь, слегка остыли друг к другу. У него дел по горло, поднимает второй магазин, поставщики, персонал, кредитная линия, он с Антошкой раз в неделю нормально пообщаться может.
А с тобой? спросила Настя.
Подруга издала горловой звук.
Два. Два раза в неделю. И то я или засыпаю, или мы ужинаем, или он мне рассказывает из туалета, какими богатыми мы будем через два или три года. Потом что-то про китайские товары, перевозчиков, бизнес-план, какое-то ква-ква
Ква-ква?
Ну, чтобы карты принимать платежные.
Эквайринг?
Наверное. Да, это самое. Язык сломать можно. Ква-квайринг. Это занимает его больше, чем я. И понимаешь, я ощущаю, что он видит во мне уже не женщину, не жену, а слушателя, что моя функция в нужный момент сказать: «Темушка, как я тобой горжусь!». И поцеловать. В лоб.
Но он с тобой, а не с кем-то еще.
Подруга грустно улыбнулась.
Это да. И у нас даже бывает секс. Но, знаешь, я все больше думаю, должна ли я хранить Теме верность? У него дела, магазины, сотрудники и друзья, а у меня, по сути, только старый багаж, с детства, со школы, ты, Привалова Лидка и мама. И иногда двоюродная сестра.
И триста друзей «ВКонтакте».
Разве это друзья? Это так, скрасить время. А тут, представь, неожиданно всплыл Тимур Солодовский. Помнишь, в седьмом классе сидел за две парты от меня? Потом родители его переехали в Харьков.
Настя помотала головой.
Не помню.
Светленький такой был. Ты, правда, тогда в Батарова была влюблена, может и не обратила внимания.
Я?
Настя почувствовала, что густо краснеет. Оказывается, все знали тогда о ее чувствах, как она их ни прятала. Ох, казалось бы, когда это было-то? Больше десяти лет назад. А до сих пор в жар бросает. Батаров, Батаров, проморгал ты свое счастье, да.
Ты, ты, кивнула подруга, и большинство девчонок класса. Даже я. А Солодовский таким шикарным блондином стал! Объявился, позвал меня в ресторан. Сказал, что был в меня влюблен.
Да тебе все наши мальчишки записочки писали!
А результат?
Подруга отодвинула пустое блюдце, скомкала салфетку. Ее ухоженные пальцы щелкнули в воздухе, подзывая официантку.
Нет, понимаешь, сказала она, наклоняясь и понижая голос, Тему я люблю. И вышла я за него по любви и на перспективу. Теперь квартира есть, дача есть, две машины. Собственно, куда больше? Но Солодовский!
Что? спросила Настя.
Подошла официантка, девчонка лет восемнадцати с проколотой бровью, косой черно-зеленой челкой и фенечкой на запястье.
Кофе с ликером, попросила ее подруга.
И мне, сказала Настя.
Хорошо.
Пустые блюдца и чашки переместились на поднос.
Солодовский предлагает вспомнить молодость, сказала подруга, глядя, как под стукоток каблуков официантка уходит к стойке. А мне уже двадцать шесть Представляешь, скоро будет тридцать.
Кофе с ликером, попросила ее подруга.
И мне, сказала Настя.
Хорошо.
Пустые блюдца и чашки переместились на поднос.
Солодовский предлагает вспомнить молодость, сказала подруга, глядя, как под стукоток каблуков официантка уходит к стойке. А мне уже двадцать шесть Представляешь, скоро будет тридцать.
И что, ты хочешь завести интрижку? спросила Настя.
Я думаю, это судьба, серьезно сказала подруга. На одном сайте так и написано: «Не думайте, будто все, что с вами происходит, является проявлением случайных, хаотических сил. Нет, это целенаправленное воздействие Абсолюта, программа вашего развития в этом мире». Кажется, мне просто суждено встретиться с Солодовским.
А может наоборот?
В смысле?
