Однажды Туман всё же решился записать крики Мачехи на диктофон, купить и расставить по комнатам мини-камеры, чтобы заснять то, что происходит. Но все попытки его пошли прахом: диктофонная запись вышла ужасной сплошь помехи, а камеры успели заснять лишь краткое, мутное мелькание силуэта в ночи. Техника оказалась явно некачественной, однако, поразмыслив ещё, Туман отказался от новых попыток добыть доказательства. Представил мамино лицо, когда она увидит и услышит всё, что происходит с ней во время приступа. Ведь она наверняка придёт в ужас и тогда Туман не знал, что будет. Переживёт ли мамино сердце такое потрясение? Или она решит, что ей и правда нужно лечиться, сообщит обо всём в больницу и в социальные службы, и их разлучат? Что будет со всеми ними? Ведь папы нет, других родных тоже, а они с Алёнкой ещё несовершеннолетние
По той же причине Туман отказался от идеи пригласить кого-нибудь из знакомых волонтёров, чтобы тот переночевал у них, став свидетелем, или тётю Аню, мамину подружку из другого дома. Никто не знал, что творится у них в семье: квартиры сверху и снизу пустовали, а соседи на их площадке бабки-дедки, «божьи одуванчики» были настолько глухими, что не слышали ночные крики.
Выходило, что нужно ждать. Просто ждать и надеяться, что пройдёт какое-то время и мама исцелится, станет такой, как прежде. Что разрушительное действие стресса, разрыва с любимым когда-то мужем, испарится, как страшный сон.
Туман запрещал Алёнке рассказывать кому-либо, что происходит в их семье. Играл в молчанку, а точнее в героя. Он всерьёз считал, что у него «комплекс Гарри Поттера»: жажда спасать всех и вся. Кошек и собак бездомных приносить не домой (у мамы аллергия), а соседям и приютам. Старичкам беспомощным на улице помогать, искать потерявшихся детей. Волонтёрить постоянно.
А теперь вот и маму спасать. Переносить её в кровать под утро, порой переодевать в ночнушку, как маленькую. Наводить порядок в комнатах, где Мачеха, не добравшись до детей, крушила в ярости обстановку, возвращать на место вилки и ножи на кухне.
Делать вид, что не было ничего.
И как-то переживать угрюмые взгляды Алёнки, которая молча обвиняла его в том, что он, старший, ничего не может с этим сделать. Просто плывёт по течению.
А Туман не мог по-другому. Не представлял, что будет, если маму заберут в психушку, навсегда. Что тогда с ним и Алёнкой будет? Опекунов им назначат, приёмных родителей?..
Или, что намного хуже, медики найдут в маме какой-нибудь феномен и примутся ставить на ней опыты. Она же не выдержит там, с её-то фобиями.
Лучше уж так. Пока справляются.
Пока
***
Ещё одним способом уйти от реальности были танцы.
Туман считал их просто хобби, возможностью в чём-то проявить себя. Ведь ни отец, ни мать не желали, чтобы он всерьёз связывал судьбу с хореографией.
Мама давно хотела, чтобы он пошёл по её стопам: стал экономистом или финансистом, научился играть на бирже. Поэтому и в физ-мат класс в этом году перевела. Туман не возражал: давно смирился.
Но, как только появлялось свободное время, после уроков или в выходной, он бежал в знакомые заброшенные места туда, где поменьше свидетелей. Включал любимую музыку на смартфоне и пытался танцевать собственную хореографию.
Конечно, были те, кто его дразнил. «Плохому танцору что-то мешает» и всё такое. Но Туман не огрызался на хейтеров просто мимо ушей пропускал. Смотрел шоу, где соревновались танцоры, изучал по видео стили: контемп, вог, классику Сперва пытался подражать, затем придумал кое-что сам.
Отсутствие зрителей, лёгкая музыка и движения тела всё это успокаивало, словно танец был некой медитацией, избавлением от стресса.
Туман танцевал, представляя, что он и правда туман лёгкое, невесомое таинственное явление. А не просто парень с кучей проблем, Ваня Туманский, давно получивший кличку «Туман» за счёт внешности и фамилии.
Впрочем, некоторые звали его и похлеще.
Например, Тролль с командой. Главные школьные хулиганы, они часто пытались его задеть. Бывали и стычки. Однако Туман, ходивший на курсы самообороны, худой, но жилистый, мог за себя постоять и, когда удавалось, не обращал на уродов внимания. Просто шёл мимо.
Но сегодня пройти мимо не удалось.
Бей его! Бей!
Трое на одного. Пустой коридор. Ни одного учителя.
И рыжий мальчишка на полу.
Даже не сопротивляется. До полусмерти уже избитый.
Туман ворвался в гущу драки, как пуля. Раскидал двоих, врезал Троллю под дых.
