Помимо всего прочего, европейцы понимали интеграцию эмигранта, как готовность пойти навстречу оскорбляющему его расисту. В этом я убедилась на собственном опыте, к тому же не раз слышала подобные истории от других эмигрантов, с которыми мне довелось познакомиться в Европе. Стоило эмигранту пожаловаться своему начальнику на оскорбления, исходящие от сослуживцев, как шеф предлагал ему самостоятельно выяснить у сотрудников причину их поведения. Представляю себе такой разговор: «Ты за что меня унижаешь?» «Да так просто, хочется и всё!» Интересно, что сами европейцы, понимая бессмысленность подобного шага, даже не пытались выяснять между собой отношения, а сразу подавали на обидчика в суд. Оскорбил, урезал зарплату, уволил без уважительной причины публично извинись и компенсируй моральные издержки! Однако эмигрантов унижали так часто, что подать на всех в суд было бы попросту невозможно. К тому же коренное население за собой этого чаще всего не замечало. Одно время в Перепелках я ходила покупать фрукты к местному лавочнику. Зная, что я родом из России, он поначалу бросал на меня косые взгляды и подолгу крутил в руках денежные купюры, которыми я с ним расплачивалась, желая удостовериться в их подлинности. Со временем его отношение ко мне изменилось, этот мужчина стал приветливым и разговорчивым. Дело дошло до того, что в довесок к каждой покупке, которую я оплачивала, он по собственному желанию стал докладывать несколько овощей или фруктов. Можно было бы этому порадоваться, но только подаренные им продукты на поверку оказывались откровенным гнильем. По приходу домой я доставала всё это из сумки и выкидывала в мусорное ведро. Наконец, когда лавочник в очередной раз попытался «угостить» меня испорченными овощами и фруктами, я попросила его: «Пожалуйста, не кладите мне больше ничего в довесок!» «Бери, бери! заулыбался он. Килограммом меньше, килограммом больше Ничего, донесешь до дома, справишься Это же еда, а не что-нибудь, к тому же бесплатная!» Я еле сдержалась, чтобы не сказать ему, что не употребляю в пищу гнильё, но разве можно было объяснить это человеку, убежденному в том, что эмигранты съедят что угодно Он был в этом абсолютно уверен, а я больше не хотела нести на второй этаж своего дома тяжелую сумку с положенными мне в довесок испорченными овощами и фруктами, которые мне же потом предстояло отнести на помойку. В итоге у этого лавочника я решила больше ничего не покупать.
Иногда европейцам хотелось сказать эмигранту какой-нибудь комплимент, и выглядело это приблизительно так: «Вижу, ты еды накупила целую сумку. Молодец! Питаться надо как следует. Что? Все это крупы, макароны и консервы? На другие продукты денег не хватает Зато те, что есть, все до одного европейского качества, очень полезные для организма! В наших магазинах плохого не продают!», «На работу устроилась? Куда? Уборщицей? А до этого кем работала у себя на родине? Учителем музыки? Так ведь лучше в Европе работать уборщицей, чем там, где ты жила раньше, учительницей! Вне всякого сомнения!», «Сыну компьютер купить не можешь? Денег не хватает? Да ты не расстраивайся! Главное, что он получает бесплатное школьное образование в нашем европейском обществе. Выучится, пойдет работать, тогда себе компьютер и купит. Куда пойдет? На какую работу? Как это на какую? Рабочим на стройку, на завод или грузчиком в магазин. А куда же его возьмут, если он даже в компьютерах не разбирается!?». Иначе говоря, эмигрант был необходим европейцу для повышения собственной самооценки, и любая попытка похвалить эмигранта неизменно принимала форму комплимента самому себе.
В большинстве своём, коренные жители Страны Вечного Праздника считали эмигрантов эдакими аборигенами, которых требовалось научить самому элементарному: кушать ложкой, пользоваться расческой, выключателями, лифтом, и т. д. Европейцы представляли себя предводителями большой серой массы, которую нужно было обучить пользованию элементарными предметами быта и дать нужное направление в сфере труда, а от эмигрантов ожидалось, что в благодарность за это они будут беспрекословно подчиняться европейцам и демонстрировать им свою преданность. А как же с правами человека? «Это непростой вопрос», любили повторять европейские политики, однако, его сложность состояла лишь в том, что предоставлять прав эмигрантам никто из них не собирался. «Мы заинтересованы в том, чтобы эмигранты чувствовали себя полноправными членами нашего общества и ощущали наше доброжелательное к ним отношение», утверждали европейские власти, но проявлялась эта доброжелательность по-особому.
В большинстве своём, коренные жители Страны Вечного Праздника считали эмигрантов эдакими аборигенами, которых требовалось научить самому элементарному: кушать ложкой, пользоваться расческой, выключателями, лифтом, и т. д. Европейцы представляли себя предводителями большой серой массы, которую нужно было обучить пользованию элементарными предметами быта и дать нужное направление в сфере труда, а от эмигрантов ожидалось, что в благодарность за это они будут беспрекословно подчиняться европейцам и демонстрировать им свою преданность. А как же с правами человека? «Это непростой вопрос», любили повторять европейские политики, однако, его сложность состояла лишь в том, что предоставлять прав эмигрантам никто из них не собирался. «Мы заинтересованы в том, чтобы эмигранты чувствовали себя полноправными членами нашего общества и ощущали наше доброжелательное к ним отношение», утверждали европейские власти, но проявлялась эта доброжелательность по-особому.