Официантка поставила перед ними две чашки кофе.
Приятного аппетита.
Счет, пожалуйста, сказала Настя.
Подруга бросила взгляд на часы в телефоне.
Ой, точно, Тошку уже пора от мамы забирать. Заболтались мы, да? Так что ты говоришь про «наоборот»?
Вдруг это испытание?
Испытание?
Ну, не судьба, а выбор? Когда можно сделать так и так. И от этого уже случится или одно, или другое. Встретишься ты с Солодовским одно, не встретишься другое.
Ох, Настя! Что другое? То же самое останется, если не встречусь. Ну, ладно.
Подруга засобиралась, пряча в сумочку телефон, шарфик, пакетик с влажными салфетками для рук.
У тебя-то как? спросила она.
У меня планида, сказала Настя.
Чего-о?
Ну, тоже судьба.
Подцепила что ли кого-то?
Уже месяц живем вместе, сказала Настя.
А я уж думала, что после Вовчика твоего, придурка, прости Господи, тебе все никак не собраться будет.
Полтора года прошло.
Да? Расскажешь мне как-нибудь? А то я побежала, Тошка ждет, подруга чмокнула Настю в щеку. Заплатишь за меня?
Заплачу.
Я тебе потом отдам.
Подруга подхватила с вешалки бежевый плащик. Уже в дверях она махнула рукой, улыбка поплыла за стекло, Настя махнула в ответ. Вот и поговорили о планиде.
Подошла официантка с папкой.
Ваш счет.
По пути заскочив в круглосуточный магазин и удачно купив для Юрчика сырокопченую колбасу, сыр и бекон (не знаю, кто такой, но яичницу с беконом люби-ит!), Настя вернулась домой. Разложила покупки, протерла пыль в комнате, нашла за креслом Юрчиковы трусы и кинула их в стиральную машину. Вскипятила чайник. Ей даже удалось задремать перед телевизором, вполглаза глядя, как бравые американские парни воюют с американской же нечистью, медлительной, тупой и оттого вызывающей лишь жалость. Какие-то нестрашные пошли ужасы. Вот в ее время Или это была комедия?
Вскинулась она оттого, что с экрана грянула, оглушив децибелами, реклама. Пум! Пам! Новые квартиры! Пентхаусы! Загородные коттеджи! Последние предложения! Скидка с каждого квадратного метра!
Морщась, она выловила на полу пульт. Палец вместо кнопки выключения перелистнул канал на областные новости. Среди осклизлой земли и прошлогодней стерни стоял полицейский «бобик», сзади к нему приткнулся фургон «скорой помощи». Молоденький полицейский в замызганной форме курил, глядя куда-то вдаль, на рыжий перелесок и обегающие его краем разбитой дороги электрические столбы.
В груди у Насти екнуло.
Мы ведем наш репортаж, проклюнулся звук, из деревни Овчаровка. Здесь, в доме номер четыре по Старой улице
Камера, мазнув по репортеру, по его мятой синей куртке с капюшоном, по неаккуратной растительности на худом лице, выбрала следующей целью неказистый, обветшалый дом за крашеным в зеленый цвет штакетником. С кривого, норовящего отделиться от дома крыльца как раз спускались санитары с носилками. Носилки бугрились неподвижным телом и были накрыты грязной, в желтоватых пятнах простыней.
были обнаружены трупы трех мужчин. Сейчас, как вы видите, одного из мужчин выносят. Причины смерти предстоит определить патологоанатому.
Настя привстала, когда носилки понесли мимо оператора. Показалось вдруг, что сейчас край простыни завернется под порывом ветра и откроется застывшее, с остекленевшими глазами лицо Юрчика.
Только не он, прошептала Настя.
Она сжала кулаки, но простыня не завернулась, лицо не открылось, а санитары, оступаясь в раскисшей земле, скрылись за задними дверцами фургона.
Сейчас мы, снова заговорил репортер, попробуем пройти в дом.