Будем готовиться: а что нам ещё остаётся?! «Рубикон перейдён» и не только Лёней
Глава тридцать шестая
В середине декабря произошло событие, которого ждали и боялись противники Леонида Ильича. Затишью пришёл конец. Нарушилось хрупкое равновесие и ситуация пришла в движение: Брежнев выступил с речью на Пленуме ЦК. Казалось бы, что тут такого: на то он и Генеральный секретарь, чтобы выступать с речами и докладами. Но не всё было так просто: Леонид Ильич выступил со своим материалом! С материалом, не согласованным с Политбюро! Впервые за всё время после октября шестьдесят четвёртого! И неважно было, что выступил он не с отчётным докладом, а всего лишь в прениях, в числе прочих «записавшихся». Главное заключалось в самом факте такого выступления, который ещё больше «усугубился» содержанием.
Ладно бы, если бы это был рутинный текст, исполненный обычной демагогии! Увы: это было конкретное, жёсткое, временами злое и даже агрессивное выступление. А всё потому, что Брежнев сказал правду. Как минимум, много правды. Грубой и нелицеприятной. О действительно наболевшем: о положении дел в экономике.
Пленум в лице членов ЦК от провинции был впечатлён. Политбюро больше того: потрясено. Особенно та его часть, которая к настоящему времени утратила большую часть былой симпатии к Генеральному секретарю. Мало того, что народ «отвык от грубостей»: последний «такой» Пленум с «избытком» правды состоялся осенью шестьдесят пятого так ещё и содержание доклада оставалось тайной «за семью печатями»! И для кого: для самих членов Политбюро!
Слушая Брежнева, Суслов чувствовал, что ему становится дурно. По-настоящему дурно. Так критиковать «постхрущёвское» правительство ещё не отваживался никто. Правда, по форме вроде бы критике подвергалась работа Госплана и его председателя Байбакова. Но «понимающие люди» понимали: булыжники сыплются «в огород» Председателя Совета Министров. Тем более что у Брежнева с Байбаковым в противоположность Косыгину были отличные отношения. Или, как минимум, хорошие: доверительные и с прицелом на долгосрочную перспективу.
Когда после выступления Брежнева прения возобновились, всё стало окончательно ясно: выступающие получили команду «фас». Не «пошли носом по ветру» а именно получили команду! Речь Брежнева начала стремительно приобретать очертания программной.
Поражала отменная режиссура Пленума. «Былинники речистые» рекли в унисон. Не было ни одного, «отклонившегося от темы» не говоря уже «о курсе». Все критиковали, осуждали и даже клеймили. Особенно запомнилось выступление первого секретаря Алтайского крайкома Георгиева: вот, уж, кто «дал жару»! В отличие от тех, кто выступал до него, «алтаец» не ограничился критикой Госплана, а ударил в открытую «по штабам»! То бишь, по Совету Министров и его Председателю.
Сквозь запотевшие стёкла очков Суслов видел, как Брежнев «вкушал» удовлетворение фактом и содержанием выступления явно не случайного «алтайца». Смельчак наверняка «не ошибся дверью». Леонид Ильич не жалел одобрительных взглядов по адресу симпатизантов, и даже не пытался стеснительно потуплять взор, когда «ораторы» то и дело «верноподданно» ссылались на его выступление.
Больше всего Михаила Андреевича поразило то, что ни один из участников прений не только не сел защитником премьера, но и не встал! Отдельные робкие слова одобрения по отдельным же моментам тут же тонули в море критики, зачастую не вполне объективной по отношению к Алексею Николаевичу. И, что самое любопытное: не сами тонули докладчики же и топили их. Те самые: авторы слов одобрения. И не для баланса, а чтобы их «правильно поняли». Вернее, чтобы, не дай Бог, «не поняли неправильно».
Суслов, если и не симпатизировавший Косыгину, то в значительно меньшей степени, чем Брежневу, с классической «болью в сердце» наблюдал за тем, как деморализованный премьер буквально не знал, куда себя деть во время обструкции. Итогом это незнания явилось то, что после душевных метаний он и вовсе отказался от слова. Отказался от возможности защитить и реабилитировать себя и своё дело.
«Вот тебе и Леонид Ильич!» даже сквозь очки пробилось на лицо Суслова. В «человеке в футляре» человек на мгновение выглянул «из футляра». «Недооценили мы тебя, дураки. А ты всех обвёл вокруг пальца! Каким паинькой обернулся: рубаха-парень, да и только! Стойкий борец за дело коллективного руководства!»
