Сейчас мы, снова заговорил репортер, попробуем пройти в дом.
Грязь зачавкала под его сапогами, оператор же едва не подскользнулся, и камера на несколько секунд «съехала» на измочаленные кусты смородины и проложенные через двор неряшливые мостки к похожей на скворечник будке сортира.
Сапоги забухали по ступенькам крыльца.
Как нам сказали, следов действий насильственного характера ни на одном из трупов не обнаружено. Возможно
Камера показала выглянувшего из дверного проема полицейского с одуловатой, озабоченной физиономией.
Куда? Куда?
Полицейский попытался вытолкнуть напористо заглядывающего в сени журналиста, но согласился впустить, когда тот негромко обронил несколько слов.
Только не затопчите ничего там, сказал он, отодвигаясь. Экспертиза подъехать должна, понятно?
Камера проследовала в полумрак сеней. Под шорох одежды, стук обуви плеснул серый, стылый свет и открылась неухоженная комната в два окна. Деревянные, рассохшиеся полы, бревенчатые, голые стены, только в одном месте стыдливо, как фиговым листочком, прикрытые красным, с вытертым узором, ковром. Репортер ушел куда-то вбок, и у оператора появилась возможность, не приближаясь, укрупнить картинку через трансфокатор.
На Настю, будто в атаку, устремились табуретки и стол, уставленный водочными бутылками и нехитрой закуской. Сверкнули жестяной крышкой вскрытые шпроты. Завернулась узкой лентой колбасная кожура. Вздыбилась окурками пепельница. Взлетела с недопитого стакана словно потревоженная вниманием камеры муха.
Скоро сюда подъедут криминалисты, раздался пережатый голос репортера. Но по словам участкового инспектора
Слепцова, подсказали ему сзади.
Слепцова, повторил репортер, скорее всего, это банальное отравление суррогатным алкоголем, который буквально наводнил нашу область в последнее время. Во всяком случае, ни крови, ни следов борьбы или драки мы с оператором не фиксируем. Так, Миша?
Так.
Камера показала серое, с полосой по краю покрывало и ноги в мятых брюках, из-под него выглядывающие. Затем переместилась и за ножками стола, за табуреткой нашла еще один труп, на которого не хватило простыни, чтобы накрыть. Труп был в фуфайке и штанах-хаки, в кирзовых сапогах. Он, кажется, как сидел за столом, так и свалился, скособочившись. Голова его была повернута в сторону от двери, из короткого мятого ворота выглядывал темно-рыжий затылок.
Юрчик! обожгло Настю.
Нет, прошептала она. Это не он. Кто угодно, но не он.
В этот страшный момент Настя, пожалуй, могла продать душу.
Умерших еще предстоит опознать, сказал, выходя обратно на крыльцо, репортер, но соседи, обитающие дальше по улице, поделились с нами, что дом этот нехороший, и в нем зачастую останавливаются люди подозрительные, случайные да выходцы из Средней Азии, ищущие работу на дачных участках и в садоводствах поблизости. Хозяин дома
Дальше звук пропал, и репортаж сменился заставкой областного канала.
Это не Юрчик, принялась убеждать себя Настя. Он не носит кирзовые сапоги. Он уехал в кроссовках. Было бы странно, если б его попросили переобуться. Глупо. Зачем? Правда, если он не хотел запачкать кроссовки Но оставалась еще фуфайка. Уж ее-то Юрчик точно не одел бы.
Настя в раздражении выключила телевизор. Вообще, что за идиотский репортаж! Люди не ездят на встречу в деревню Овчаровку! Кроме Овчаровки существует уйма приличных мест. Неужели на ней свет клином сошелся? Даже если сходка какая-нибудь, то ее наверняка не на отшибе, не в тьмутаракани проводят, тем более, в фуфайке и кирзовых сапогах, а в ресторане, в гостинице или даже в офисе. В городе! Настя вообще была уверена, что Юрчик не стал бы связываться с теми, кто выбирает местом встречи Овчаровку. Обязательства перед мелкими уголовниками? Перед всякими наркоманами, «форточниками», как их, «щипачами»? Не смешите. Обязательства бывают перед людьми рангом повыше. Перед «авторитетами». Но там другая опасность.
В свое время Настя насмотрелась криминальной хроники. Лет десять-пятнадцать назад, наверное, каждый месяц случалось шумное убийство и пышные похороны, по дворам ходили накачанные пацаны, «Комбинация» и «Мираж» лились из окон, улицы пустели к девяти часам вечера, поскольку горожане прятались за железными дверями квартир.
«Авторитетов» убивали очень часто.
