Фаллос Богородицы. Философский трип - Александр Каменецкий 2 стр.

Но это все еще только полбеды. Три злополучных догмата  а вместе с ними и та «ментальная модель», которой мы пользуемся и в которой мы живем, были созданы мужчинами. В «осевой период» сильному полу удалось окончательно «приватизировать» религию и метафизику  по сути, создать их заново на месте матриархальных, «материнских» культов, которым и «вертикаль власти», и «трансцендентность», и «ошибка Творения» (тем паче, «первородный грех») были более чем чужды. Именно мужчины описали мир как «обитель страдания», а человека  как несчастное, физически и мета-физически угнетенное существо, вынужденное мучительно бороться за свою вечно недостижимую свободу.

Пагубная идея изначальной недостаточности человека, которую так тщательно, почти любовно культивировало христианство, привило Западу навязчивое, болезненное стремление к «свободе, равенству и братству», к освобождению от «уз» и «пут», революциям и несбыточным демократическим идеалам. За ними  бессознательная попытка освободить себя самого, пылающая в каждом сердце,  и можно ли упрекнуть человека в том, что виновным в собственных бедах он по незнанию постоянно норовит сделать другого?..

Новое невротическое мировоззрение было всецело обязано своим появлением «первородному» страху мужчины перед женщиной  страху, уходящему своими корнями в первобытно-общинную древность. Этот страх побудил мужчин вести с женщинами непрекращающуюся борьбу за власть  борьбу, где «ахиллесовой пятой» сильного пола была и оставалась эрекция, подобающее качество и длительность которой нельзя было гарантировать никогда. Мужчинам в этой борьбе требовался отнюдь не собственный ненадежный член, но Фаллос  нечто такое, что не обмякнет по попределению никогда. Этим Фаллосом и стала «вертикаль власти»  судьбоносное для человечества «ноу-хау».

Фаллос символизировал не только власть как таковую  он символизировал отдельность, «самостiйность» мужчины, его с таким трудом завоеванную независимость, которая затем превратилось в то, что мы сегодня знаем как «эго». Чувство отдельности от Бытия, которым надлежало гордиться, имело, к сожалению, и свою обратную сторону. Словно мальчишка, укравший у матери деньги и накупивший сладостей, мужчина подспудно понимал, что подобная его «самостiйность» глубоко ложна  и, проявив ее, он совершил предательство. За этим следовало уже реальное (а не ритуальное) чувство вины и стыда, который мужчина спрятал очень глубоко под мышечным панцырем и железными воинскими доспехами, в которые обязана была теперь быть навеки закована его душа.

Чтобы мама не смогла нашкодившего паршивца хорошенько отшлепать, ее следовало  как и душу, что в сущности одно и то же,  держать взаперти. Сперва христианство, а затем и функционирующий по сходному принципу ислам объявили женщину существом второго сорта со всеми вытекающими последствиями. Мизогиния стала еще одним болезненным трендом, обогатившим и без того острый «экзистенциальный невроз». Ее кульминацией в 20-м веке стал феминизм  борьба женщин за право быть мужчинами, а обратной, не менее курьезной и абсурдной стороной  ЛГБТ как борьба мужчин за право быть оскопленными, поскольку «согрешили».

Агрессивность обоих движений не вызывает сомнения в их явной невротичности: и тем, и другим чего-то болезненно не хватает для достижения удовлетворенности и покоя. Одним нужен член, другие хотят от него избавиться  решения нет. Либералы Запада предлагают обмякший пенис в качестве сакрального эталона, российские неоконсерваторы, в свою очередь, грезят об отечественном х-е в форме межконтинетальной баллистической ракеты. Увы: и на Западе, и на Востоке все мысли вращаются вокруг одного: как удержать свою метафизическую отдельность от Целого и избавиться притом от комлпекса вины за это.

При подобном раскладе решения, разумеется, нет и быть не может.

