Душам не уберечься: всё путь да вокзал,
А телам так взаимны сохранность и бдение
Год с лихвой на «губе» ты других охранял,
А теперь те другие тебе охранение.
Том истории счастья всея на столе
Да устав, как инструкция по исполнению,
Что из книг сюда вхоже
Но кто там сто лет
Взглядом перебирает слова к исправлению,
За спиной к превращенью. И вот табурет
Одноногий, железный, в бетон замурованный,
Перебрав позвонки да по веткам скелет,
Ледяным это деревце делает поровну.
Гауптвахта Дрогобыча, сей монолит
С горстью чисел и смыслов, кирзовых
да яловых,
В откровеньи устава твой голос хранит
В одиночке, оттаявшем сердце диавола.
Железка
Школяр стал грузчиком среди дорог
Зубря железных жизнь И вот красотка
Учётчица, под платьем зрея соком,
Зовёт, взирая вкривь Ей невдомёк:
Любовь мечта (обёртка облака,
А лепестки безумные страницы),
На безымянненький её косится
В кольце Все пальцем вертят у виска.
Все, да не все: в шампанском из горла,
Том, что положено на бой с излишку,
Струящемся по торсу дяди Гриши,
Русалочка наколка замерла.
Чернильною рудой разбавя кровь
Давно вся из неё так и не вышла,
Полней созвучья ищет, ибо свыше
Созвездьем в глубину струится вновь.
И как бы ни был вид открыт и прост,
Чем ни облит, сожжён, обласкан взглядом,
Разымчевее не сыскать наряда:
Хорошенькая грудь, игривый хвост,
Как ни купайся, тело налегке
В морской, шампанской пене и бездонной
В расширенных глазах испуг мадонны
Сикстинской и дрожание в руке.
Птицы
1Если в каждой слезе есть мечта этой капле
Господней
(помнят небо дожди и, сжимая, уносят в себе),
Жизнь мечта, оглушенная гулом, глубины
исходят
Дотянуться волной умножённо в единой
трубе.
И когда истощается гул, и ты скажешь, я вижу:
«Всё есть прах, только прах и замешан
на мёртвой воде»,
Небосвода воронка затянет расхристанной
жижей
Горстку птиц это ты, сколько выпало тверди
тебе.
Но сбивается кучею рваною
Клин каравана
Умри на восходе,
Крылья гири, взмах невозможен,
И жжение схоже
Со звездою, проглоченной с ночью,
И лёгкие в клочья,
Дыхание пепел,
Сам воздух, как чаща
Хлыстов или петель
Зависнув на миг
Тело бросить лететь без него
Пока не выходит.
И тогда держит в небе
Кри-и-ик
Один только крик.
2Все когда-то летают Кто сквозь океан
на манер
Альбатроса крылом-плавником загребая,
В перевёрнутом небе (всегда и во всём
отражённом,
Так идеи в своих эманациях)[3], в сводах воды,
Уподобя глубины высотам, теченья ветрам.
Кто кротом иль червём прогрызая, буравя
землицу:
Облака отражаются в россыпях твёрдых,
а тучи
В тектонических плитах, что трутся краями,
искрят
До ворчания старческого, то бишь, каменных
молний,
Что когда-то и своды взорвут, то бишь, череп
расколют.
Каменеют высоты глубины, ветра и полёт.
Кто-то, спутав стихии, в паденьи вперяется, как
В земляное крыло улететь, коль не в рай,
хоть из ада.
Тут среда несущественна, ибо парят и в огне,
Вплоть до пепла, до перистой сини, звезды,
головёшки.
3Кто-то силится выразить небытие, тьмой
назвав.
Но подобьем не выразить то, что, увы,
не имеет подобья,
Ибо всё, что есть тут (в том числе и расхожая
тьма),
Нету там за отсутствием этого самого «там».
Тебя около ощупью водит за ручку любовь.
Но как есть же, щемит же предчувствие
полного счастья,
Обретенья, как вспышки цветной, точно
так же и вспять,
И предчувствие горя щемит ибо полной
утраты.
Будто держишь уже и не самую вещь
или жизнь
Чёрно-белые их негативы, что тут же густеют.
Верно, чёрной предтечею (с цветом
и чувство, и мысль
Весь ты, весь поглощённый растущею пастью,
волной).
Как сказала б медкарта голимо: «Теряя
сознанье»,
Что неточно, ведь и подсознанье, полней:
пасть волна
Выжимает из клеток твоих память, что
по наследству
От зверья и травы с кожи холод с теплом
омывает,
Как наскальную роспись, доводит тебя
до ничто.
Ты вернёшься оттуда?.. Уж рядом рукою
Ты вернёшься оттуда?.. Уж рядом рукою
подать
Будто трогаешь твердь, и она расступается
Небо небытия
А предтеча его поднебесье.