Ужас той поры по малолетству едва ли Настей осознавался, ее тогда, насколько она помнила, занимал лишь Сашка Батаров и желание быть похожей на принцессу Диану, Шинейд ОКоннор или хотя бы на Вайнону Райдер. Но телевизионный перфоманс, посвященный переделу социалистической собственности в частную и ухабисто-тернистым тропам эпохи первоначального накопления капитала, все же не проходил мимо. «Смотри! тыкал вилкой в экран отец. Вот наше будущее. Да какое наше! Твое, Настя». Отец, пузатый, угрюмый, широко расставивший ноги, покачивался на стуле, словно картинка в телевизоре вводила его в транс. Он, казалось, даже вибрировал вместе со словами.
Сегодня ночью во дворе дома по улице начинал говорить диктор.
Понятно, тут же отзывался отец.
обнаружено тело директора акционерного общества
Кто бы мог подумать?
Отец зеленел, желтел, но, возможно, это блики ложились так, меняя его лицо.
три огнестрельные раны
Смотри, Настя, что со страной творится. Довели, сволочи, до ручки всех довели. Вешать и вешать!
Настя смотрела. Мама брала ее за руку, гладила, садясь рядом. Рот ее болезненно изгибался. Но от телевизора она тоже не отрывалась. Правда, интерес ее состоял не в том, чтобы, как отец, наливаться бессильной злостью.
Какое пальто хорошее, говорила она, глядя на труп вывалившегося из машины человека, Тебе бы, Коль, очень подошло.
Ты представь, сокрушалась она в другой раз, этих бы денег хватило к нашему садику отопление подвести!
Настя же думала о том, за кого бы вышла замуж, а за кого нет. Однажды увидела красивого мальчишку лет восемнадцати, выбросившегося из окна (или выброшенного тут не ясно), и почти влюбилась. Он лежал головой на асфальте, но крови не было, лицо его с закрытыми глазами казалось настолько отстраненным, возвышенным, презревшим все земное, что Настя вечер потом ревела в подушку так ей хотелось быть с ним рядом.
Но стоп, стоп, мы же о другом!
Те времена, казалось, уже прошли. Но вот Юрчик, он из тех времен или уже из этих? Криминал разве делся куда-то? Может, как раз отсиживаются, голубчики, по деревням. Ах, страшно, страшно! Перед кем обязательства? Он это или не он там, в доме из репортажа? Мало ли рыжих людей на свете, не в каждом же видеть свою планиду. Он. Не он.
Настю трясло весь вечер. Забылась она лишь глубокой ночью, решив для себя, что это не Юрчик, не мог он, кто-то другой, но не Юрчик. Если уж необходимо, чтобы кто-то То пусть кто-нибудь другой!
Странно, но во сне она оказалась у того самого зеленого штакетника из репортажа. Дышала и не могла отдышаться, потому что вроде бы долго шла по грязи, по жидкому глинистому месиву, обессиленно выдергивая ноги на каждом шаге. Под ладонью чувствовался неровный, царапающий кожу спил.
Было сумеречно, подступал вечер, но дом светил окнами. Над почти пустившимся в свободное плавание крыльцом помаргивала маломощная лампочка. То ли приглашала войти, то ли, наоборот, посылала сигнал бедствия, предупреждала об опасности.
Едва Настя, скрепя сердце, подумала, что, наверное, нужно подняться, как очутилась перед распахнутой в сени дверью. Здесь валялась обувь, кто-то ворохом сшиб с вешалки на пол пальто, куртки и ватники, они лежали, разбросав рукава. Подпирал бревенчатую стену ухват. Откуда-то тонко посвистывал ветер.
Настя шагнула вперед. Половицы скрипнули, высокий порог подбил пятку. Жилая комната встретила знакомым, покинутым застольем. Висел ковер. Стыдливо прикрывал самую большую щель в полу половичок.
Правда, труп, накрытый покрывалом, исчез. Есть ли второй, рыжеволосый труп за табуретом, проверять никак не хотелось, но Настю словно толкнули в комнату, иди, мол, любуйся, твой или не твой лежит. Носком сапога она неосторожно задела ножку стола, и водочные и пивные бутылки задребезжали, зазвенели, соприкасаясь друг с другом, лежавшая на краю вилка канула вниз, окурки посыпались из пепельницы.
В невидимом Насте пространстве за столом, словно разбуженный звоном, кто-то, вздыхая, зашевелился, и она обмерла. Невысокая фигура в фуфайке проросла над столешницей, установила табурет и уселась на нем. Пальцы брезгливо растолкали кружки засохшей колбасы, выловили ломаную сигаретину.
Лампочка при этом никак не могла осветить лицо поднявшегося. То рука встречалась ей на пути, то ухо, то вздыбленная рыжая челка.