Отец Иларион напористо утверждал соблазнительное: сущность и действенность молитвы Иисусовой зиждятся на силе призываемого Божественного имени Господа Иисуса Христа. К имени молящийся должен относиться, как к Самому Господу Иисусу, которое есть Сам Он Господь Иисус Христос.
Такое утверждение показалось брату Антонию неправильным: но дальше удивительно просто. Отец Иларион со светлым чувством любви излагал святоотеческое учение о молитве Иисусовой.
Где согласился, где не согласился, однако игумен просил дать письменный отзыв, что тут было делать? Имя Господа, которое произносится устами человека, такого, скажем, как он, чьи по двиги убийство, пусть в сражениях, в экспедициях, разве может быть Богом? Разве может имя, которое мыслится человеком, скрывшимся от всего содеянного пусть и в очень святой обители, быть Самим Иисусом Христом!
Но как у Илариона замечательно переданы чувства от созерцания природы родными по духу людьми! Антоний перечитал страницу вслух:
«Усмотревши удобное место, сели мы для отдохновения, а, пожалуй, скорее для ночлега. Обозревшись же, увидел себя на страшной высоте, превыше всего видимаго пространства, вся окрестная страна была у нас под ногами.
Нет возможности изобразить расположение гор, их великое пространство, красоту и чудное разнообразие, поражающее зрителя удивлением, выше всякаго слова и мысли. Горы представляли собой какия-то разнохарактерныя колонны, чрезвычайно красивыя и весьма неуклюжия, и тянулись длинным рядом, который иногда вдруг и как-то смело прерывался страшною пропастью, другою и третьею; потом опять начинался и снова тянулся до новой пропасти, а там, вдали, исчезал за новыми высотами гор. То показывали вид изуродованный, перемешанный и до крайности разнообразный, так что форму их очертания невозможно передать никаким словом. Они похожи на то, как если бы в сильном трясении вдруг обратились в застывшее состояние. И каких только странных видов тут не было для взора!.. То, как два брата, любезно обнявшись, идут по дороге; так две скалы, переплетшись друг с другом, стояли на чистом местечке под стеною горы. А то, как бывает в драке, один, поборовши другого, становится ногами своими на груди его; так точно и здесь одна скала стоит на другой, показуя своим воинственным видом как бы одоление и попрание соперника своего. Там видится, как будто охотник, наклонившись, метит устрелить зверя в добычу себе. То, столпившись в одну кучу, группа небольших курганчиков напоминает семейство птенцов, их же кокош собирает под криле свои. И вот в стороне от них виднеется неизмеримой величины обширная гора, и она привлекает внимание своею великою, паче меры, огромностью; правильным и красивым очертанием, выдаваясь посреди всего окружающаго ее, она победоносно и как-то величаво возносит почти к облакам свой исполинский остов и могучую главу и видимо господствует над всем множеством окружающих гор, будучи им как бы царица, или якоже мать. Иныя горы являют подобие величественных соборов, увенчанных главами, а другой шпиль как стрела идет вверх, без сомнения показуя этим человеку путь к Небесам; в другом месте скала являла подобие медведя или черепахи, а то принимала безформенный вид или же просто лежала груда обыкновенных камней».
После такой картины рассуждения отца Илариона невольно становились приемлемыми:
«Плотской разум сего положения, что в имени Иисус находится Сам Господь Иисус Христос, принять не может, как узнали мы, обращаясь ко многим лицам по сему предмету, потому что он закон Божий читает телесно и не может разуметь, яже суть Духа Божия (2 Кор. 2, 14). Но может ли он отнять сие Божественное чувство у ума верующаго, который зрит Бога, сущаго во всей твари, на Небеси и на Земли, в морях и во всех безднах. Нет ни самомалейшей линии в пространстве, ни единаго мгновения во времени: но все сущее в видимом и невидимом мире полно присутствием Божества. Как Дух чистейший и безпредельный, Господь весь находится повсюду всем Своим Существом. И без сомнения, пребывает им и во святом Своем имени.
Только нужно помнить, говорится в Богословии, что хотя действие вездеприсутствия Божия является везде, но не на всех степенях сотвореннаго одинаково: иначе оно является в безличных существах и в ином виде в личных; иначе в благочестивых, иначе в злочестивых, там и здесь сообразно с приемлемостию тварей. И вот, может быть, истинная причина, по которой не хотят имени Иисус давать Божественное достоинство и иметь сие имя как бы и Самого Сына Божия.
