А тут, как раз, подоспела командировка по одному из бесчисленных скандальных дел моего клиента, не самого пунктуального в части выплат, зато самого щедрого. В скандальности дела не было ничего удивительного: других у заказчика и не водилось. Я сел в самолёт, и мне уже было не до «Канады»: гонорары-то надо отрабатывать даже по безнадёжным делам. «Бодался» я за тысячи километров от родного дома, хоть и в одиночку, но героически «до последнего патрона», каковым и «добил» истца по делу. По возвращению домой я заслужил очередную порцию хвалебных отзывов и даже незначительную прибавку к «денежному содержанию». Всё это вкупе никак не способствовало движению мыслей в направлении Канады. И со временем тема перешла в разряд глубокого прошлого которого, быть может, и вовсе не было
Приземляемся в Монреале, но увидеть город мне удаётся лишь в пределах аэропорта: борт на Калгари вылетает уже через полчаса. Калгари это, мягко говоря, не совсем рядом: на другом конце страны, километрах в трёхстах южнее Эдмонтона. Приземляемся ещё раз. Нас уже ждут: надеюсь, что это не «двое с носилками и один с топором». Грузимся в приличный с виду автобус, типа немецкого «МАН», которые ходят у нас на междугородных линиях, и сразу же отправляемся в город. А, может, через город кто его знает?
Что сказать по первому впечатлению? Город игрушка: чистенький, ровненький, аккуратненький. До сего времени я знал о нём лишь то, что в восемьдесят восьмом он был местом проведения зимней Олимпиады. Но тогда я смотрел только соревнования и на виды города видов не имел. Мне отчего-то представлялось, что это современная деревня, как и все олимпийские столицы до него. Оказывается, я ошибался: по части небоскрёбов Калгари ничем не уступает американским городам-миллионникам из числа тех, которых я видел, разумеется, только по телевизору. Даже в количестве небоскрёбов я не вижу большой разницы: не Нью-Йорк, конечно, но и не хуже Атланты с Хьюстоном. А Калгари Тауэр со своими ста девяноста метрами «роста» может составить достойную конкуренцию самой Эмпайр Стейт билдинг.
Приятно удивляет природа: город совсем неподалёку от гор, и по форме, и по факту справедливо именуемых Скалистыми. Одним боком он буквально прижимается к ним. Много зелени, и большая её часть производит впечатление «настоящей», позаимствованной у природы или таковой и являющейся. Очень чисто. Порядок, по нашим меркам, необыкновенный: ни «бычка», ни бумажки.
Но это же и отвращает русского человека: какое-то всё не родное. Мы привыкли к широте во всём. К тому, что не только «на пыльных дорожках далёких планет останутся наши следы». Для этого нам не нужны далёкие планеты. Русь она и есть Русь: «коль ругнуть, так сгоряча, коль рубнуть, так, уж сплеча». А тут Ну, не за что глазом зацепиться настолько всё стерильно и правильно. Ну, никакого чувства меры! Никаких нормальных пропорций! И население подстать городу: такое же гладенькое и рафинированное. Все круглолицые, розовощёкие и какие-то бутафорские, словно сделанные из воска и папье-маше.
Червячок сомнения не зря точил меня изнутри: мы следуем через город. В неизвестном пока направлении. Дураки-соседи всю дорогу предаются непонятным восторгам. Со всех сторон то и дело слышатся провинциальные «ахи» и «охи». Народ явно собрался «к тёще на блины»: «обещались ведь». Молчу только кошу глазом. И «не пропадёт наш скорбный труд»: одно из сопровождающих лиц догадывается о том, что я догадываюсь. И не просто догадываюсь, а о том, что ждёт нас вовсе не «страна Лимония, где сорок звонков и все на обед». Ничего удивительного, потому что классика: «я знаю, что ты знаешь, что я знаю».
Кося уже на меня глазом, это лицо больше заслуживающее чина морды, о чём-то шепчется с парочкой других мордоворотов от принимающей стороны. Косые взгляды в меня сыплются теперь с трёх сторон. Не жду ничего хорошего, но, всё равно, жду. Жду адекватной в своей неадекватности реакции. Почему-то её не следует. Вероятно, «принимающая сторона» решает повременить с санкциями: кроме молчания и хмурой рожи, мне и предъявить-то нечего. Хотя наверняка я уже взят на карандаш. Этот условный инцидент ещё больше убеждает меня в том, насколько, всё же, прав Баратынский: «Не властны мы в самих себе». И то: был бы властен не сидел бы здесь, «ожидаючи приговора».
Городу положено когда-нибудь кончится и он так и делает. Нет, природа всё ещё «продолжает иметь место», но это место уже совсем другое. Опять почему-то не удивлён: нечто подобное я и ожидал увидеть. Это «нечто» среднее между пионерским лагерем и «лагерем труда и отдыха усиленного режима». Высоченный забор с орнаментом из колючей проволоки, явно различимыми фарфоровыми изоляторами и сторожевыми вышками даже законченного идиота мгновенно просветят о характере заведения. Ну, если не о характере, то о «режиме отбывания» наверняка.
