Особым весельем отличился сокурсник из параллельной группы, добавив частицу «НЕ» перед основной фразой. Дойдя до его заявления, грозный начальник кафедры полковник Пирогов добродушно предложил: «Курсант Имярек, давай будем считать, что ты просто удак! Иначе.». И Имярек переписал как нужно. Проглядев всю стопку, полковник отложил три бланка, включая мой, и недовольно подытожил «Здорово окопались!».
И, хотя практически накануне защиты дипломов Министерство Обороны поголовный запрос сняло, большинство моих соучеников добровольно пошли стеречь наше мирное небо в подземные бункера на восточной окраине нашей Родины. Петруччио также отправился выполнять почетную обязанность, и наши пути разошлись.
* * *Мой любимый тестюшка числился за Министерством Внешней Торговли и регулярно выезжал в длительные зарубежные командировки. Существенно позднее, сложив известные факты, я понял, что он никакого отношения к торговле не имел, но служебным кабинетом располагал в высотном здании на Смоленке. После затяжного пребывания в Бангкоке у тестя сильно подсело зрение, и лечащий врач прописал специальные поддерживающие капли, изготавливаемые провизором на заказ. В периоды последующих вояжей старшего родственника я регулярно подвозил лекарство по предварительной договоренности в Министерство для дальнейшей ему переправки.
Как правило, осуществив дорогую передачу, я заглядывал в «Пиво-Автоматы» в Троилинском переулке, где даже подружился с симпатичной возрастной кассиршей из окошка размена денег. После трех-пяти кружек она очень напоминала мне дорогую тещу. Посетители пивной сильно разнились: от грузчиков небезызвестного Смоленского Гастронома в замызганных синих халатах до выделяющихся солидным импортным «прикидом» ответственных сотрудников МИДа. Один из последних регулярно встречался там с младшим братом, судя по разительному сходству, и, открыв престижный кейс-дипломат, извлекал оттуда два бутерброда с черной икрой и плоскую фляжку импортного виски, в то время как младшенький подносил от автоматов четыре бокала с пенным.
Как-то уже за второй кружкой пива я неприлично пристально загляделся на персонажа, показавшегося смутно знакомым. Он окликнул меня первым. Юрка! С параллельного потока! Разговорились, вспомнили бывших однокурсников, и выяснилось, что он учился в одном классе с Петруччио, с которым дружит по сей день: «Да ты подожди! Скоро он и сам подойдет!». Я удивился: «Да он же в армии! Ему еще год служить! Или он в отпуске?». Собеседник развеселился: «Уволился вчистую! Да он сам Тебе все расскажет!». Но время шло, Петр не объявлялся, а пиво текло рекой.
После того, как Юрка сбегал в «Смоленский» за белой, и «ёрш» оказал свое действие, моего собеседника понесло: «Петьку, в отличие от остальных, направили в Закавказье. Дан приказ ему на Запад!. Там, в отдаленном горном гарнизоне служили большей частью жители окружающих аулов, и Петруччио просто купался в подтаскиваемой подчиненными после отлучек домой виноградной шестидесятиградусной чаче. Вдобавок, он не на шутку схлестнулся с женой непосредственного начальника, капитана. Вспыхнула горячая любовь, регулярно подогреваемая вкусным крепленым напитком. Когда капитан укатил в месячную командировку в Москву, любовники совершенно обезумели, потеряли всякий страх и вытворяли невообразимое, совершенно уже не скрываясь. После возвращения рогоносца, супруга предпочла повиниться и вернуться в советскую семью, образцовую25. Петька ужасно переживал предательство любимой, скрашивая накатившую тоску усиленным злоупотреблением, что очень раздражало капитана, и так затаившего в душе некоторую грубость26. Чаша его терпения переполнилась после вопиющего происшествия. Ветреная капитанша решилась на последнее, утешающее Петра свидание, чтобы расстаться друзьями. Потерявший голову лейтенант от нахлынувшего счастья сначала чуть не тронулся рассудком, но, после сумасшедшего таинства любви, особенно больно ударило внезапное сообщение о полном крахе его надежд. И, сняв первый шок привычным средством, Петруччио выгнал вероломную из комнаты в чем мать родила и в таком виде гонял ее вокруг гарнизонного клуба с соответствующими комментариями. Далее последовал офицерский суд чести, срывание погон и окончательный разрыв с Советской Армией».
