И вам доброе, ответно улыбнулся он, встопорщив серо-жёлтые от седины и табака усы. Чай будете брать?
Да, спасибо, кивнула Женя.
Придёте тогда ко мне. Но кружки свои берите, стаканов нет.
Хорошо, согласилась Женя.
В уборной было чисто и совсем не чувствовался запах спиртного. Женя умыла Алису, привела её в порядок и, велев ждать её снаружи и никуда не уходить, занялась собой.
Эркин потянулся во сне и, повернувшись набок, едва не упал. Он открыл глаза и сразу зажмурился: таким белым был заливавший всё свет. Что это? Кафель?! Опять он даже застонал от этой мысли.
Что? насмешливо сказали по-русски. Голова болит после вчерашнего?
Русская речь успокоила Эркина, и он снова открыл глаза.
Да, это вагон, вон спит Владимир, а кто ж ему сказал?
На верхней полке напротив него круглое и, несмотря на красноватый загар, белое лицо, щедро усыпанное веснушками, короткие светлые, как выцветшие, волосы, круглые светло-синие глаза но это же женщина! В форме. И шинель вместо одеяла. Эркин поглядел вниз и, увидев, что нижняя полка уже пуста, постель убрана, а Жени с Алисой нет, сел на своей полке, едва не стукнувшись о верхнюю полку, откуда слышалось чьё-то многоголосое посапывание. Застегнуть джинсы и намотать портянки было минутным делом. Перегнувшись, Эркин достал из-под столика свои сапоги, обулся и спрыгнул вниз. Рубашку он ни застёгивать, ни заправлять не стал: всё равно сейчас в уборную пойдёт, обтираться будет. И постель сворачивать не стал, только расправил и уложил ровным слоем одеяло. Женщина по-прежнему наблюдала за ним, но этот взгляд не тревожил. Ему стыдиться нечего. Вошла Женя с Алисой и ахнула, увидев его.
Ты уже встал? Мы разбудили тебя?
Нет, я сам проснулся.
Ага, ты тогда иди, умойся, там сейчас никого народу нет, и завтракать будем. Я чаю сейчас у проводника возьму, горячего, быстро и радостно говорила Женя.
Эркин кивнул, вытащил из мешка своё полотенце и взял у Жени мыло.
То ли поезд шёл ровнее, то ли он вчера пьяный был, а за ночь проспался, но шатало его гораздо меньше. Он прошёл по заполненному белым светом и, несмотря на многоголосый храп, тихому вагону в уборную. Где с наслаждением скинул рубашку и обтёрся до пояса холодной водой, а потом долго полоскал рот. Нет, пьяным он себя не чувствовал, и не скажешь, что во рту неприятно, вот тогда в Бифпите, они как-то с Андреем выпили, вернее, напились, никак нельзя было отвертеться, нет, ещё раньше, на перегоне, да, когда спустились на основную дорогу и встретились с остальными цветными пастухами, вот тогда они напились, еле до своего костра добрели, и Фредди им ещё сказал, чтоб с головой не заворачивались, а то от собственного перегара задохнутся И как всегда воспоминание о Фредди заставило его нахмуриться. Он ещё раз умылся, растёр лицо и торс полотенцем, встряхнул несколько раз рубашку и оделся. Застегнув все пуговицы, кроме самой верхней у горла, он заправил её в джинсы и оглядел себя в зеркало. Нормально. Рубашка тёмная, долго не занашивается. И ничего-то ей не делается, удачно он её тогда в имении прихватил. Кто-то тронул ручку двери, и Эркин понял, что пора уходить. Он открыл дверь и вышел. Да, вовремя он успел, уже трое в очереди и ещё подходят.
Когда он вернулся в свой отсек, на третьих полках ещё спали, во всяком случае, оттуда доносились сопения и похрапывания. Владимир уже проснулся, но ещё лежал под одеялом. На столе дребезжали кружки с дымящимся чаем, а Женя делала бутерброды, выскребая из банки остатки тушёнки.
С добрым утром, Эрик, оторвалась от окна Алиса.
И тебе с добрым, улыбнулся Эркин, забрасывая полотенце и мыло в сетку над своей полкой. И всем доброе утро.
Доброе, кивнул Владимир. Конечно, доброе, и улыбнулся: по России едем.
Он завозился под одеялом, потом откинул его и сел уже одетым. Только ворот гимнастёрки расстёгнут.
Разбудила она вас, виновато улыбнулась Женя.
Эх, сестрёнка, Владимир с ласковой укоризной покачал головой, да от детского смеха проснуться это, знаешь, какая радость. Ты сала ещё порежь, чего ему лежать, я мигом обернусь.
Он подобрал костыли, встал, неожиданно ловко и быстро застелил свою постель, взял из мешка полотенце, повесил его себе на шею и вышел.
Эрик, позвала Алиса, смотри, сколько снега, и, знаешь, он, ну, совсем-совсем, не тает.
Эркин отобрал у Жени свой нож, с вечера так и лежавший под кирпичом хлеба, и стал резать сало.