Городу положено когда-нибудь кончится и он так и делает. Нет, природа всё ещё «продолжает иметь место», но это место уже совсем другое. Опять почему-то не удивлён: нечто подобное я и ожидал увидеть. Это «нечто» среднее между пионерским лагерем и «лагерем труда и отдыха усиленного режима». Высоченный забор с орнаментом из колючей проволоки, явно различимыми фарфоровыми изоляторами и сторожевыми вышками даже законченного идиота мгновенно просветят о характере заведения. Ну, если не о характере, то о «режиме отбывания» наверняка.
У ворот нас встречает улыбками радушная делегация принимающей стороны. Улыбками «радушие» не ограничивается: бьёт через край. Правда, весьма специфически: немецкими овчарками и помповыми ружьями на груди мордастых охранников. Щёлкают затворы электрического замка и ворота медленно разъезжаются в стороны. Жду, когда так же медленно въедет в них автобус. Не дожидаюсь: следует команда «На выход с вещами!» Почти так: мы ведь прибываем налегке, потому что багаж должен воспоследовать другим транспортом. Должен хотя я уже не уверен в этом. Больше того, уверен в обратном. Но это проблемы остального контингента: лично я прибыл налегке. В точном соответствии с классикой: «omnia mea mecum porto» «всё мое ношу с собой».
Глупый народ другого здесь и не водится ещё ничего не понимает, а, если притворяется, то очень неумело. Хотя, вряд ли притворяется: дурака видно издалека. Входим в ворота, и тут же следует команда: «Становись!». Именно так: как в армии, без всякой лирики. Народ по-прежнему «всё ещё не», а я уже образую строй, пусть и в одиночестве. Одиночество моё не затягивается: дубль команды, исполненной «зубодробительным» тоном, быстро мобилизует новоприбывших, и они неумело, по-штатски, дополняют меня в шеренге.
Минут пять «вспоминаю армию»: построивший нас «сержант» всё это время «обгладывает» строй людоедскими взглядами. Наконец, с истечением пятой минуты ровно по центру образуется некто, которого я сразу же определяю, как лагерфюрера. (Другие, возможно, принимают его за пионервожатого: дяденька одет вполне цивильно, да и, как минимум, снаружи не производит впечатления людоеда). Глаза «босса» я уже не сомневаюсь, что это он медленно обходят строй. Наверняка, вздрагиваю не я один: скоропостижно изменившаяся мимика лагерфюрера как-то сразу располагает к этому. Теперь лицо и глаза его функционируют отдельно друг от друга: лицо растягивается в улыбке, а от глаз веет классическим ледяным холодом.
Здравствуйте, братья и сестры!
«Сестры»! Через «е»! Строй ещё ничего не соображает, а моя щека уже сама кривится от постижения: так и надо сразу «быка за рога»! И то: чего тянуть, если через весьма непродолжительное время и до последнего дурака в шеренге дойдёт «адресок заведения». Лагерфюрер моментально вычисляет меня, но реакцию его я разобрать не могу: то ли он доволен моей сообразительностью, то ли, наоборот, уже вносит меня в кондуит.
Дураки-новоприбывшие, вероятно, полагают, что «братья и сестры» это от братства по крови: «все мы русские». В отличие от меня, ни у кого из них нет даже минимального опыта жизни в тоталитарной секте. Поэтому в ответ на приветствие «командования» на большинстве физиономий появляются глуповатые и даже счастливые улыбки. Разумеется, никто и не пытается «соответствовать»: «Здравия желаем, Вашство!» хотя в данном случае это было бы более чем уместно. Ну, если и не уместно, то всё равно, уместно.
Поздравляю вас с прибытием в землю обетованную!
И опять дураки «не включаются», хотя намёк уже насквозь прозрачный и для законченных кретинов. Опять кривлю щекой, опять зарабатываю «балл неизвестного происхождения» и опять шеренга ощеривается не по уму. Некоторые даже кричат «ура!». До «чепчиков в воздух» дело не доходит лишь потому, что чепчиков не выдали, а то бы коллектив уже полностью соответствовал классике.
Сейчас вас отведут в баню, распределят по отрядам, ознакомят с правилами внутреннего распорядка нашего учреждения, а завтра у вас начнётся совершенно другая, новая жизнь.
Казалось бы, чего ещё надо: «разжевали и в рот положили», но народ всё ещё «отсутствует мозгами». Никого не удивляет «распределение по отрядам»: все знают, что даже в благословенной Германии репатрианты «из бывшего СССР» вынуждены какое-то время «отбывать на пересылке», тактично именуемой «общежитием для переселенцев». Никого из моих попутчиков другой характеристики они и не заслуживают не настораживает определение «земли обетованной» как «учреждения». Поэтому толпа спокойно как бараны на бойню и даже с неподдельным энтузиазмом следует на омовение в сопровождении «дружелюбной» охраны.