Проводница открыла три окна в коридоре и ушла в служебное купе. Ей тоже хотелось спать, но она привычно преодолела сон и сидела на полке, откинувшись к стенке, сложив руки под грудью и напевая.
2
Аню разбудил разговор Анны Павловны и Сергея Сергеевича. Они обедали. На столике была расстелена газета, на ней лежали яйца, куски курицы, колбасы, хлеба, помидоры, огурцы, яблоки, стояла банка с маслом.
Их разговор разбудил Аню не оттого, что он был громкий (они специально старались говорить тихо, чтобы не разбудить Аню и Юру), но оттого, что он был злобный.
Ссора была такой. Сергей Сергеевич, задумчиво поглядывая в окно, намазал кусок хлеба маслом и, не вытерев нож, стал разрезать помидор.
Что ты делаешь! жёстким шёпотом сказала Анна Павловна. Ты думаешь, что ты делаешь, или нет! Кто это ест помидор с маслом!
Сергей Сергеевич с силой бросил нож на стол и тоже шёпотом и с яростью глядя на Анну Павловну сказал:
Дашь ты мне когда-нибудь спокойно поесть!
Что за человек! Что за невозможный человек! шёпотом сказала Анна Павловна. Нельзя сделать замечание. Что я тебе такого сказала! Тебе ничего нельзя сказать! Ты сразу кричишь!
Это ты кричишь! сказал Сергей Сергеевич.
Они замолчали. Анна Павловна продолжала есть, а Сергей Сергеевич отвернулся от неё и злобным взглядом смотрел в окно.
«Как они не любят друг друга! удивлённо подумала Аня. Как не любят!»
Она лежала на спине, положив руки на живот. Ей было жарко и очень хотелось есть и пить.
Она протянула руку к Юре и толкнула его.
Юра, проснись, сказала она.
Юра проснулся и, взъерошенный, вспотевший, посмотрел на неё одурманенными глазами.
Что? спросил он.
Хватит спать, ночью не заснёшь, сказала Аня.
А сколько времени?
Два.
Юра перевернулся на спину и неподвижно пролежал несколько минут, отдыхая и остывая. От сна в душном купе сделалась несвежей голова и побаливали мышцы.
«Сейчас пивка хлебну, сжую чего-нибудь, подумал он. Пиво тёплое, но чёрт с ним, другого всё равно нет. Анька наверняка тоже голодная. Скоро там эти друзья столик освободят?».
Он посмотрел вниз. Анна Павловна медленно жевала. Сергей Сергеевич смотрел в окно.
«С этими ребятами, чувствую, толку не будет», подумал Юра.
Он перегнулся вниз, поднял к себе на полку бутылки с пивом и лимонадом и пакет с едой, полусел, прислонившись к торцевой стенке купе, открыл бутылку лимонада, зацепив край пробки за крючок, вделанный в стенку, и резко дёрнув бутылку, и отдал её Ане.
Аня устроилась у себя на полке так же, как Юра, взяла у него лимонад и отпила за раз почти половину бутылки.
Пить охота, запыхавшись от питья из горлышка в неудобном полусидячем положении, сказала она.
Юра расстелил пакет у себя на коленях, и они стали есть. Юра подавал Ане то, что она просила, и она ела, запивая лимонадом.
Обычно за едой они разговаривали. Точнее, говорила Аня, а Юра изредка рассеянно поддакивал. И теперь она, полусидя на полке, с бутербродом в правой руке и бутылкой в левой, медленно жуя и задумчиво глядя перед собой, вдруг вспомнила вчерашний разговор о том, брать или не брать с собой осенние туфли на случай дождя и слякоти. Тогда они решили их не брать и не взяли. Но сейчас Аня вдруг подумала, что зря они их не взяли. Потому что, во-первых, хотя мама и сказала по телефону, что у них хорошая погода, но она сказала это позавчера, и с тех пор погода вполне могла испортиться; во-вторых, даже если погода у мамы всё-таки не испортилась, дождь вполне может их встретить, когда они будут возвращаться домой; и, в-третьих, даже если погода будет сухая всё время, пока они ездят туда-сюда, туфли вполне можно было взять на всякий случай, потому что в чемодане всё равно осталось место.
И как только Аня подумала об этом, у неё возникло желание сказать всё это Юре.
Послушай, Юра, начала она и повернула голову, чтобы проговорить всё остальное.
Но в этот момент в поле её зрения вошли Анна Павловна и Сергей Сергеевич, и её словно обожгло.
Аню поразило чувство, которое она испытала. Ей не удалось повести себя просто и обыкновенно в присутствии этих людей. Её инстинктивный порыв сказать Юре то, что пришло ей в голову, натолкнулся на жёсткий, грубый запрет.
Это было тяжёлое чувство раздражения и брезгливости. Подобно тому, как человек, хотя для него естественно дышать, брезгуя зловонным воздухом, сдерживает дыхание.