А для Владимира чай есть?
Да, вон стоит. Алиса, не хватай, горячее.
Мам, а это что? Ну, вон там.
Это? Женя посмотрела в окно. Это церковь.
Поднял голову и Эркин. Поезд шёл медленно, и он успел увидеть.
Это её разрушили, сказала Женя, почувствовав его удивление.
Опять война?! возмутилась Алиса.
Она самая, сказал, входя в отсек Владимир. Была, да вся вышла.
Они расселись как вчера: Владимир к окну, Женя рядом с Алисой, а Эркин рядом с Владимиром. Но только взяли себе по бутерброду, как вошла с дымящейся кружкой в руках светловолосая и веснушчатая женщина в военной форме. Она остановилась, явно отыскивая место для своей кружки на заставленном едой столике. Эркин тут же встал, уступая ей место, а Владимир улыбнулся:
Садись, сестрёнка, братишкой будешь.
К удивлению Эркина и Жени, это предложение явно обрадовало женщину. Видно, «братишка» означало что-то, чего ни он, ни Женя Эркин это понял, быстро поглядев на Женю не знали. В конце концов, всё утряслось. Эркин теперь сидел у окна, Алиса у него на коленях, Женя рядом, а «братишка» оказалось, её зовут Олей рядом с Владимиром. У Оли был с собой такой же, в принципе, набор, что и у Владимира, и стол теперь ломился от еды. От водки Оля отказалась, съязвив:
Мне похмеляться незачем.
Об чём речь, хмыкнул Владимир. Не об опохмелке разговор идёт.
Если вам лишнее, мы поможем, сказали вдруг сверху.
Все подняли головы и увидели свесившуюся совсем мальчишескую чумазую мордашку и вихрастые давно не стриженые волосы.
Ты откуда такой прыткий? удивился Владимир.
Из Рогожкина, весело ответил мальчишка. А едем до Кулькова. И обратно. Жратву в пузе перевозим.
А грузоперевозки по льготному тарифу, засмеялась Оля.
Приятно с понимающим человеком поговорить. Так как насчёт помощи? Мы вам в момент очистим.
Сколько вас, трое? Оля сложила три бутерброда стопкой и протянула наверх. Хватит?
С такого-то стола могло и побольше отломиться. Но мы не гордые, спасибо и на этом.
Сверху протянулась грязная, по-мальчишески тонкая в запястье рука и взяла бутерброды.
Эркин сидел, опустив глаза. Он не любил и презирал шакалов. Но не спорить же. И в России, может, другие порядки. Он-то не знает. Наверху аппетитно и смачно чавкали.
Подошёл проводник, кивнул им и посмотрел наверх.
Так, в Олсуфьеве проверка, выметайтесь, пока перегон тихий.
Ага-ага, спасибо, дяденька, загомонили наверху. За нами не пропадёт, не боись, мы на добро памятливые.
Трое мальчишек в грязных, зашитых вкось и вкривь, похожих на рабские куртках попрыгали вниз и выбежали. Последний самый маленький успел схватить со стола круг колбасы и крикнуть:
На здоровье, тётеньки!
Владимир покачал головой, а Оля неожиданно грустно сказала:
Что с них возьмёшь? Война всё.
Да, вздохнул Владимир, всё война, и ответом на взгляд Эркина: Ни кола, ни двора, ни родного человека рядом. Всё война взяла. Думаешь, шпана поездная? Оно и так, и не так. Некуда им ни деться, ни приткнуться. И для работы малы, и для приюта велики.
По устному договору с двенадцати лет работают, нехотя сказал Эркин, в последний момент заменив английский «контракт» русским «договором».
Да кто их, мальцов, наймёт, вздохнул Владимир. Да ещё зимой.
Поезд шёл медленно, за окном тянулась белая равнина, но Эркин уже пригляделся и видел вмятины и рвы.
Воронки? спросил он Владимира, кивком показывая на окно.
Тот понял и кивнул.
Воронки, окопы погуляла здесь война вволюшку.
Оля внимательно посмотрела на Эркина и спросила:
Ты где жил, что войны не видел?
В Алабаме, ответил Эркин и пояснил: Туда война не дошла.
Оля улыбнулась, и её лицо стало очень мягким и совсем не насмешливым.
Странно даже, и посмотрела на Владимира. Правда?
Тот, внимательно глядя на Эркина, кивнул.
Своего, небось, хлебнул?
Мало не было, сдержанно ответил Эркин.
Ладно, тряхнула головой Оля. Было да прошло.
Женя, державшая под столом Эркина за руку, перевела дыхание.
Утолив первый голод, пили чай уже не спеша, для удовольствия. Алиса, сунув за щеку конфету, смотрела в окно. Вагон наполнялся шумом, взад и вперёд мимо их отсека проходили люди. Шёл неспешный, совсем уже спокойный разговор. И взгляды Оли не раздражали Эркина. В конце концов, это не опасно, теперь не опасно. Владимир заметил и её взгляды, и непоказное равнодушие Эркина, и его улыбка стала на мгновение сочувственно-грустной.