Все Божие для нас непостижимо. Можем ли понять святейшую тайну Евхаристии, в которой Сам Господь Иисус Христос, находясь Своим присутствием, претворяет хлеб и вино в истинное Тело Свое и честную Кровь Свою, то самое Тело, которое родилось от Преблагословенной Девы Марии, жило на Земле, было распято на Кресте и страдало, и ту самую Кровь, которая была пролита на Живоносном древе за живот мира. Вкушая с верою и благоговением сего Святейшаго Таинства, мы приобщаемся духом Божества Христова, а устами и вкушением Его всепречистаго Тела и Крови. Но все это верою. Разум и понятие здесь места не имеют».
Разум и понятие здесь места не имеют, повторял и повторял Антоний.
И разбирало сомнение. Ведь это все умничанье! Есть ли Бог в имени Бога? Если да истина, а если сие тварная человеческая мысль? Свое, земное, старец Иларион по-человечески приписывает Небесному
Сел письмо писать. Страстная получилась писанина. Но обещание игумену выполнено: отзыв положен на бумагу.
Поглядел брат Антоний на икону Нерукотворного Спаса и положил свое писаньице на подставку возле образа.
Позовут в скит, тогда можно и отнести.
Хорошо написано, а как-то не по себе. На полуночнице вдруг ощутил леность в душе, молитвы читал механически, словно душа стояла в сторонке. Вышел под звезды.
Звезды Афона половина будущего бессмертия. Душа, однако ж, не оживает.
В этом, новом для себя состоянии брат Антоний существовал целую неделю. Собрался на исповедь, но почему-то уже знал наперед: облегчения не будет.
Готовясь к исповеди, глянул на книжную полку. Глаза нашли подарок отца Иоанна Кронштадтского «Мысли христианина».
Вот тебе в руководство! так было сказано самим батюшкой.
Быстро поднялся, взял книгу, открыл, прочитал:
«Когда ты про себя в сердце говоришь или произносишь имя Божие, Господа, или Пресвятой Троицы, или Господа Саваофа, или Господа Иисуса Христа, то в этом имени ты имеешь все существо Господа: в нем Его благость бесконечная, премудрость беспредельная, свет неприступный, всемогущество, неизменяемость. Со страхом Божиим, с верою и любовью прикасайся мыслями и сердцем к этому всезиждущему, всесодержащему, всеуправляющему имени. Вот почему строго запрещает заповедь Божия употреблять имя Божие всуе, потому то есть, что имя Его есть Он Сам единый Бог в трех лицах, простое существо, в едином слове изображающееся и в то же время не заключаемое, то есть не ограничивающееся им и ничем сущим».
Сердце замерло радостно.
Заповедь Божия запрещает употреблять имя Божие всуе, потому что имя Его есть Он Сам.
Будто солнце взошло. Вот она, твоя истина, брат Антоний.
Дочитал абзац до конца.
Великие имена: Пресвятая Троица, или Отец, Сын и Святый Дух, или Отец, Слово и Святый Дух, призванные с живою, сердечною верою и благоговением или воображенные в душе, суть Сам Бог и низводят в нашу душу Самого Бога в трех лицах».
Отложил книгу, достал фотографию батюшки Иоанна. В прошлом году прислал, в декабре. А через неделю на Афоне молились о душе дивного русского пастыря. На фотографии батюшка написал несколько слов: «Инокам афонским венцы мученические».
Не спросить, что хотел сказать протоиерей Иоанн Сергиев Кронштадтский. Не у кого спросить.
Брат Антоний поцеловал фотографию.
Снял с божницы свое письмо к схимонаху Илариону, разорвал.
Через восемь лет в книге «Моя борьба с имяборцами на Святой горе», изданной в Петрограде в 1917 году, он так расскажет о своем вразумлении батюшкой. С небес.
Я изумился, перекрестил и, возблагодарив Бога за вразумление, немедленно же разорвал мое письмо к отцу Илариону и сжег его, и тут же отнялась от меня та безутешная тягость сердечная, которая меня так обременила после написания письма, и я снова пришел в свое прежнее духовное устроение. Книгу я отнес к отцу игумену со словами, что худого в ней ничего не нашел, что учение о молитве Иисусовой изложено в ней прекрасно, весьма легко и удобочитаемо, и что общего с Фарраром в ней абсолютно ничего нет, но, наоборот, книга весьма духовна и написана в духе святых отцов. Затем я возвратился к моим обычным занятиям и больше этим вопросом не занимался. Все это произошло, насколько я помню, весною 1909 года».
Когда на Афоне, угомонив бури на море, нежная весна, в России самое время поземок, снегопадов, но солнце выглянет, и вся Русская земля белое сияние.
Беда простецов
Душа стремилась к простоте. Но что проще Бога? Бог любовь.