И это чувство сильно нарушило состояние, в котором она до сих пор находилась. Состояние радости от того, что она едет к отцу, матери и дочери, и состояние боли и страха от того, что надо что-то решать насчёт ребёнка. Она резко замкнулась и помрачнела.
Что? спросил Юра.
Ничего, сказала Аня.
Она доела бутерброд, допила лимонад, слезла с полки и вышла из купе.
Сергей Сергеевич и Анна Павловна кончили обедать. Анна Павловна отнесла мусор в маленькое отделение в конце вагона. Там есть мусорный ящик, и она выбросила в него мусор. Когда она возвращалась в купе, навстречу ей вышел Юра. Он тоже нёс мусор. Он закрыл за собой застеклённую дверь, отделяющую маленькое отделение от вагона, выбросил мусор в ящик, открыл окно и закурил.
Аня стояла в коридоре напротив своего купе и смотрела в окно. Анна Павловна остановилась возле неё.
Я смотрю, у вас муж такой заботливый, сказала она. И накормил вас, и убрал сам. Молодец.
Аня посмотрела на неё, растерянно улыбнулась и снова отвернулась.
Вы давно женаты? спросила Анна Павловна.
Да, четыре года, сказала Аня.
А дети у вас есть?
Есть. Дочка.
И сколько ей?
Через месяц будет три.
А зовут её как?
Оля.
Да? Мою дочь тоже зовут Оля. Только ей скоро будет тридцать три. Она произнесла это так, как естественно женщине говорить о взрослой дочери: с гордостью, нежностью и радостью. Но такой тон её голоса был неожиданным для Ани. Она удивлённо посмотрела на Анну Павловну.
Что вы смотрите? сказала Анна Павловна.
У вас такая взрослая дочь! сказала Аня.
Мне самой не верится, сказала Анна Павловна и засмеялась. А куда вы едете? спросила она.
К моим родителям. За дочкой. Она всё лето была у них.
Если бы Аня не знала об Анне Павловне то, что она знала, или если бы она знала о ней что-нибудь кроме того, что она знала (Анна Павловна была вполне нормальная во всём, за исключением отношений с мужем), она непременно заинтересовалась бы тем, что они едут в один город, что у них обеих там дочери, что обеих дочерей зовут Ольга; и ей было бы забавно, что дочь, то есть что-то маленькое, беспомощное, страстно трогательное, может быть взрослой, даже старше её самой, женщиной. И она бы долго говорила об этом с Анной Павловной. Она рассказала бы о себе, о Юре, о дочери, о родителях. Она дала бы адрес и пригласила бы непременно приходить в гости. Она бы спросила, не нужно ли чем-нибудь помочь дочери Анны Павловны. Всё-таки она живёт одна, и вполне может быть нужно чем-нибудь помочь. А если нужно, то можно устроить, потому что её отец хотя сам не начальник, но у него весь город друзья-приятели, и главный милиционер, и главный пожарник, и в исполкоме, и в горкоме, и они всегда, если он попросит, помогут.
То есть Аня вела бы себя, как естественно вести себя в такой ситуации нормально воспитанной, здоровой, простодушной женщине. Но она снова испытала угнетающий, болезненный запрет вести себя естественно и свободно. Она отодвинулась от Анны Павловны и молча смотрела в окно.
А Анна Павловна, вспомнив о дочери, нежно улыбалась, и эта улыбка любви на её изуродованном нелюбовью лице была страшной, как гримаса.
Юра выкурил сигарету и вернулся в купе.
Сергей Сергеевич лежал на полке и читал «Футбол-Хоккей».
Вы слышали, кто будет тренером сборной? спросил он.
Нет, не слышал, ответил Юра.
После провала на Олимпиаде Бескова, как это у нас принято, попрут, сказал Сергей Сергеевич. Вы видели матч с ГДР?
Да. Тяжёлый случай.
Остолопы! воскликнул Сергей Сергеевич. Остолоп на остолопе и остолопом погоняет! Это же детский сад! Молокососы! Они, видите ли, много забили Кубе, переутомились и не смогли как следует сыграть с ГДР! Лепет грудного младенца! Не было у нас футбола, нет и не будет! Вы не согласны?
Юра пожал плечами. Он стоял между полками и смотрел в окно. Мимо окна на фоне неба, деля его на неравной ширины параллельные полосы, непрерывно текли провода. Они текли, опускаясь вниз, затем, достигнув минимума, мягко поворачивали вверх и вдруг жёстко натыкались на вертикальный столб, к которому крепились. Столб стремительно проносился мимо, и провода снова лились плавно, сначала опускаясь, потом поднимаясь. Это было, несомненно, красиво: плавно вниз плавно вверх столб, плавно вниз плавно вверх столб И так до бесконечности.