Раннее позднее - Лазарь Соколовский 6 стр.

Ее спеленутое тело

Сложили в молодом лесу.

С «Пьеты», что в белом мраморе,
до стиснотою рамою
каким-то богомазником
с чего-то стало праздником,

казалось бы, исконная
бадяга похоронная,
да вновь берет сомнение:
убийство ли, успение?

Попами да министрами
по пунктикам расписана,
кликушами плаксивыми
объята, молчаливая.

Талантливо расхристана
великими артистами,
живущими цитатами
лжецами бесноватыми.

С зачатия раздетая,
размножена газетами,
обряжена, как водится,
мужичкой-богородицей.

Верхами ошельмована,
пайками да приемами,
истасканная истина
загублена, расхристана.
Был сын свели не в очередь
с непризнанными прочими
в Кресты вохрой плечистою,
где выть и ей расхристанной.

Пред гимнами осенними
ощупана, обыскана!
Какое там успение 
растерзана, расхристана.

Измылили, истратили
нет больше богоматери,
от споров бесов с бесами
остался лик надтреснутый.

Расхристана, разделана
и мы, осиротелые,
привычно неосознано
зарыли под березами.

Там, тернием увенчана
стократ молвой речистою,
обыденная женщина,
как Русь под коммунистами,

слегла. А что же с девою?
Весною кипень белая
опять взойдет неистово 
стоим и ждем у пристани,

пройдет ли старец, старица
Что нам еще останется:
шептаться за околицей 
что ж бога-то не родится

Над Россией  сплошной туман,
бог в отлучке ли  черт ли крутит:
первой казнью починок дан,
и понесся угар Малютин.

О, заплечные мастера!
О, артисты кнута и дыбы!
Будто только вчера игра
начата, а давно могли бы.

И успели-то, боже мой,
крохи жалкие  тысяч 10,
вот промашка  сбежал герой,
кабы разом весь мир подвесить!

Тот к соседям  и был таков,
кто успел  по щелям забился
В отпущение злых грехов
царь Иван по ночам молился.

А «зачинщиков» все везли
В новгородской старинной Софье
за порядок в «святой земли»
колыхался звериный профиль.

Предыстория наших дней 
обличенья, доносы, ссылки,
угли, вздутые у дверей,
кровью крашеные опилки,

произволу послушный поп,
примирявший непримиримых.
Лишь молились  вмешался кто б
Время лобное повторимо!

Место  рядом: лубянский двор,
вымпел разве иной  трехзубый,
оглашается приговор
новоявленного душегуба

Если б только башки бояр
покатились по сбитым бревнам 
рвы сибирские, Бабий Яр,
сколько нищих и невиновных!

Над Россией сплошной туман
заплетает седые космы
был Иван, и ушел Иван,
звать бы «нехристь», да кличем «грозный».

Такова у нас, Маринок,

Спесь, у нас, полячек-то.

После глаз твоих орлиных,

Под ладонью плачущих

Над Россией опять дожди,
срока смутного середина,
сзади пусто, а впереди
Как случилась ты здесь, Марина?

Раззолоченный вертопрах,
инок нищий  и вдруг владыка!..
Белых крыльев беспечен взмах 
все сначала начнешь, поди-ка,

ни господствовать, ни любить
не умея наполовину
Оттого не смогли сказнить
душу огненную Марины.

В ней неведомо ожила
та бунтующая певица,
остроглазая, как стрела,
остроклювая, словно птица.

Только воля всегда узка
в общежитиях да сараях 
и пошла гулять по рукам
оболочка твоя земная.

Было: тушинского вора
называла господним мужем
На царей Русь всегда щедра,
не спознаешь  какой ей нужен.

А потом  кочевой побег,
голытьба, атаман казацкий
Был бы правильный человек 
не случилось судьбы дурацкой,

только поздно, коль долг жены 
примириться под детским визгом
Дни распутные сочтены
вольной матери  авантюристки,

опостылела теснота,
бой за краденую корону
Но и в смерти своей горда 
ни слезинки из глаз, ни стона,

тело грешное под парчу
пряча, добела холодея,
улыбаешься палачу,
выгнув царственнейшую шею

Будет! Уж натерпелась всласть
самозванка, сестра, гордячка
В озорной суете за власть 
что соваться в пустую драчку!

Где, избалованной, тебе
лезть в российские передряги!
Вот опять мужики в борьбе
предпочли карьеру отваге

И певцу, чьи слова глухи
для изношенного пространства,
как читать кому-то стихи
с неумеренным постоянством

Что докажешь в слепой стране 
обе канули беспричинно
Отчего же метаться мне
от Марины и до Марины?

Суд истории  давний суд,
скажут: временем все замыто
Над Россией тучи плывут 
те же жертвы и те ж бандиты.

Где бесчувственность не нова,
как пробиться мытьем посуды?..
Но Елабуга и Москва
только врядли обеих забудут.

И хоть вам не достало сил
в разновременье стать единой,
хоть не сыщешь даже могил 
да не будет страна чужбиной.

Как ни пыжится лицедей
на скрипучем, дырявом троне 
остается лилейность шей,
ускользающих от погони.

1

Восхищенной и восхищенной,

Сны видящей средь бела дня,

Все спящей видели меня,

Никто меня не видел сонной.

Освистанной и освященною,
забытою и обретенною,
то белой чайкой, то вороною 
ты всем слыла,

обласканной и обнесенною,
восславленной и возмущенною,
вещуньею непогребенною
так и ушла

С шальной декабрьской метелью ли
между стихом и рукоделием
округ стола
вдвоем сидели мы в молчании,
твои собратья по изгнанию,
метель мела.

Не голосили о покинутых,
не вспоминали об отринутых,
коль пала рать,
с последней песнью лебединою
так ты на родину единую
шла умирать

К Москве ли, к древнему востоку ли
плыл взгляд нездешний с поволокою,
измученную, одинокую,
дыша едва,
увы, писательскими женами
отвергнутую, прокаженную,
никто тебя не видел сонною 
всегда жива!

2

28 октября 1910 г. Лев Николаевич

Толстой бежал из родного дома

Этой ночью, осенней, промозглой,
натыкаясь на ветки в саду,
он ушел, может быть, слишком поздно
 Не могу, не могу на виду

Ветер конскую гриву полощет,
в жмурки с тенью играют огни.
 Умирать надо тише и проще,
не могу, не могу, как они

Будто в пору щемящих признаний,
все решится вот здесь, на скаку:
 Надо жить, как простые крестьяне,
больше лгать не могу! не могу!

Как уехать негаданно, тайно 
в ночь вся Русь распахнула окно!
И куда, где приют хоть случайный 
к младшей, к Машеньке, в Шамардино!

Вот и Оптина, тихая Жиздра,
страх монашек, презренье дворняг
Где былая уверенность в жизни?
 Не могу, не могу, чтобы так

Кони, рельсы, угар, пневмония.
Соня, дети, жандармский разгул.
Из Астапово на всю Россию:
 Не могу! не могу! не могу!

Что десятков годов прогалдело
и уже на другом берегу
из души, покидающей тело,
все одно  не могу! не могу!

3

На Суворовском бульваре
в январе зима в разгаре,
в хохот ветра ль, в прыск сугроба ль 
на подворье мерзнет Гоголь,

уж на бронзовой шинели
комья снега запестрели
Но задумчиво ли, строго ль 
не с мороза стынет Гоголь!

Приглядитесь, подсмотрите,
как серебряные нити
препахабно, препроворно
расползлись по гриве черной,

как на цоколе привычно
ухмыльнется Городничий,
козыряют власти гордо
те же в общем держиморды!

«Усидишь на пьедестале 
Русь опять разворовали!»
Милый, хоть плеча прикрой-ка
Знать, куда-то сбилась тройка 

да вперед вела дорога ль?..
Стынет Гоголь, мерзнет Гоголь,
вновь кругом снега крутые 
стынет, мерзнет вся Россия.
«Глубже в зиму  дальше вижу»
Голова ж все ниже, ниже,
от злодея до злодея,
как коростой, зеленеет

На Суворовском бульваре
и в июнь зима в разгаре:
вдруг детишкам на потеху
старый Гоголь жутким смехом

разразится и застынет 
по живой по бронзе иней!
От российской от державы
тяжко мерзнуть после славы

А кругом  автомо-били
Говорят, мол, за-лечили
Что там Рим, что заграница:
вся Россия  психбольница,

буйный пайкой не обижен
Голова ж все ниже, ниже,
в глубь двора все дальше, дальше 
в сон поэзии сладчайший.

Брату

Это было написано им на роду,
как, рыдая, кинжал ни таила Медея,
все равно отвратить не сумела беду:
пререкаться с судьбой  лишь пустая затея.

Как убийца Орест ни дрожал на пиру,
как безумный Эдип ни бежал от наследья,
все сбылось Но судьба  тяготенье к добру,
а не дамский пасьянс, не сюжет для трагедий.

Ты решился Что ж, наша стезя такова:
то опять уходить, то опять возвращаться,
мы на веру порой принимаем слова
с чьих-то уст и бежим От себя, может статься.

Ты уходишь Уже подают самолет,
и не знаю, когда повидаемся снова
Будь собою самим, и тогда повезет,
если ж нет  рок опять прослывет бестолковым.

Неужели абсурд так ужасно раздут,
что ломает шутя даже братство такое?
Может, это и писано нам на роду,
да не дай только бог объявиться изгоем,

всех своих побросав, не прийтись ко двору,
ждать на каждом шагу: вон  таится расплата
за углом Но судьба  тяготенье к добру,
коли нет его, разве она виновата?

То ли паркам тянуть отощавшую нить
нашей будничной суетной жизни совковой,
то ли нам выбирать между быть и не быть,
за собой оставляя последнее слово 

не решится само: не текут по усам
золотые меды с валтасарова пира.
Что дано на роду, каждый чувствует сам,
будь наивным борцом или странником сирым.