Эт-то что за выкрутасы?!
Завуч.
Тролль с дружками быстро приняли невинный вид.
Ольга Денисовна, это всё он
Я всё видела! гадюкой прошипела завуч. Туманский, в медпункт его! А вы
Туман почти донёс рыжего до двери, когда тот, вяло сопротивляющийся, наконец, собрал все силы и вырвался. Выплюнул ему в лицо, чуть не забрызгав кровью из разбитой губы:
Чего ты влез? Тебе больше всех надо было, да?!
И со всей дури врезал кулаком Туману в скулу.
Точнее, попытался врезать.
Танцор увернулся, перехватив дрожащую руку. Казалось, окровавленный рыжий («Как там его? Крест?») так и нарывается на драку. И неважно, кто перед ним Тролль, не Тролль. Главное, чтоб били.
Точно сам себя наказывал. Непонятно только, за что.
Что у тебя стряслось? сочувственно, тихо спросил Туман.
Крест всхлипнул, рука его обмякла.
Он сполз на пол
И вдруг заплакал.
Глава 4. Монти. Звезда для любимой
Он плакал, размазывая слёзы по избитому лицу, затравленно метался. А вокруг плясали, дикарями-людоедами плясали мелкие мучители:
Урод! Жидёнок! У-у-у
Если в кране нет воды
У-у-у, паршивец!
значит, выпили жиды!
Жидёнок! Жидёнок! Жи
Матвей появился из ниоткуда. На раз-два отвесил по звонкой оплеухе двум ближайшим пацанам, на три-четыре отпихнул тех, кто ещё не убежал. На пять поднял с пыльной земли плачущего Даниэля. Отряхнул, как мог, его костюмчик и оглянулся.
Хулиганьё отбежало не так далеко, как он думал. Пряталось теперь у дальнего конца забора, сверкало крысиными глазками.
Не реви, уже нормально всё, Матвей ласково погладил Даниэля по голове, и тот всхлипнул. Потопали домой. А то там тётя Фира, небось, всю улицу уже взбаламутила
И они пошли. До коммуналки было ещё три квартала.
Хулиганы не отставали, брехливыми собачонками бежали позади. Тявкали время от времени, поддеть пытаясь.
Дядь, а, дядь
«Дядя» шестнадцати лет от роду усмехнулся в едва отросшие усы.
А ты его куда? Зачем?
Знамо зачем кровь-кишки выпускать!
Улыбка Матвея на секунду исчезла. Вернулась.
Не, они ж так только с христьянами поступают.
А как?
Младенцев крадут. И на их крови мацу́ свою замешивают
«Враньё!»
На челюсти Матвея заиграли желваки, а рука, что держала потную ладошку Даниэля, стиснулась крепче.
Даниэль оглянулся на шпану. Затем обеспокоенно посмотрел на Матвея.
Дядь, а, дядь
Слу-у-ухай, так я ж его знаю. Мамка рассказывала!
Что? Что?
Так это ж этот. Безотцовщина!
Моть, не слушай их тихонько попросил Даниэль.
Матвей, не убирая улыбки, глянул на чумазого друга и подмигнул. Но за улыбкой скрывались крепко сжатые зубы.
У него отец в войну пропал.
Или не пропал.
Наши прибили!
За то, что с фашистами нюхался!..
Или вообще слинял. Со всякими недобитками теперь на пляже валяется! За границей!
А мать его
Тут уж Матвей не выдержал. Бросил Данькину ручонку, развернулся единым движением на каблуках во взгляде чёртики, кулаки сжаты для драки
Хулиганьё бросилось прочь. С писком, визгом и хохотом.
А потом снова на хвост им сели. Так и довели до коммуналки.
«До нервного тика», подумал Матвей.
Разумеется, тётя Фира уже неслась им навстречу, в шлёпанцах и бигуди.
Данечка! Нашёлся!..
Были объятия, слёзы Кулак в сторону хулиганов. А затем чайные посиделки в тёть-фириной комнате.
Обмазав Даниэля йодом до такой степени, что он стал похож на индейца, тётя Фира завела привычную речь:
Вот вырастешь большой-пребольшой, умный-преумный мальчик В науку пойдёшь, а они Да что они тьфу! Шпана, бандиты! Ясно всё, по одному слову. А ты у нас
Матвей слушал, держа розетку с вареньем из крыжовника. Цеплял вязкую, липкую массу чайной ложечкой и мрачно думал. Вот закончит Даниэль школу, захочет на особо престижный факультет поступать И поймёт, что на одних мозгах туда не пролезешь. Не сможешь учиться там, где хочется, ведь не только шпана гнобит евреев: есть в некоторых институтах негласное правило, определённый процент для той или иной национальности. Дискриминация.