Ее плечи начали слегка вздрагивать, пальцы бледных рук крепче прижались к лицу.
Что с вами? промолвил Лаврецкий и услышал тихо рыдание. Сердце его захолонуло Он понял, что значили эти слезы. Неужели вы меня любите? прошептал он и коснулся ее коленей.
Встаньте, послышался ее голос, встаньте, Федор Иваныч. Что мы это делаем с вами?
Он встал и сел подле нее на скамейку. Она уже не плакала и внимательно глядела на него своими влажными глазами.
Мне страшно; что это мы делаем? повторила она.
Я вас люблю, проговорил он снова, я готов отдать вам всю жизнь мою.
Она опять вздрогнула, как будто ее что-то ужалило, и подняла взоры к небу.
Это все в божьей власти, промолвила она.
Но вы меня любите, Лиза? Мы будем счастливы?
Она опустила глаза; он тихо привлек ее к себе, и голова ее упала к нему на плечо Он отклонил немного свою голову и коснулся ее бледных губ».
С точки зрения нынешней морали и сегодняшних поведенческих стереотипов два чудика нашли друг друга. А в тургеневские времена вполне романтичная, красивая и, главное, жизненная истори.
* * *
Очаровательнейшим медвежонком был Павел Третьяков, известный коллекционер, создатель величайшей галереи русской живописи. Он был безкомпросиссен и находчив в том, что касалось дел. И полной противоположностью себе же в общении с дамами. Особенно с одной, в которую влюбился.
Он два года скрывал свои чувства от Веры Николаевны Мамонтовой. Чуть ли ни каждый вечер наносил Мамонтовым визиты и сидел в уголочке, краснел и молчал. К нему привыкли. И к его рассеянности тоже отодвигали посуду от края стола, а хрупкие вазы выносили из комнаты. Конечно же, догадывались, что все дело в Вере Николаевне, знали, что у себя в галерее он совершенно другой. Но первый шаг за него сделать не смогли.
В конце концов, Павел Михайлович собрался с силами и произнес, глядя на Верочку: «Сударыня, я задам вопрос, на который вы должны ответить откровенно», произнес Павел Михайлович и покраснел.
Покраснела и Вера.
«Желаете ли вы жить с моею маменькой или вам было бы приятнее, чтоб мы жили с вами одни?» закончил Третьяков.
К счастью, все давно ждали этого момента, быстро вынесли иконы и благословили молодых.
И, разумеется, Павел Михайлович всю жизнь был верен своей жене, как и она ему. Вера Николаевна безропотно приняла увлечение своего мужа живописью, его преданность галерее, его нелюбовь к светскому времяпровождению. У Третьяковых родилось шестеро детей. Будучи вдали от дома, Павел Михайлович писал своей жене послания, наполненные до краев глубокой нежностью: «Голубка моя Вера, можешь ли ты понять, как глубоко я благодарен Богу за то счастье, каким я пользуюсь четырнадцать лет, за то чудесное благополучие, каким я окружен, благополучие, заключающее в себе тебя и детей наших! Ты не можешь понять, потому что я мало говорю о том; я кажусь холодным и совсем не умею благодарить Бога, как следовало бы за такую великую милость!».
А Вера Николаевна писала в дневнике: «К нам приехал Павел Михайлович-папа С ним наша жизнь оживилась, он был душой нашей семьи; читала я с ним Братьев Карамазовых Достоевского Эти сочинения послужили мотивом для долгих бесед его со мной и сблизили нас еще на столько ступеней, что почувствовали еще большую любовь друг к другу».
В старости Веру Николаевну парализовало. И тогда Павел Михайлович сказал о супруге: Я всю жизнь не мог решить, что мне дороже галерея или она. Теперь вижу, что она мне дороже».
А спустя несколько месяцев он умер.
* * *
Схожее объяснение в любви было у другого московского купца, также прославившегося благодаря изящным искусствам у режиссера Константина Станиславского. В 1889 году он влюбился в актрису из собственного театра Машу Перевощикову, известной зрителю под псевдонимом Лилина. Произошло это совершенно неожиданно, когда им довелось играть в одном спектакле «Коварство и любовь». Станиславский вспоминал: «Оказывается, мы были влюблены друг в друга и не знали этого. Но нам сказали об этом из публики. Мы слишком естественно целовались и наш секрет открылся со сцены Нетрудно догадаться, кто вдохновлял нас: Аполлон или Гименей».
И опять же, препятствием послужила крайняя застенчивость Константина Сергеевича. Но актерская среда все же была более раскрепощенная. Друзья практически насильно привели Станиславского домой к Маше.