Потрясенный эпическим повествованием и шекспировскими страстями, я усугубил и, как следствие, не озаботился выяснением у Юрия номером его и Петькиного телефонов. В последующие заходы в полюбившуюся пивную ни того, ни другого не встречал, и уже не рассчитывал когда-либо увидеть Петруччио.
* * *Сразу после Нового 2019 Года меня выискал один из сокурсников: «В феврале исполняется 40 лет выпуска. Есть предложение собраться!». Путем невероятных усилий двое активистов смогли локализовать две трети нашего потока. И в середине марта мы, наконец, встретились. Большинство однокашников я не видел все 40 лет. Народ, конечно, внешне сильно изменился, но через двадцать минут всё «вернулось на круги своя», как и не расставались.
Среди остальных Петруччио выделялся поджаростью и моложавостью. Толком поговорить не удалось из-за радостной сумбурности общения, непрерывно прерываемого все новыми прибывающими участниками встречи. Но основные вехи жизненного пути Петька успел осветить: длительная работа на «ящике27», запоздалая женитьба, скоротечный развод, «трезвость норма жизни» последние два десятка лет и три года заслуженного пенсионерского отдыха на подмосковной даче. Последствия плачевно завершившейся любви армейской поры преследовали Петра очень долго и еще не раз отрицательно аукались в дальнейшей жизни, но «если бы было можно я бы все повторил сызнова!». Расцвечивать речь неожиданными взмахами длинных «грабок» он так и не отучился.
Из цикла: Моя Москва и ее обитатели
Красная книга «спасения на трубах»
В юношеские годы ближний ареал моего времяпрепровождения простирался от парка Коломенское на юге до Таганской площади на севере. Но большая часть досуга приходилась на окружность существенно меньшего радиуса, ограниченную с одной стороны началом Автозаводской улицы и Новоспасским монастырем с другой. Все дворы и закоулки в этом пространстве были изучены до мелочей.
Праздновать начало лета мы начинали 1-го Мая, когда Вовка «Афанасий» сменял зимнее облачение типа «лишенец», надеваемое первого сентября, на летнюю униформу «хроник». Теплый прикид был искусно составлен из заношенного серого «интеллигентского» пальтеца, облезлой кроличьей шапки с опущенными ушами и дополнен дедовыми валяными ботами «финский партизан». Весенне осенний гардеробчик представлял собой застиранную майку-алкоголичку неопределяемого цвета, синие треники с вытянутыми коленями и обшарпанные коричневые сандалеты.
В Вове через край била тяга к эпатажу и требовала реализации ярко выраженная актерская жилка. Остальные члены дворовой «могучей кучки» не могли похвастаться столь явным пренебрежением общепринятыми нормами и наряжались, как большинство наших сверстников той поры: щёголи в единственные, добытые путем невероятных ухищрений джинсы и батник, остальные в беспартийные брюки и рубаху.
* * *Долгими летними днями мы нарезали круги по любимым местам района с эпизодическими посещениями общепитовских точек разлива, и время от времени выбирались пофордыбачить (по Вовкиной терминологии) в центр на улицу Горького или Калининский проспект себя показать и на других посмотреть. Внешний вид «Афанасия» вызывал «фурор» на Тверском бульваре, где он норовил завладеть вниманием прогуливающихся модных «центровых» барышень. Как правило, их кавалеры с недоумением, на грани тихого ужаса озирали веселую компанию, хотя нам самим казалось, что мы ничем им не уступаем. Ближе к вечеру мы возвращались в «родные пенаты» и направлялись праздновать жизнь за дружескими беседами и с юношескими восторгами в укромные, мало кому известные закутки Пролетарского ландшафта.
Практически напротив дома «Афанасия», вплотную к историческим «Алешинским казармам», где по слухам расстреляли товарища Берию, располагалось «Крутицкое подворье». В нем шел перманентный крупномасштабный ремонт. Глубокие котлованы вкупе с терриконами выкопанной глины, нагромождениями бетонных блоков и сложенными горой большого сечения трубами создавали идеальное местечко для товарищеского употребления бодрящих напитков, со всех сторон укрытое от бдительных милицейских взоров. «На трубах» стало излюбленной точкой дружеских посиделок в сухую теплую погоду.