Последним прибежищем измученного человека стали в итоге социальные сети, анонимность которых позволяет что называется «дать себе волю». Лишив себя физического тела и сделавшись «аватаром», пользователь соцсетей обрел уникальный шанс быть без бытия. В этом состоянии оказалось возможным безнаказанно обрушивать на головы таких же «аватаров» тонны грязи, не опасаясь реальной пощечины,  именно поэтому интернет (созданный, кстати, тоже мужчинами) превратился в самое грязное место на земле, похлеще любых калькуттских трущоб. Лавинообразно нарастающая по всей планете цифровизация и массовое втягивание в нее людей с самого раннего возраста говорит об одном: мир реальный становится все более невыносимым, а цифовое избавление от себя превращается в ту единственную универсальную ценность, которая все более сплачивает народы и отдельных индивидов. Впрочем, «сплачивает» она их по-своему: ведь у «аватара» нет ни пола, ни цвета кожи, ни национальности, ни гражданства. У него вообще ничего нет, поскольку никакое «бытие» в виртуальной реальности и не ночевало. Существование в форме собственной нереальности, умноженное на стремительный рост технологий, сулит человечеству по сути одну-единственную очевидную перспективу: «цифровое самоубийство».

Смартфон  это револьвер, из которого мы каждый день прицельно выстреливаем себе в голову.

Сама по себе тематика «причин» требует, безусловно, отдельного глубокого исследования  быть может, когда-нибудь мы его предпримем. Но в этой книге нас интересует нечто совсем иное, а именно: как могла бы выглядеть и функционировать метафизическая картина мира, полностью исцеленная от «трех невротических заблуждений»? Во что бы мы верили, на что бы надеялись и что любили? Можно ли представить себе иную религию и иную метафизику  без гендерной «вертикали власти», без «непостижимого Бога» и без «первородного греха»? И способна ли такая религия и такая метафизика хотя бы отчасти опереться на данные естественных наук, которые описывают наш бренный мир как умопомрачительный «квантовый хаос» и нечто подобное?

Где строить шаткий мостик и чем его укреплять?

Теперь немного о жанре этой книги. Мы приглашаем читателя разделить с нами философский трип. Мы намерены экспериментировать с самыми разными комплексами идей, верований и представлений  от научных до откровенно мистических. Мы будем составлять из них новые цепочки смыслов  и смотреть, насколько они могут быть интересны и жизнеспособны. Нас не должны пугать ни противоречия, ни нелепицы, ни такие факты, которые откровенно не укладываются в концепт. Научная точность изложения при этом, конечно, существенно пострадает  но нам ее, говоря откровенно, совсем не жаль. Будда учил: если кому-то очень надо переплыть реку, плавсредство неважно. Мы сколотим наш утлый философский плот из подручных материалов и отважно спустим его на воду. А уж там останется полагаться лишь на великий русский «авось».

И последнее. Этим текстом мы рискуем (и, вероятно уже успели) обидеть множество самых разных приличных людей. Что ж, из песни, как говорится, слова не выкинешь. В качестве слабого оправдания скажем одно: мы твердо убеждены, что человек гораздо больше любых своих верований и самоотождествлений. Он настолько больше их, что оскорбить человека в сущности совершенно невозможно  притом чисто технически. Что же до разнообразных пестрых одежд, в которые мы рядимся,  на вкус и цвет товарища нет.

Предисловие 2 (короткое)

Философия есть эстетика мысли; ее значение измеряется не количеством и уж тем более не качеством обнаруженных глубин, но их красотой и способностью завораживать. Тот, кто ищет в философии ответов на «вечные вопросы», обнаружит их с избытком  но далее тривиальных азбучных истин ни одному философу продвинуться еще не удалось. Более того: уж если человек осознанно делает само мышление предметом своей рефлексии, он будет изо всех сил сторониться «истин», ибо таковые  в силу их неизбежной окончательности  мышлению как раз препятствуют, исчерпывают его, сводят к унылому Викицитатнику.

Подлинный философ ищет не истин, но смыслов: обнаруживая таковые, он играет с ними, как с пестрыми камушками, наслаждаясь разноцветными бликами и не тща себя надеждой ни на понимание, ни на познание как таковое. Он  аскет, самочинно обрекающий себя на сладостное недо-мыслие; он ставит точку или запятую как раз там, где по всем правилам и законам жанра ставить их точно не следует.

Поскольку эстетическое наслаждение не измеряемо никакой купюрой, философ не производит вообще ничего; он  трутень, тунеядец и бездельник в силу самой природы своих занятий. Если он притом последователен и честен, то ищет для своих «трудов» не единомышленников, последователей или спонсоров, но тех, с кем можно безмолвно разделить не принадлежащую никому красоту,  скажем, сесть и вдвоем посмотреть на мысль как на закат. Если это удается, философ должен быть счастлив; впрочем, счастье уделом философов как правило не является.

Timebreak

1. Только Всё есть