Станиславский писал: «Все это не ускользнуло от разрумянившейся Маруси, которая, безмолвно сидя у раскрытого окна, конечно, чувствовала, что на ее удочке клюет. Не прошло и часа, как поплавок пошел ко дну».
И снова фиаско. Режиссер в этот день так и не смог объясниться. Зато на следующий он собрался с духом и произнес: «Сегодня я не тот и говорю вам определенно, ясно и без всякой застенчивости Знайте, если вы не захотите быть моей женой, я вас увезу насильно. Пеняйте на себя. Вы сами развязали мою застенчивость и потому услышали сейчас мое последнее и решительное слово».
До насильного увоза дело, к счастью, не дошло. Свадьба была сыграна незамедлительно. Спустя два года в молодой семье рождается дочь Кира, а еще спустя три сын Игорь. Все счастливы.
* * *
Правда, случалось, что медведь так и не мог себя заставить подойти к решающему объяснению. И тогда робкая барышня брала рули и рычаги в собственные изящные ручонки. А что делать не упускать же свое счастье из-за какой-то ерунды.
Будущий создатель Музея изящных искусств на Волхонке и отец поэтессы Марины Цветаевой, а в то время просто молодой ученый и искусствовед Иван Цветаев влюбился в милую девушку из хорошей семьи, Вареньку Иловайскую. Поначалу взаимности не было, но потом появилась. И в результате именно Варвара Дмитриевна отправила ему письмо, практически, с признанием в любви: «Иван Владимирович!.. Издали как-то лучше умеешь чувствовать людей. Так и я, живя в Москве, мало чем Вас приличала из толпы знакомых, с переездом за границу я даже думала, судя по нашему последнему свиданию, что между нами все кончено. Но услыхав потом, что Вы все еще меня не забыли, я стала припоминать Ваши отношения ко мне, и нашла в них столько благородства и доказательства такой чистой души, что невольно меня взяло раскаяние, как могла я не оценить прежде такого человека».
Свадьба была сыграна в июне 1880 года. Священными узами брака были соединены легкомысленная красавица и занудноватый ученый.
* * *
У Ивана Тургенева есть повесть, которая так и называется «Бретер». Иван Сергеевич, благодаря школьной программе по литературе, ассоциируется в первую очередь с повестью «Муму», романом «Отцы и дети» и многочисленными описаниями природы. А в действительности это был великолепный мастер любовной прозы в том виде, каком ее можно было тогда допустить.
Повесть написана в сороковые годы, но время действия 1829 год. Само слово «бретер» давно забыто, тем не менее, это явление существует, и бретеров вокруг нас полно. Это задиристый, скандальный человек, чуть что, сразу готовый вызвать на дуэль любого, кто поподется под руку. Читатель, разумеется, встречал таких людей неоднократно. Разве что сегодня вся гораздо проще, и вместо вызова на поединок как правило следует обыкновенный удар по физиономии. Более того, читатель вдумчивый неоднократно задавался вопросом: почему эти во всех отношениях гнусные люди пользуются таким сногсшибательным успехом у противоположного пола?
Что ж, загадка не нова, и феномен симпатий барышень к бретерам занимал и самого Тургенева. Там бретер Авдей Лучков привлекал барышень своей таинственной отстраненностью, замкнутостью, постоянным желанием кого-нибудь унизить. Разумеется, за всем за этим барышни видели неординарность натуры. Хотя банальнее бретера вряд ли можно кого-нибудь себе представить.
«Загремела мазурка. Офицеры пустились подпрыгивать, топать каблуками и подбрасывать плечами эполеты; статские тоже топали каблуками. Лучков все не двигался с своего места и медленно следил глазами за мелькающими парами. Кто-то тронул его рукав он оглянулся; его сосед указывал ему на Машу. Она стояла перед ним, не поднимая глаз, и протягивала ему руку. Лучков сперва посмотрел на нее с недоумением, потом равнодушно снял палаш, бросил шляпу на пол, неловко пробрался между кресел, взял Машу за руку и пошел вдоль круга, без припрыжек и топаний, как бы нехотя исполняя неприятный долг У Маши сильно билось сердце.
Отчего вы не танцуете? спросила она его наконец.
Я не охотник, отвечал Лучков. Где ваше место?
Вон там-с.
Лучков довел Машу до ее стула, спокойно поклонился ей, спокойно вернулся в свой угол».
После этого странного танца состоялся разговор между Машей и приятелем Лучкова, добряком и простаком Федором Кистером. Практически у каждого бретера обязательно должен быть подобный приятель чтобы оттенять демонический образ: