Прости про-с-ти но Дима дал мне то, чего не смог дать ты.
За что прощать? ответил я, это твой осознанный выбор, я его уважаю, иди к нему он ждет, кстати. Дима, действительно, стоял неподалеку у скамейки, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Извини, друг, сказал он, но таково право дамы выбирать, кому везет кому нет
Это ты правильно сказал, дружок, ответил я, хочу попросить только об одном, встретив меня на улице, случайно не вздумай протянуть руку для рукопожатия.
Глава 10
И вот наступило первое сентября, придя на линейку пораньше, я почти сразу же столкнулся с Люсей, а с того самого дня, как мы расстались я её не видел, и вот наши взгляды встретились.
Ты сердишься? наивно спросила она.
Нет, с чего ты взяла? ну и как твой десятиклассник поживает?
А он десятый экстерном закончил, уехал Москву покорять, обещал потом и меня забрать.
Не думал, что ты до такой степени наивна, ну да ладно.
На премьеру нашу придешь?
Нет, извини.
Послушай, хватит сердиться, ты понимаешь вообще, что у меня нет иного выхода, ты окончишь школу, так тебя родители выучат, а меня кто? Вечно пьяный отец-забулдыга? Или мне всю жизнь в приживалках у тетки ходить? Дима мой шанс, которого я не упущу, ты знаешь, кто его отец в Москве?
Люся, мне совсем неинтересно, кто его отец в Москве, ответил я и отошел к группе ребят, давая понять, что наш с ней разговор окончен и, возможно, навсегда. На уроках я ловил на себе её внимательный взгляд, оборачивался и старательно делал вид, что она мне совсем безразлична, но в глубине души с ужасом понимал, что это на самом деле совсем не так. На перемене, наоборот, я взглядом вылавливал её в кучке говорливых школьниц, и она об этом догадывалась, но уже сама делала вид, что не замечает меня, хотя наши взгляды иногда и пересекались. Потом Роман Авдеев, наш известный школьный сплетник, поведал мне, что Люся опять снимается в кино.
Что-то киногруппы в наш город зачастили, ответил я, ну снимается и что? В каких нибудь эпизодиках.
Странно, ты так равнодушно об этом говоришь, подозрительно спросил Авдеев, разбежались, что ли?
Конечно, ничего этому школьному рупору я не ответил и ушел, погруженный в невеселые мысли.
Самое странное, что в это самое время я начал немного тосковать и об Алене, вспоминал те счастливые деньки, когда мы были вместе еще до моего ухода к Люсе, в общем состояние было ещё то, странное, будто я завис между небом и землей. Узнав в какое время у Люси съемки, я в выходные отправился прямиком туда. Я бродил, как тень, чуть в стороне от кишащей жизнью съемочной площадки, где снимали фильм о Великой Отечественной, где-то в стороне гремели взрывы, бегали туда-сюда солдаты в изорванных, измазанных землей гимнастерках, но мне было неинтересно, я искал взглядом лишь её. Девушек на площадке было много и все они были чумазые, изрядно перепачканные сажей и землей, но все-таки Люсю, изображающую деревенскую девушку, я узнал и хотел было подойти, но тут, о ужас, нарисовался он, Дима. Меня они даже не заметили, он целовал её несмотря на то, что лицо её было перепачкано сажей и землей, и остальные девушки смотрели на них с какой-то нескрываемой завистью. Они наслаждались своим чувством, ничего ни от кого не скрывая. Мне оставалось только уйти с мыслью глубокого удовлетворения, что все в жизни проходит. А вечером я заявил твердо родителям, что ни в какой архитектурный, как мечтали они, поступать не буду.
Что же тебя влечет? спросил отец.
Кино, кино, только кино, ответил я, вы реставрируете храмы, а я буду снимать кино, может быть, документальное о том, как разрушали веру в нашей стране, а лучше сниму фильм о школьной любви.
Родители ничего не ответили, потому что однозначно уважали любую мою позицию, они у меня насчет этого были очень славные. Родители мои так искренне поверили в Бога и потом даже крестились, правда, тайно потому что в 1986 году подобное еще не предавалось огласке, именно когда занялись восстановлением разрушенного храма в нашем городе. Вслед за ними к вере притянулся и я, правда, в школе о том что их ученик крещен в Православии знали лишь единицы, но мне широкой огласки и не было нужно. В нашей школе, в нашем классе еще очень сильны были патриархальные советские традиции, и хотя исключения из комсомола в тот год боятся было уже как бы смешно, опасаться негативной реакции со стороны учителей или элитствующих одноклассников все же следовало. В храм я приходил, как правило, один, а не с родителями, дабы побыть наедине с Богом и своими мыслями.
В тот день я пришел помолиться, следуя огромному желанию и зову сердца, и неожиданно во дворе столкнулся с Люсей.
Ты почему здесь? даже, немного сердито, спросил я.
По той же причине что и ты, ответила она, я тоже хочу верить в Бога!
Хорошо, ответил я, но жаль, что ты пришла в школьной форме, да еще такой короткой, может быть в иной раз?
Она отрицательно покачала головой.
Хорошо.
Внутри храма я смотрел только на нее, уже не в силах сосредоточиться на молитве, я наблюдал как светлело её лицо, как завороженно слушала она пение певчих, а позже и весьма краткую проповедь священника, и сердце мое трепетало от предвкушения чуда, склонившись в молитве, я уже знал, о чем просить Бога о том, чтобы моя потерянная навек возлюбленная никогда бы не утратила то, что приобрела в это светлое воскресенье. В этот же день двумя часами позже мы сидели на берегу Волги, погруженные в глубокое молчание,
и лишь только мой ставший уже извечным вопрос прервал эту свинцовую тишину, застывшую в воздухе.
Почему?
Если бы я сама знала, ответила она, ты знаешь, я ведь беременна от него, и когда все откроется, начнется такое! Но мне уже все равно, я уезжаю к нему.
Удачи тебе в твоей новой жизни, сухо сказал я, и, поднявшись пошел прочь, оставив ее сидеть, погруженной в глубокую печаль.
А буквально через несколько дней те парни, которые когда-то избили меня по наущению Алены, подкараулили меня по дороге из школы.
Ну что? спросил один из них, более рослый и зловещий, мы, значит, в тюрьму, а ты развлекаться будешь со своей девкой, да? не выйдет!
Мощный удар в скулу сбил меня с ног, не дав опомниться, правда, покачнувшись, я устоял, но последующие удары подонков посыпались столь последовательно и часто, что я перестал вообще что-либо соображать.
И надо же было так случиться, что именно этой же дорогой возращалась домой в эти минуты и Люся. Уже плохо соображая, сквозь пелену бессознательности я услышал мерзкий голос, говорящий напарнику:
Смотри, какая удача и актрисочка здесь! Ну, сейчас позабавимся! Мне с огромным трудом удалось приподнять голову от земли, потому что она вся словно была набита свинцом, сквозь туман я сумел разглядеть страшную картину, словно списанную с того фильма, в котором мы тогда снимались. Один из громил держал железными ручищами Люсю, не давая ей ни охнуть, ни вздохнуть, а второй, пыхтя от мерзкого вожделения, уже расстегивал на ней платье. Что помогло мне подняться в тот момент? что произошло? прошло двадцать лет, но я до сих пор не понимаю, только факт поднялся, и хотя ноги отказывались идти, а налитая свинцом голова клонила назад к земле, я сделал сначала два неуверенных шага, а потом и остальные, которые уже прочно удержали меня на земле.
Оставьте её, подонки! тихо, но уверенно произнес я, оставьте её и уходите!
Чего?! возмущенно произнес один из подонков. Проходящий мимо мужчина на вид совсем не спортивного телосложения, увидев что творят над нами двое громил, бросился к нам на помощь.
Помогите! отчаянно крикнула Люся, вызовите милицию, умоляю!
К несчастью, получив от хулигана мощный «хук» в лицо, мужчина тут же поспешил убежать, держась за разбитый нос, и я молил только об одном, чтобы он догадался позвать кого-то на помощь. Наполовину засыпанная осенними листьями дорожка окрасилась густыми сгустками крови, капающими из его носа.
Ты запомни, проревел один из хулиганов, мы не боимся никого, даже милиции, смотри, что сейчас будет, шоу!
Подонок рванул ворот Люсиного платья, обнажив её грудь, и вот это стало последней каплей чаши моего терпения. Я бросился на них, хоть и знал, что мне все равно их не одолеть, но я просто уже не мог поступить иначе.
Тогда подонки переглянулись, и один из них, возмущенный до крайности моей дерзостью, незамедлительно тут же оставил Люсю и пошел на меня, подобный ходячей крепости, уклониться от которой было никак невозможно ни вправо, ни влево.
Самым страшным в этой ситуации было то, что мимо нас раза три за это время прошли вполне себе взрослые, даже рослые мужчины, и ни один из них не вмешался. Подняв воротники и делая вид, что их это не касается, они исчезали в туманном мареве сентября.
Новый страшный удар сотряс меня, окончательно сбив с ног, и я провалился в бессознательное забытье, сквозь пелену которого я все же сумел разглядеть бегущих к нам на помощь со стороны школы одноклассников. Потом свет для меня на какое-то время померк. С трудом открыв глаза, я первым делом увидел склонившиеся надо мной милое родное лицо Люси с многочисленными следами хрустальных слез, но глаза, её глаза в тот момент забыть было невозможно, они были полны беспредельной тоски и глубины, они будто сияли в полную мощь.