Через какое-то время они вылетели к реке. Следуя карте Кромм повернул налево и пошёл над водой на самой малой высоте. Пройдя несколько поворотов русла, они начали встречать идущие над рекой круглобокие скуны и Кромм сбавил скорость, чтобы не врезаться в какую-нибудь их них в ночной тьме. К счастью, скоро над рекой замаячили огни. Это наш город, сказал Люка, перегибаясь с заднего сиденья.
Кромм подлетел к высокой городской стене. Туда, сказал мальчик, показывая рукой направление. Кромм кивнул и полетел вдоль стены, с тревогой глядя, как на башнях шевелятся стволы зенитных орудий. Наконец, между двух самых высоких башен он увидел большие ворота, забранные толстенной решёткой из брёвен, окованных для прочности железными полосами. Он медленно опустил аэрокаб на землю и поднял фонарь над кабиной. Ворота темнели перед ними, уходя на высоту пятиэтажного здания. Кромм с сомнением посмотрел на глухие монументальные двери за решёткой и спросил: и что мы теперь будем делать? Ничего, ответил Люка, выпрыгнул из кабины и открыл багажный отсек. Люэне, просыпайся, мы дома, услышал Кромм его шёпот.
Он обернулся и увидел, как девочка вылезает навстречу брату, протирая запястьями глаза. Она изо всех сил обняла Люку, потом они взялись за руки и подошли к воротам. Кромм достал из котомки флягу с водой и сделал несколько жадных глотков. Дети какое-то время постояли и вдруг синхронно запели: домой, домой, мы прибыли домой, к благословенным стенам родной Сеэры, где ждут нас мама и отец. Где тепло очага не гаснет даже самой суровой зимой, где сами стены дышат любовью, мы прибыли домой.
Кромм обалдел. Чистые и сильные голоса детей звучали так мощно, что он никогда бы не предположил, что они могли принадлежать подросткам. Прихотливая протяжная мелодия поднималась в начинающие сереть предрассветные небеса, разливалась по окрестным лугам и проникала прямо в сердце. На глаза Кромма сами собой навернулись слёзы. Он подумал, что никогда не слышал таких чистых, поистине ангельских голосов. Даже накрапывавший дождь перестал капать с неба. Родная Сеэра, пели дети: прими же нас с любовью, нет города красивей на земле. Вся ойкумена склонит пред тобой колени, когда в рассветном алом свете, твои святые стены засветятся как угольки в костре.
В этот момент первый луч света пробежал по зубчатой вершине стены, словно отвечая поющим детям. Кромм стоял и плакал, как дурак. Его колени подкосились, он сел прямо на землю, даже не пытаясь вытереть слёзы. Песня закончилась, а он всё сидел, чувствуя, как от мелодии сжимается сердце. Люэне обернулась к нему, присела на корточки, достала узорчатый платочек и вытерла ему щёки со словами: не плачь, всё прошло, мы дома. Кромм попытался улыбнуться, но на него обрушились все переживания этой длинной ночи и новая порция рыданий позорно рванулась наружу из его груди. Люэне вдруг крепко обняла его и шепнула прямо в ухо: спасибо, Кромм. Спасибо тебе большое.
Кромм услышал тяжёлый лязг открывающихся ворот и почувствовал, как Люэне разжала объятия. Он встал и посмотрел, как навстречу бегут вооружённые люди в долгополых кожаных сюртуках. Это мы, закричал им Люка, махая рукой.
***
Так значит, вы новый верховный кат всех человеческих земель, скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Иебедайя, рослый полноватый мужчина с красивым лицом и слегка подведёнными глазами. Избранный кан Большой Сеэры производил впечатление. На белокурой, как у детей, кудрявой голове лежал скромный серебряный венец, украшенный некрупными камнями. Несмотря на минимализм, украшение казалось олицетворением изящества. Почти лишённый узоров, приталенный сине-зелёный камзол в пол ладно облегал фигуру кана, подчёркивая плечи, и наверняка был сшит из самого дорогого бархата, который можно было купить в ойкумене. Ну и голос, конечно. Глубокий, насыщенный обертонами, он наверняка сводил женщин с ума. Держался Иебедайя властно, даже слегка высокомерно, но когда бросал взгляд на своих детей, выражение его лица смягчалось, его будто бы озаряло светом.
Папа, он нас спас, тараторила Люэне: он правда нас спас. Я ему не верила, а Люка поверил, а я думала, что он плохой человек, он зверей убивает и ест, а он оказался хороший, я его зря боялась. Кромм засмеялся: а я и не заметил, что ты меня боишься, храбрая Люэне. Ваша дочь, кан Иебедайя, образец выдержки. Я бы на её месте сознание от ужаса потерял. У вас прекрасные дети.