«Вот тебе и Леонид Ильич!» даже сквозь очки пробилось на лицо Суслова. В «человеке в футляре» человек на мгновение выглянул «из футляра». «Недооценили мы тебя, дураки. А ты всех обвёл вокруг пальца! Каким паинькой обернулся: рубаха-парень, да и только! Стойкий борец за дело коллективного руководства!»
Не только Суслов, но и большинство наиболее сообразительных участников Пленума уже не сомневались в том, что по позициям главы правительства нанесён сильнейший удар. Заместивший его на трибуне Байбаков де-факто выступал не столько за него, сколько за себя. Это было понятно: «своя рубашка» как своя задница. И Председатель Госплана аккуратно «опустил» выпады против премьера и его правительства: «двое дерутся третий не лезь!» и сосредоточился исключительно на вопросах планирования. По лицу Леонида Ильича было заметно, что его такая позиция вполне устраивает.
«Вчера Китай, сегодня Пленум, а завтра что?»
Лицо Михаила Андреевича покрылось хорошей, такой, мертвенной бледностью. Суслов редко краснел. И не от бесстыдства: от биологии. Поучаствовало в этом и сердце «главного идеолога». Не горячее: больное. Михаил Андреевич страдал атеросклерозом сосудов и коронарной недостаточностью.
Несмотря на не самое творческое состояние, Суслов начал прокручивать в мозгах события последнего времени. К месту припомнилась и Чехословакия. В числе прочих мероприятий, она явно поработала на авторитет Леонида Ильича. Даже в глазах Запада, не говоря уже о «своих», он показал себя единственной «твёрдой рукой» в составе Политбюро. И Чехословакия была только звеном в цепи, на которую Брежнев намеревался посадить товарищей.
Суслов провёл дрожащей рукой по вспотевшему лбу. Как ни страшно а пускать вопрос на самотёк было нельзя: самотёком могло унести и его самого. «Промедление смерти подобно!» и какая тут, к чертям, ирония! Если не остановить Ильича Второго сегодня завтра уже не будет! Вернее, оно будет только у Брежнева!
Даже себе Михаил Андреевич не признавался в том, что его действиями руководит отнюдь не коммунистическая принципиальность, а инстинкт самосохранения. Нет, он не боялся признаться: не хотел. И, потом: разве это показатель непорядочности? В конце концов, инстинкт самосохранения первейший у человека. Это даже его долг!
Отсюда приверженность коллективному стилю руководству, действительно, имевшаяся у Михаила Андреевича, была производна не от стойкости его марксистско-ленинских убеждений и не от его верности принципам демократического централизма. Всё определялось бытием: хочешь быть умей казаться!
Суслов был убеждён в том, что только отсутствие ярко выраженного центра, нового вождя, позволит ему остаться «хранителем чистоты учения». Статус «хранителя» уникальный. Единственный в своём роде. В отдельные моменты он поднимал его выше самого Генсека. Теперь же, недвусмысленно заявляя о претензиях на безусловное лидерство, Брежнев дезавуировал негласные договорённости октября шестьдесят четвёртого. Непоколебимый статус оказался поколеблен.
Вернувшись к себе, Михаил Андреевич долго не мог успокоиться: всё думал и думал. В итоге он «задумался» до такой степени, что вынужден был принять нитроглицерин. Через пару минут закружилась голова, очертания предметов стали неясными, размытыми но сердце понемногу отпустило. А вскоре и голова «пришла в норму». Без неё ему сейчас было как без рук! Нужно было уже не только думать, но и делать: «промедление смерти подобно!». Само уже не «рассосётся»! И надеяться на то, что он «неправильно понял» Леонида Ильича, означало заниматься самообманом.
А «самообманутый» политик конченый политик. Ведь политик не Пушкин, который «сам обманываться рад»: чему радоваться! В политике надо бдеть, а не радоваться самообману!
Михаил Андреевич начал бессистемно, автоматически, перебирать машинописные листы с подготовленными его сотрудниками тезисами к столетнему юбилею вождя. Он всегда лично сам просматривал свежие наработки и давал по ним заключение. Чаще всего они сводились к предложению «подкрепить материал соответствующей цитаткой».
В шкафу у Михаила Андреевича было несколько ящичков наподобие тех, что используются в библиотеках для хранения формуляров. И набиты они были карточками, по виду ничем не отличимыми от библиотечных формуляров. Но секретарь ЦК хранил там другие сведения, а именно цитаты из произведений Маркса, Энгельса и Ленина а прежде и Сталина «на все случаи жизни».