Но побарывая но выпутываясь вылетая
Из предтечи, как снова слепив,
что неисповедимо
(сочетанье частиц, что есть ты нет, ещё и не ты)
Микрокосм из частиц высекает огнивом
твой дух.
(В мироздании так же?) И вот ты промыт,
как простынка.
4Всё же крона исходно небесная гуще ветвями
полётов кренится.
Оперенье с другой стороны, но чеканны
монетными решками лица.
Крона генеалогий. Хоть кто-то её и трясёт,
Но тебе не годится чужая монета не в счёт.
5Что ж, копилка из праха разбита твой грош
покатился где блеск, где же звон?
Продырявит карман и ладонь так зачем
из такой-то материи он?
Или всё ж из печали чеканен, неужто
настолько тяжёлой
(не всея ли Вселенной, что помнит о прахе
и мёртвой воде,
ибо смертна сама, выгорая той памятью
в каждой звезде)
Будто кроною всею излита в один
оторвавшийся лист или жёлудь.
Хватит ли оплатить возвращенье?
Гулы птицы, глубин оперенье.
Белая Русь
Матерь Божья, святая Россия,
в твоём доме чужие, чужие!
А в углу тёмной хаты, над лавками
Молит бабушка Боженьку лаковую,
Светлых ангелов над землёй
Осеняя могильными знаками
Грудь, истерзанную тоской.
Но летели железные демоны,
Осеняя притихшие срубы,
За скользящими по ветру тенями
От домов оставались трубы.
Ты же выйдешь, молитв не читая,
Значит, вовсе не смогу помочь.
Матерь Божья, Россия святая,
Защити свою кровную дочь!
Только скрипнет калитка, свисая
Вот идёшь, белорусская школьница,
Твои косыньки пахнут смородиной,
И оцепленная околица
Как терновый венец твоей Родины
«Мама, мамочка, лик человечий
Страшен,
Злобен овчарок лай!..
Что им надо, с чужою речью,
И зачем всех, как скот, в сарай?»
Лес, лукошко, ты полон грибами
Ах, как близко макушки торчат!
Замороженными губами
В этом сне невозможно кричать.
Только чудится вроде: колокол
Из-за дальних лесов, реки
Но как будто и возле, около
От незримой запел руки
О неверие в ужас потребы!
Настежь двери в кишащий проём
О надежда ступивших гуськом
А потом возносящийся в небо,
Голосящий стоусто дом!
И летят над стоустыми звонами
Как над траурными знамёнами
То ли аисты белые, грустные,
То ли ангелы, в хлеве сожжённые,
То ли души самой Белоруссии.
* * *Как по камню, на ощупь искала в азарте,
Что предписано смутными знаками нам.
Пальцы жгла оживавшая звёздная карта,
И знамения тускло текли по телам.
Вряд ли ты среди звёзд. На земле тебя нету.
Всем излишне стремнинам отыщется жгут.
Может, нынче ты в знаках, что бродят по свету,
Рассыпаются картой, да пальчики жгут.
Бабушкина церковь
Вытягивают до сердечка плиты
Тепло из ножек каменным губам.
Но своды око, облаком увито,
И тело разрывает пополам.
Мерцание свечей, как сны долины,
Ромашки, колокольчики, люпины,
И хлеб из глиняных ладоней тот,
Где каплею перетекает мёд.
Скорее к Волге, где глазам ясней,
Река ли, небо в них течёт синей.
В летучих купах белые наливы
Ворочаются гулко и лениво,
И с треском обрывается, звеня,
Нагая ветвь летучего огня
Туда, за Волгу, где пески, пески
Укроют жизнь, себе они легки.
Бывает, всё на мёртвых водах, вроде,
Замешано из праха с чьих-то ног,
И всё же, оброни зерно Господне
И вербою становится песок.
Глазами вербы в темень вод ничейных
Хоть заглянуть, как в храме отстоять.
Конечно, море здесь предел теченью,
Но будет небо Вербная печать.
Глядеть заворожённо в вечность, небыль,
Где долгими глотками Волга пьёт
Кувшином наклонившееся небо,
И жадно зыбь на губы волн ползёт.
Не пей из полыньи предвечной грусти
Она не напоит и не отпустит.
И оклик дальних поднебесий: «Настя»,
И долог вдох, и неизбежность устья
Нежней и тоньше детского запястья.
Галина Весновей
Автор книг стихотворений: «Во свете утреннем», «Сны мои хрустальные».
Стихи печатались в альманахах: «У Никитских ворот», «Академия поэзии», «Муза», «Долгие пруды», «Сияние лиры». Член Лито «Клязьма» (г. Долгопрудный Московской обл.).