Вам известно, кто пытался их похитить, со сдержанным гневом произнёс Иебедайя. Кромм кивнул: люди Когга Химерона. Не волнуйтесь, большинство из них мертвы. Осталась в живых лишь мелкая шушера, что гналась за нами. Когг Химерон, удивленно спросил Иебедайя: он существует? Разрешите, я присяду, сказал Кромм, бросая на пол измазанный запёкшейся кровью плащ и опускаясь в тёплое бархатное кресло с резными подлокотниками: я очень устал. Я не видел самого Когга Химерона, но достаточно слышал о нём. Иебедайя нервно пожевал губу, опустился в кресло напротив и спросил: почему бы вам, как верховному кату, не изловить этого преступника? Я не обладаю собственной волей, я лишь карающая длань высочайшего триунакангая, улыбнулся Кромм: если мне отдадут такой приказ, я его выполню, а сейчас я прибыл сюда совершенно по другому делу. Деталей я вам, к сожалению, раскрыть не смогу, но, поверьте, это действительно важно. Я здесь по приказу буамакана Эссеу.
Я понимаю, нахмурился Иебедайя: но всё-таки почему такие выродки, как Когг Химерон, живут и, более того, процветают на воле? Что вам известно о нём, спросил Кромм. Иебедайя пожал плечами: а вам? У него тесные связи в ледяном городе, который поставляет ему живой товар через члена городского совета Суодаха Белоглазого, если я всё правильно понимаю, ответил Кромм. Речь идёт о тех, кто нарушил законы города. Им стирают память и выбрасывают за городскую стену. Это называется вымораживанием. Проблема в том, как я слышал, что город давно никого не вымораживал и в этом году на невольничьих рынках дефицит рабов.
Иебедайя изящно потёр лоб указательным пальцем, стараясь не смазать лёгкий макияж: я не понимаю, почему эти чёртовы невольничьи рынки всё ещё существуют? Почему существует сама работорговля как явление? Что это за чертовщина? Как она вообще возможна в цивилизованном обществе?! Кромм поднял чашку с травяным чаем, сделал глоток и вежливо ответил: кан Иебедайя, возможно, вы преувеличиваете степень цивилизованности окружающего вас пространства. Ойкумена велика и в некоторых её уголках царит такая тьма, в которую лучше не заглядывать. Никогда этого не пойму и не приму, в сердцах крикнул кан: в моём городе это невозможно в принципе! Я буду бороться, я поставлю вопрос перед кангаем Большой Сеэры, чтобы найти финансирование и подавить эту заразу раз и навсегда.
Он весь кипел и стало заметно, как побагровела его шея под границей белил, покрывавших лицо. Кромм допил чай и почувствовал, что смертельно устал. Он до красноты растёр лысину руками и ответил: простите, кан Иебедайя, но я не спал всю ночь, а у меня куча дел. Я походатайствую перед буамаканом Эссеу по поводу вашей идеи уничтожить работорговлю, но мне нужно отдохнуть. И потом, мне нужна от вас услуга.
Да что угодно, с горячностью воскликнул Иебедайя: вы же мне детей спасли! Вы самый желанный гость Большой Сеэры и всегда останетесь им. Прекрасно, кивнул головой Кромм, тогда, пожалуйста, обеспечьте мне место, чтобы поспать и выдайте официальную бумагу, позволяющую посещать Он замялся. Мне нужен беспрепятственный доступ ко всем документам, полномочия опрашивать людей и всё такое. Короче, я прошу вас подтвердить членам кана Большой Сеэры мои полномочия верховного ката. А я уж разберусь там, что к чему. Возможно, у Когга Химерона есть свои агенты в вашем городе. Возможно и в вашем дворце.
07. Мистериум
Вот это я попал, подумал Кромм, проснувшись и глядя в высокий барочный потолок, тут и там заляпанный тяжёлой позолоченной лепниной. Даже не знаю, что делать: то ли работорговцев искать, то ли заниматься поручением буамакана, поганые врата эти закрывать. Нужно встряхнуться.
Он пошёл в ванную, долго плескался там, чередуя горячую воду с ледяной, наконец, почувствовал себя проснувшимся окончательно, побрил ножом голову, слегка подкромсал бороду, собрал опавшие волоски и смыл их в унитаз, насухо вытерся и вернулся в светлую просторную комнату. На полу лежал огромный ковёр. Кромм снял тапки и с удовольствием прошёлся по нему, чувствуя, как длинный ворс ласкает подошвы. Он остановился перед огромным зеркалом с двумя массивными позолоченными подсвечниками и глянул на себя.
Что же мне делать? Оранжевая кромка вокруг глаз почти исчезла и они выглядели почти обычными. Кромм приблизил своё лицо к отражению и спросил: Протей, ты здесь? Это ты помог мне в этой переделке, мой персональный демон? Он с опасением потёр внезапно засаднившую грудь. Комнату заливал свет, игравший на позолоченных спинках диванов и кресел. В дверь постучали. Секунду, крикнул Кромм и быстро натянул панталоны, штаны и рубашку. Он отпер замок и увидел розовых и посвежевших Люку и Люэне.