Почему-то коренные жители считали, что любой эмигрант (независимо от длительности проживания в той или иной европейской стране) очень плохо говорит на местном языке. Именно поэтому европейцы в разговоре с эмигрантами, как правило, переходили на крик, утрированно артикулировали и энергично жестикулировали. Причем некоторые иногда орали так, что эмигранты в ужасе отскакивали в сторону. Другим проявлением доброжелательности со стороны европейца являлось обращение к эмигранту с просьбой: рассказать что-нибудь о своей родине. При этом подразумевалось, что приезжий примется ругать почем зря прежнее место жительства и станет нахваливать всё европейское. Если же этого не происходило, и эмигрант предавался ностальгическим воспоминаниям либо еще хуже рассказывал о том, что хорошего и прогрессивного было в его стране, то собеседник-европеец тут же переводил разговор на другую тему, либо, сославшись на спешку, и вовсе прекращал беседу. Одна из типичных фраз, выражающих доброжелательное отношение жителя Страны Вечного Праздника к эмигранту, звучала так: «У меня, вообще-то говоря, эмигранты не вызывают доверия, но ты вроде ничего, вполне нормальный человек». В другом варианте, это было выражение глубокого сочувствия. Бывало, что работники магазинов, торговых лавок, кафешек (кассиры, официанты, уборщицы) интересовались, откуда я родом, а узнав, что из России, бросали на меня жалостливые взгляды и качали головами: «Бедняжка! У твоих соотечественников жизнь не сахар! Это всем известно. Слава богу, что ты сумела вырваться из нечеловеческих условий существования!» Хотя если принять во внимание многочасовой рабочий день и низкий заработок этих служащих, им самим впору было от души посочувствовать.
******
Демонстрация доброжелательного отношения и его искреннее проявление, разумеется, не одно и то же. Помню, однажды я записалась на прием к врачу, а, узнав, что у него поменялся адрес, за день до приёма позвонила, чтобы это уточнить. Трубку сняла секретарь. Во время нашего разговора она то и дело отвлекалась, обращаясь к кому-то из пациентов. В итоге эта девушка что-то напутала и аннулировала мой визит, а когда я пришла на приём, то узнала, что на моё время уже записан другой человек. Секретарь не стала отпираться и сразу признала свою вину. «Ах, извините, запричитала она, я неправильно Вас поняла». Я ответила: «Что же, бывает. Но поймите, я долго ждала этого визита к врачу, и мне бы очень хотелось попасть сегодня на прием. Скажите врачу, что Вы ошиблись, и попросите, пожалуйста, принять меня вне очереди». «Хорошо, не волнуйтесь!» заверила меня секретарь и направилась к кабинету врача. А в следующую секунду через приоткрытую дверь до меня донеслись её слова: «Пришла эмигрантка, которая вчера сюда звонила. С её слов я поняла, что ей нужно аннулировать визит, а теперь оказывается, что она просто хотела узнать наш новый адрес. Эта девушка так плохо говорит на нашем языке, что разобраться в том, что ей нужно, совершенно невозможно. Примите, пожалуйста, вне очереди эту истеричку, а то она меня с ума сведет!»
Уверена, что если бы я попросила секретаршу объяснить своё поведение, то она натянула бы на лицо маску крайнего удивления, после чего стала бы уверять меня в своем прекрасном ко мне отношении: «Не понимаю, о чём Вы! Вы ослышались! Я никогда не говорю плохо о наших пациентах! Тем более о людях другой национальности!» Часто от европейцев мне приходилось слышать: «Как ты смеешь обвинять меня в расизме», и в качестве аргумента следовало: «Когда мой брат женат на марокканке (аргентинке, китаянке, украинке)!», или: «Да знаешь ли ты, что я ежегодно отчисляю по десять евро на помощь детям Африки!», или: «К твоему сведению, своим соседям, уругвайцам, я не раз давал денег взаймы и никогда не требовал с них процентов!». Проведу параллель: если кому-то нравятся произведения Шекспира, это не означает хорошего отношения к англичанам. Как бы то ни было, судить о человеке правильнее всего не по его словам, а по его делам. Для сравнения, хорошее отношение одного европейца к другому выражается в конкретной помощи советом и делом, в то время как эмигранту изредка перепадает лишь улыбка, да и то натянутая, кривая, и брошенное на ходу краткое приветствие. Когда я, будучи эмигранткой, оказывала кому-то из европейцев помощь (например, бесплатно делала перевод текста с русского языка или на русский), то они почему-то всегда благодарили за это не меня, а моего мужа. Возможно, они полагали, что любое проявление доброты у меня продиктовано лишь желанием угодить своей второй половинке, и, как послушная псина, я исправно выполняю его приказы. Иначе говоря, мои европейские знакомые не верили в то, что я по собственному желанию могу совершить какой-нибудь добросердечный поступок. Вот и простенький фокус-покус: как умного превратить в глупого, образованного в неуча, а доброго человека в злого надо сделать его эмигрантом. Тогда всё, что он скажет, будет восприниматься коренным населением, как абсолютная чушь, а его поступки, как обман и подлость.